Чарльз Диккенс - Оливер Твист

Люди повиновались и оставили ихъ съ глазу на глазъ.

— Нечего сказать, сэръ, хорошее обхожденіе, — произнесъ Монксъ, сбрасывая шляпу и плащъ, — со стороны стараго друга моего отца.

— Потому, именно, что я былъ старымъ другомъ вашего отца, молодой человѣкъ, — отвѣтилъ мистеръ Броунлоу:- потому, что надежды и желанія юныхъ счастливыхъ лѣтъ моихъ были связаны съ нимъ и съ тѣмъ прекраснымъ, роднымъ ему существомъ, которое въ юности было отозвано Богомъ и оставило меня здѣсь вести одинокую, безотрадную жизнь; потому именно, что онъ, еще мальчикомъ, на колѣняхъ стоялъ рядомъ со мной у смертнаго одра своей единственной сестры въ то самое утро, когда она — Небо судило иначе — должна была сдѣлаться моей женою; потому именно, что мое наболѣвшее сердце было привязано къ ней съ этихъ поръ и не покидало его во всѣхъ его испытаніяхъ и заблужденіяхъ до самой его смерти; потому именно, что душа моя наполнена старыми воспоминаніями и картинами былого и даже встрѣча съ вами пробуждаетъ прежнія думы, — только по этимъ причинамъ во мнѣ возникло побужденіе отнестись къ вамъ съ такой снисходительностью теперь. — Да, Эдуардъ Лифордъ, даже теперь!.. И я стыжусь за васъ, недостойнаго носителя этого имени.

— При чемъ тутъ имя? — спросилъ тотъ послѣ минутнаго молчанія, въ теченіи котораго онъ съ угрюмымъ удивленіемъ наблюдалъ за волненіемъ своего собесѣдника. — Что составляетъ для меня имя?

— Ничего, — отвѣтилъ мистеръ Броунлоу. — Для васъ ничего. По это же имя носила и она, и даже теперь, на разстояніи столькихъ лѣтъ, оно меня, старика, обдаетъ тѣмъ же жаромъ и трепетомъ, какъ бывало прежде, когда кто нибудь произносилъ его при мнѣ. Я очень радъ, что вы перемѣнили его… очень, очень радъ.

— Все это прекрасно, — сказалъ Монксъ (будемъ называлъ его этимъ вымышленнымъ именемъ) послѣ долгой паузы, во время которой онъ съ угрюмымъ, вызывающимъ видомъ ерзалъ на мѣстѣ, а мистеръ Броунлоу сидѣлъ, закрывъ лицо рукой. — Но что вамъ отъ меня нужно?

— У васъ есть братъ, — сказалъ мистеръ Броунлоу, очнувшись отъ своего полузабвенія:- братъ, прошептать имя котораго вамъ на ухо, подойдя къ вамъ сзади на улицѣ, оказалось почти достаточно, чтобы противъ вашей воли привести васъ сюда, встревоженнаго и недоумѣвающаго.

— У меня нѣтъ брата, — отвѣтилъ Монксъ. — Вы знаете, что я былъ единственный сынъ. Съ чего это вы толкуете о какихъ то братьяхъ? Вамъ это все такъ же хорошо извѣстно, какъ и мнѣ.

— Выслушайте то, что мнѣ извѣстно, и вы заговорите иначе, — сказалъ мистеръ Броунлоу. — Я васъ заинтересую понемногу. Мнѣ извѣстно, что отъ этого несчастнаго брака, къ которому фамильная гордость и самое жалкое и пустое тщеславіе принудили вашего отца, когда онъ былъ еще юношей, вы были единственнымъ и крайне неудачнымъ плодомъ.

— Какой мнѣ толкъ отъ крѣпкихъ выраженій, — сказалъ Монксъ съ язвительнымъ смѣхомъ. — Вамъ извѣстенъ фактъ, и довольно съ меня.

— Но мнѣ также извѣстно, — продолжалъ старый джентльменъ:- сколько бѣдствія, медленной пытки, безконечной горечи было въ этомъ злополучномъ союзѣ. Я знаю, какъ апатично и безучастно каждый изъ несчастной четы влачилъ свою тяжелую цѣпь среди отравленной жизни. Я знаю, сколько язвительныхъ упрековъ они бросали другъ другу тотчасъ, когда кончалось соблюденіе внѣшнихъ формальностей; я знаю, какъ равнодушіе уступило мѣсто непріязни, непріязнь — ненависти, ненависть — отвращенію, пока они наконецъ не порвали связи окончательно и не поселились далеко другъ отъ друга, каждый нося съ собой мучительный обрывокъ цѣпи, расковать которую могла лишь смерть, и которую они должны были скрывать въ новомъ общественномъ кругу, подъ маской напускного веселья. Вашей матери удалось это. Она скоро забылась. Но сердце вашего отца эта цѣпь много лѣтъ продолжала язвить и терзать.

— Да, они жили отдѣльно, — сказалъ Монксъ. — Что же изъ этого?

— Когда прошло нѣсколько времени послѣ ихъ разрыва, — отвѣтилъ мистеръ Броунлоу, — и ваша мать, всецѣло отдавшись легкомысленной жизни на континентѣ, совершенно забыла молодого мужа, котораго она была на десять лѣтъ старше, оставшагося дома съ разбитою будущностью, то онъ нашелъ себѣ новыхъ друзей. По крайней мѣрѣ, это-то обстоятельство вамъ извѣстно.

— Нѣтъ, — сказалъ Монксъ, отводя глаза въ сторону и топая ногою по полу съ видомъ человѣка, который рѣшился отрекаться отъ всего. — Нѣтъ.

— Ваше обращеніе и ваши поступки внушаетъ мнѣ увѣренность, что вы не забыли этого и никогда не переставали думать объ этомъ съ горечью, — возразилъ мистеръ Броунлоу. — Я говорю о томъ, что было пятнадцать лѣтъ назадъ, когда вамъ было не больше одиннадцати лѣтъ, а вашему отцу только тридцать одинъ, — потому что, повторяю онъ былъ почти мальчикъ, когда его отецъ приказалъ ему жениться. Долженъ ли я коснуться событій, которыя бросаютъ тѣнь на память вашего родителя, или вы избавите меня отъ этого и откроете мнѣ правду?

— Мнѣ нечего открывать, — отвѣтилъ Монксъ. — Продолжайте говорить, если хотите.

— Хорошо, — сказалъ мистеръ Броунлоу. — Эти новые друзья были: морской офицеръ, вышедшій уже въ отставку и около полугода до этого знакомства потерявшій жену, и его двое дѣтей. Ихъ было больше, но изъ всей семьи остались въ живыхъ только двое. Это были дочери; одна — очаровательная дѣвушка девятнадцати лѣтъ, другая — еще совсѣмъ ребенокъ лѣтъ двухъ или трехъ.

— Что мнѣ за дѣло до этого? — спросилъ Монксъ.

— Они жили, — продолжалъ мистеръ Броунлоу, какъ бы не разслышавъ вопроса:- въ той мѣстности Англіи, куда вашъ отецъ забрался въ своихъ скитаніяхъ и гдѣ онъ поселился. Знакомство повело къ сближенію, сближеніе — къ дружбѣ. Вашъ отецъ быль обаятеленъ, какъ немногіе. У него была та же душа и тѣ же личныя свойства, какъ у его покойной сестры. По мѣрѣ того какъ старый офицеръ узнавалъ его, онъ сталъ любить его все больше и больше. Если бы ограничивалось только этимъ! Но и его дочь полюбила вашего отца.

Старый джентльменъ остановился; Монксъ кусалъ себѣ губы, уставившись глазами на полъ. Броунлоу тотчасъ же продолжалъ:

— Къ концу года онъ былъ помолвленъ, торжественно помолвленъ съ этой дѣвушкой; онъ былъ предметомъ ея первой, неизмѣнной, горячей, цѣломудренной страсти.

— Однако, вашъ разсказъ не изъ короткихъ, — замѣтилъ Монксъ, нетерпѣливо ерзая на стулѣ.

— Это правдивый разсказъ о скорби, испытаніяхъ и горести, молодой человѣкъ, — возразилъ мистеръ Броунлоу — а такіе разсказы всегда длинны. Будь это повѣсть о сплошной радости и счастьѣ, мнѣ пришлось бы говорить очень недолго. Наконецъ, одинъ изъ тѣхъ богатыхъ родственниковъ, въ пользу интересовъ и общественнаго положенія которыхъ вашъ отецъ былъ принесенъ въ жертву, какъ это часто дѣлается, — умеръ и оставилъ для поправленія всего причиненнаго имъ зла ту панацею противъ всякой скорби, которая его самого удовлетворяла всю жизнь, — деньги. Онъ долженъ былъ отправиться въ Римъ, гдѣ этотъ человѣкъ лечился и послѣ смерти оставилъ свои дѣла чрезвычайно запутанными. Онъ поѣхалъ, схватилъ тамъ смертельную болѣзнь, и къ нему тотчасъ отправилась ваша мать, захвативъ и васъ съ собою, какъ только получила въ Парижѣ извѣщеніе объ этомъ. Онъ умеръ на другой день послѣ ея пріѣзда, не оставивъ никакого завѣщанія — никакого — тамъ что все состояніе досталось ей и вамъ.

Въ этомъ мѣстѣ разсказа Монксъ затаилъ дыханіе и слушалъ съ видомъ крайне нетерпѣливаго интереса, хотя глаза его не были обращены на говорившаго. Когда мистеръ Броунлоу замолкъ на минуту, онъ перемѣнилъ свою позу съ видомъ человѣка, испытавшаго внезапное облегченіе и вытеръ разгоряченное лицо и руки.

— Передъ отъѣздомъ за границу, проѣзжая черезъ Лондонъ, — сказалъ мистеръ Броунлоу медленно и устремивъ глаза на лицо Монкса, — онъ зашелъ ко мнѣ.

— Я ни разу не слышалъ объ этомъ, — перебилъ Монксъ голосомъ, которому старался придать оттѣнокъ недовѣрія, но въ которомъ слышалось скорѣе непріятное удивленіе.

— Онъ зашелъ ко мнѣ и оставилъ въ числѣ другихъ вещей картину — портретъ рисованный имъ — портретъ этой бѣдной дѣвушки, который онъ не хотѣлъ оставить дома или везти съ собою. Тревога и угрызенія совѣсти почти обратили его въ тѣнь. Онъ несвязно, какъ безумный, толковалъ о томъ, что онъ погубилъ и обезчѣстилъ дѣвушку; онъ посвятилъ меня въ свое намѣреніе обратить свою собственность въ деньги и, предоставивъ вамъ и женѣ часть недавняго наслѣдства, покинуть Англію — я не сомнѣвался, что онъ покинулъ бы ее не одинъ — и никогда больше не возвращаться. Даже отъ меня, своего стариннаго и перваго друга, привязанность котораго коренилась въ землѣ, покрывавшей ту, которая была дорога намъ обоимъ, — даже отъ меня онъ скрылъ дальнѣйшія подробности своихъ плановъ, обѣщавъ написать и сообщить мнѣ все, а послѣ того повидаться со мной еще разъ — въ послѣдній разъ на землѣ. Увы! Оказалось что то былъ послѣдній разъ. Я не получилъ письма и больше не видѣлся съ нимъ.