Чарльз Диккенс - Оливер Твист
— А что это за лакомство? Хорошо ли на вкусъ, Гарри? — спросилъ ухмыляясь, одинъ изъ поселянъ, указывая на круглые куски какого то состава въ углу ящика.
— Это, — отвѣтилъ разносчикъ, доставая одинъ изъ нихъ:- незамѣнимый и неоцѣнимый составъ для устраненія всевозможныхъ пятенъ, ржавчины, грязи, брызгъ, ряби, капель, крапинъ на шелку, сатинѣ, ситцѣ, полотнѣ, на крепѣ, тикѣ, на сукнѣ, на коврахъ, на мериносѣ, на ратинѣ, на шерсти, на бумазеѣ, на муслинѣ. Пятна отъ вина, отъ ягодъ, отъ пива, сырости и краски, отъ смолы и отъ всего исчезаютъ при одномъ прикосновеніи съ незамѣнимымъ и неоцѣнимымъ составомъ. Дамѣ, запятнавшей честь, стоитъ только проглотить одинъ кусокъ, и она сразу смоетъ свой позоръ, потому что это ядовито. Джентльмену, который хочетъ доказать свою честь, достаточно забить одинъ кусокъ въ дуло, и онъ сразу устранитъ всѣ сомнѣнія, потому что это не только можетъ замѣнить пулю, но и обладаетъ гораздо болѣе рѣзкимъ запахомъ, а слѣдовательно является наилучшимъ средствомъ. По пенсу за штуку! При всѣхъ этихъ драгоцѣнныхъ свойствахъ, по пенсу за штуку!
Два покупателя уже были готовы, а нѣсколько другихъ колебались. Торговецъ, замѣтивъ это, усилилъ свое краснорѣчіе.
— Этотъ составъ весь раскупается нарасхватъ, какъ только его успѣваютъ приготовить. Надъ его выработкой непрерывно заняты четырнадцать водяныхъ двигателей, шесть паровыхъ машинъ и гальваническая батарея, и все таки они не успѣваютъ достаточно наготовить, хотя рабочіе трудятся такъ неустанно, что умираютъ на мѣстѣ, и тогда вдовамъ назначаютъ пенсію, считая двадцать фунтовъ въ годъ на каждаго ребенка, а за двойню пятьдесятъ! По пенсу за штуку! Если угодно, по два полпенса, да и четыре фартинга {Фартингъ равенъ четверти пенса.} будутъ приняты съ величайшимъ удовольствіемъ. По пенсу за штуку! Пятна ягодныя, винныя, пивныя, пятна отъ сырости, отъ краски и отъ грязи, пятна смоляныя, кровяныя! Вотъ на шляпѣ одного джентльмена изъ вашей компаніи вы видите пятно, которое я вычищу раньше, чѣмъ онъ успѣетъ поднести мнѣ кружку эля…
— А!.. — вскричалъ Сайксъ, вскакивая. — Давайте назадъ шляпу!
— Я вычищу ее, сэръ, — сказалъ коробейникъ, подмигнувъ остальнымъ, — раньше, чѣмъ вы успѣете подойти съ того конца комнаты. Джентльмены, соблаговолите обратить вниманіе на темное пятно на шляпѣ этого джентльмена — оно не болѣе шиллинга, но превышаетъ полкрону. Будетъ ли это пятно отъ сырости, краски или грязи, винное, ягодное, пивное, смоляное или кровяное…
Ему не пришлось сказать, такъ какъ Сайксъ съ зловѣщимъ проклятіемъ опрокинулъ столъ и, выхвативъ шляпу изъ рукъ торговца, бросился вонъ.
Съ той же самой бурей противоположныхъ чувствъ и нерѣшимостью, которыя, противъ его воли, весь день не покидали его, убійца, видя, что за нимъ никто не пошелъ слѣдить и что его очевидно приняли за какого нибудь пьянаго и нелюдима, вернулся въ городокъ и, сторонясь отъ свѣта фонарей кареты, которая стояла на одной изъ улицъ, замѣтилъ, проходя мимо, что это пріѣхала почта изъ Лондона и остановилась у почтовой конторы. Онъ почти увѣренъ былъ, какія новости она привезла, но тѣмъ не менѣе перешелъ черезъ дорогу и сталъ прислушиваться.
Почтальонъ стоялъ у двери, поджидая сумки съ письмами. Въ эту минуту подошелъ человѣкъ, одѣтый лѣсникомъ, и почтальонъ передалъ ему корзину, стоявшую на тротуарѣ.
— Это для вашихъ, — сказалъ онъ. — Да поторопитесь вы тамъ, слышите? Проклятая сумка, не могли ее приготовить до сихъ поръ за цѣлый вечеръ; на что это похоже!
— Что въ столицѣ новаго, Бенъ? — спросилъ лѣсникъ, отступая къ ставнямъ окна, чтобы удобнѣе обозрѣть лошадей.
— Ничего не смогу сказать, — отвѣтилъ тотъ, натягивая перчатки. — Вотъ развѣ поднялась немного цѣна на зерновой хлѣбъ. Я слышалъ тоже, что гдѣ то у Спитальфильда убили кого то, не не могу этому придать большой вѣры.
— Нѣтъ, это дѣйствительно случилось, — сказалъ выглянувшій изъ окна кареты джентльменъ. — И притомъ звѣрское убійство.
— Вотъ какъ, сэръ? — произнесъ почтальонъ, дотронувшись до своей шляпы. — А скажите пожалуйста, кого убили — мужчину или женщину?
— Женщину, — отвѣтилъ джентльменъ, — Говорятъ…
— Скоро ли, Бенъ? — нетерпѣливо сказалъ кучеръ.
— Проклятая сумка! — отвѣтилъ почтальонъ. — Дa вы тамъ заснули всѣ, что ли?
— Иду! — отозвался служитель конторы, выбѣгая изъ двери.
— Иду! — проворчалъ почтальонъ. — Иду такъ же скоро, какъ та молодая и богатая невѣста, которая должна въ меня влюбиться, только не знаю когда. Давайте сюда. Ну, съ Богомъ!
Рогъ протрубилъ нѣсколько веселыхъ нотъ, и карета исчезла изъ виду.
Сайксъ продолжалъ стоять на улицѣ, очевидно, безучастный къ тому, что сейчасъ услышалъ, и не волнуемый инымъ чувствомъ, кромѣ сомнѣнія, куда идти. Наконецъ онъ повернулъ опять назадъ и двинулся по дорогѣ, идущей отъ Хэтфильда къ Сентъ-Альбансу.
Онъ угрюмо шелъ впередъ. Но когда городъ остался позади и онъ очутился среди уединенія и мрака дороги, въ его душу началъ закрадываться страхъ, и трепетный ужасъ обуялъ его. Каждый предметъ впереди, — будь то дерево или тѣнь, колебался ли онъ или былъ недвиженъ, — принималъ какія нибудь страшныя очертанія. Но эта боязнь ничего не значила по сравненію съ преслѣдовавшимъ его сознаніемъ, что тотъ страшный образъ, который былъ утромъ передъ его глазами, идетъ теперь за нимъ по пятамъ. Онъ могъ въ темнотѣ различить его тѣнь, не упустивъ ни одной подробности очертаній, могъ видѣть, какъ грозно и твердо призракъ убитой идетъ позади. Онъ слышалъ шорохъ ея платья въ шепотѣ листьевъ, и каждое дуновеніе вѣтра приносило съ собой ея послѣдній тихій стонъ. Если онъ останавливался, стоялъ и призракъ. Если онъ принимался бѣжать, то видѣніе не покидало его — но оно не бѣжало — это было бы облегченіемъ — а неслось, какъ мертвое тѣло, на крыльяхъ какого-то однообразнаго печальнаго вѣтра, который не усиливался и не замиралъ.
Иногда онъ оборачивался съ отчаяннымъ рѣшеніемъ отогнать отъ себя привидѣніе, хотя бы взглядъ на него стоилъ ему жизни. Но волосы на головѣ вставали у него дыбомъ и кровь застывала, потому что оно продолжало стоять сзади него. Утромъ онъ удерживалъ это видѣніе впереди себя, но теперь оно было позади него, и онъ зналъ, что это навсегда! Онъ прижался спиною къ откосу, но чувствовалъ, что оно стоить надъ нимъ, выдѣляясь на холодномъ ночномъ небѣ. Онъ растянулся на дорогѣ, легши на спину. Оно стояло у его головы, безмолвное, прямое и недвижное, — живой надгробный памятникъ, надпись котораго была начертана кровью.
Можно ли говорить, что убійцы иногда избѣгаютъ суда и что Провидѣніе бездѣйствуетъ? Сотни жестокихъ смертей заключены въ одной безконечной минутѣ этой агоніи ужаса.
Въ полѣ, гдѣ онъ проходилъ, стоялъ сарай, которыя могъ дать кровъ для ночлега. Передъ входомъ стояли три высокихъ тополя отъ которыхъ темнота внутри сарая еще больше сгущалась; вѣтеръ зловѣще завывалъ среди вѣтвей. Онъ не могъ идти дальше до наступленія новаго дня; и прилегъ здѣсь, вплотную къ стѣнѣ, чтобы встрѣтить новую пытку.
Теперь другое видѣніе преслѣдовало его, столь же упорное, но болѣе страшное, чѣмъ то, отъ котораго онъ избавился. Тѣ широко раскрытые глаза, такіе потухшіе и стеклянные, что ему легче было видѣть ихъ наяву, нежели думать о нихъ, появились среди темноты, свѣтлые, но ничему не дававшіе свѣта. Только два было глаза, но они были повсюду. Если онъ зажмуривалъ глаза, то передъ нимъ представала комната со всей знакомой ему обстановкой — и такими подробностями, которыхъ онъ и не вспомнилъ бы, если бы вздумалъ возстановить эту картину по памяти. Всѣ предметы были на обычныхъ мѣстахъ. И тѣло было на своемъ мѣстѣ, и глаза были точь въ точь такіе, какими онъ видѣлъ ихъ, уходя. Онъ всталъ и вышелъ въ поле. Призракъ снова былъ позади. Онъ вернулся въ сарай и опять растянулся на землѣ. Но не успѣлъ онъ улечься, какъ глаза были уже передъ нимъ.
Здѣсь онъ оставался, охваченный такимъ ужасомъ, какого никто не зналъ до него, дрожа всѣмъ тѣломъ и обливаясь холоднымъ потомъ, когда вдругъ ночной вѣтеръ принесъ шумъ отдаленной тревоги и гулъ смѣшанныхъ криковъ. Людской голосъ въ этомъ глухомъ мѣстѣ, хотя бы онъ былъ поводомъ къ тревогѣ, былъ для него отрадою. Передъ лицомъ возможной опасности къ нему возвратились силы и энергія и, вскочивъ на ноги, онъ выбѣжалъ на открытое мѣсто.
Широкій небосводъ, казалось, охваченъ былъ пламенемъ. Поднимаясь кверху вмѣстѣ съ дождемъ искръ и возносясь одинъ надъ другимъ, перебѣгали огромные огненные языки, освѣщая окрестность на многія мили кругомъ и посылая облака дыма къ тому мѣсту, гдѣ онъ стоялъ. Крики становились громче, новые голоса примѣшивались къ общему шуму, и онъ различалъ возгласы «пожаръ!» среди звона въ набатъ, паденія тяжелыхъ балокъ и трещанія пламени, которое, встрѣтивъ какое нибудь новое препятствіе, вскидывалось кверху, ободренное горючею пищей. Суматоха росла. Тамъ были люди — мужчины, женщины — тамъ былъ свѣтъ, движеніе. Передъ нимъ будто открылась новая жизнь. Онъ кинулся впередъ — прямо, стремглавъ, пробиваясь сквозь колючіе кусты и заросли и перескакивая черезъ плетни и ограды, такъ же стремительно, какъ и его собака, которая летѣла впереди него съ громкимъ и звонкимъ лаемъ.
