Пэлем Вудхауз - Том 7. Дядя Динамит и другие

Они мрачно помолчали, полковник откашлялся.

— Что будем делать, старушка?

— Скажем Веронике.

— Да, понимаю. Зачем выходить за нищего?

Леди Гермиона нахмурилась. Военным, подумала она, часто не хватает такта.

— Интересно, за что они его?

— Видимо, клянчил на улице. Не в этом дело. Вероника не может выйти за человека с преступным прошлым.

— Ты ей напишешь?

— Я к ней поеду.

— Да, это лучше.

— Позвони Биджу, пусть велит Ваулзу подать машину.

— Ты приедешь ночью.

— Зато с утра поговорю с ней. Она ему откажет.

— Откажет?

— Конечно. Она меня слушается.

— Что верно, то верно, — признал полковник, в этом отношении не отличавшийся от дочери; и нажал звонок.

Глава 5

Шропшир справедливо гордится городком по имени Маркет Бландинг. И так называемый проспект, и зеленая от мхов церковь, и красные крыши лавок, и старые кабачки, у которых верхний этаж уютно нависает над улицей, поистине ласкают глаз, особенно — если он обычно смотрит на Хэлси-корт.

Сэму городок понравился сразу, а назавтра, когда он писал в саду кабачка «Герб Эмсвортов», он понял, что именно этого ему недоставало. Великое дело — обстановка! Дома, в Лондоне, приключения котенка никак не давались, а сейчас он строчил без устали. Вскоре он вывел слово «Конец», радостно предвосхищая, как умилится редактор, если еще не заболел размягчением мозга.

Как всякий писатель, завершивший свой труд, он подумал о пиве. Вчера вечером оно ему очень понравилось, пил он и сегодня, а потому, отнеся к себе перо и рукопись, направился в бар. Именно в эту минуту оттуда вышел вспотевший, измученный Бидж.

Несмотря на жару, дворецкий прошел весь парк и еще две мили. Юный Хаксли Уинворт был бы рад узнать, что побудили к этому его слова. Сначала Бидж огорчился (что, собственно, и предполагалось), но, поразмыслив, решил, что какая-то правда в них есть. Вполне вероятно, думал он, что сидячая жизнь подпортила былую стройность.

Мы опустим невзгоды пути, пузырь на пятке, пот на лбу и перейдем к той минуте, когда, облизнувшись, он попросил девицу у стойки налить ему пива.

Девицу звали Марлен, а племянницей она приходилась Джорджу Сирилу, бывшему свинарю лорда Эмсворта. Бидж его не любил, видя в нем плебея, не почитавшего кого надо. По слухам, этот свинарь именовал его «Старым слоном» и «Чучелом в манишке», а однажды, подумать страшно, обратился к нему: «Эй, ты!». Но Марлен дворецкий любил в своей снисходительной манере и, когда она заахала над часами, охотно дал их посмотреть, предварительно сняв с цепочки. Марлен два раза квакнула, один — взвизгнула.

— Какая красота, мистер Бидж!

— Да, часы хорошие.

— Правда, вы их выиграли?

— Правда.

— Нет, просто красота!

Пока она хвалила его спортивную прыть, а он скромно отнекивался, вошел местный констебль по фамилии Ивенс. Велосипед он оставил у входа, зашел выпить, но, увидев Биджа, об этом забыл. Утром он слышал от сержанта хороший анекдот.

— Здрасьте, мистер Бидж.

— Добрый день, мистер Ивенс.

— Вот я вам расскажу…

— Да, я слушаю.

— Выйдем на минутку. При дамах…

Они вышли и встретили Сэма, точнее — с ним столкнулись.

— Простите, — сказал Бидж.

— Это я виноват, — сказал Сэм. — Pardon, pardon, pardon.

Говорил он весело, ибо очень радовался, и не только потому, что кончил сагу об осточертевшем котенке. Подбодрила его беседа с Галли, что вообще бывало нередко. Он поверил, что, стоит ему встретить Сэнди, недоразумение разрешится, она заберет кольцо, он — скажет, что она совсем не рыжая дура, и они помирятся, как заметил покойный лорд Теннисон, — потоком слез друг друга омывая.

Тем самым, мир ему нравился. Любил он всех поголовно. Корпулентный тип, с которым он столкнулся в дверях, был очень мил, равно как и констебль с Марлен, к которой он и приблизился.

— Жарко-то как! — сказала Марлен, известная блеском беседы. Ничего не попишешь, способствует торговле, поднимает дух.

— Да, погодка что надо! — согласился Сэм. — Смотрите-ка, часы! У вас день рождения?

Марлен захихикала, по мнению Сэма — музыкально, хотя он уловил бы музыку и в скрипе мела о доску.

— Нет, это нашего Слона. Выиграл в дротики.

— Слона? Это с ним я плясал румбу?

— С ним. Дядя Джордж зовет его Старый слон. Дядя очень остроумный.

— Сразу видно. А почему они тут лежат?

— Он их вытащил. Они ушли с констеблем, какую-то пакость рассказать.

— Какую именно, не знаете?

— Нет.

— Попрошу, пусть и мне расскажут. Да, часы знатные. Ради них сыграешь в дротики, хотя игра самая…

Слово «поганая» умерло на его устах. Дверь была открыта, ее всегда открывали в хорошую погоду, а за дверью по улице ехала на велосипеде рыжая девица, при виде которой Сэм забыл о пиве, часах и барменшах, словно их стерли губкой.

Громко выкликая ее имя, он выскочил из «Герба». Она обернулась — и прибавила скорость. Он кинулся за ней. Сзади донесся какой-то звук, словно свистит поезд, но до звуков ли в такой час?

Звук исходил из легких прекрасной Марлен, которая мгновенно вылетела за дверь и застыла на месте. До сих пор жизнь ее была тихой, в нее не врывались сенсационные кражи. «Герб Эмсвортов» не салун, посетители его респектабельны, как, скажем, Бидж, или Робинсон, владелец такси, или Перси Булстрод, аптекарь. Такое случилось впервые.

Соответственно, Марлен лишилась дара речи, а обретя его, взверешала: «И-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и!». Вероятно, ее с интересом слушала округа.

Вызвала она интерес и у Биджа с констеблем, кудахтавших над анекдотом ярдах в десяти. Голос ее подействовал на них, как звук трубы — на коня. Они видели Сэма, но не сочли его подвижность заслуживающей внимания. Когда же они услышали крик, разум подсказал им, что творится что-то недолжное. Приличные девицы зря не верещат; и потому Ивенс с Биджем кинулись к ней: Ивенс — впереди, Бидж — сзади.

— В чем дело? — спросил наблюдательный констебль, заметив, что Марлен ломает руки. — Что случилось?

— О, мистер Бидж! — отвечала она. — О, мистер Бидж!

— Что с вами, Марлен?

— Часы унес! — возопила прекрасная барменша, по-прежнему ломая руки. — Взял и побежал.

Слова эти восприняли по-разному. Бидж застыл от горя, как поэт прошлого века, потерявший любимую газель. Таких чувств он не испытывал с тех пор, как один гость спросил воды, чтобы подлить в вино. «Куда катится мир?» — думал он.

Констебль, в отличие от него, обрадовался и ободрился. То, что дворецким в плач, полицейским — в радость. Крест английских констеблей, охраняющих порядок маленьких сельских сообществ, — бездействие местных преступников. Какой-нибудь Гарроуэй только крутится, разрываясь между торговцем наркотиками и злодеем, порешившим шесть человек, а здесь, в Маркет Бландинге, скажи спасибо, если поймаешь собаку без ошейника. Ивенс томился месяцами, а сейчас — ожил. Вскочив на верный велосипед, он понесся вдаль, словно участник велогонки, даже не воскликнув: «Хо-хо!».

Преступника он вскоре настиг. Сэм понял, что ему не угнаться за тем, первым велосипедистом, и теперь стоял посреди шоссе, произнося беззвучную речь, которая, если бы ее озвучить, не прошла бы цензуры.

Радость угасла. Пять минут назад он мог бы по праву участвовать в диккенсовском романе, сейчас — ненавидел род человеческий. Когда к нему подкатил констебль, он подумал, что в жизни не видал такой мерзкой рожи. Действительно, лицо у Ивенса стало как бы гранитным, глаза неприятно блестели. Путешественник по Востоку поразился бы, как похож он на тигра, подкрадывающегося к добыче.

— Хо! — сказал он.

Ответить на это надо бы тоже «Хо!», но Сэм был слишком занят. Глядя на Ивенса, он гадал, чего тот к нему лезет.

— Что такое?

— Где часы? — отвечал полицейский.

— Какие?

— Такие.

И полицейский вынул их за цепочку из его кармана. Сэм смотрел на него, как смотрит ребенок на фокусника, извлекшего из чужого цилиндра двух кроликов или аквариум.

— Господи! — сказал он. — Это часы того толстяка.

— Верно.

— Захватил случайно.

Констебль редко смеялся; даже сержантов анекдот вызвал у него лишь улыбку. Однако сейчас он фыркнул, потом — ухмыльнулся. Другой сказал бы: «Неужели?». Он сказал: «Хо!». Сэм понял, что нужно объясниться.

— Понимаете, — начал он, — девица их мне показывала, я увидел… одного человека и выбежал на шоссе.

— С часами вместе!

— Нечаянно сунул их в карман.

— Хо-хо!

Угрызения совести немного отрезвили Сэма. Он все еще полагал, что без людей — как-то лучше, но ему было стыдно, что он обидел хорошего человека.

— Я их верну.

— Нет, я их верну.

— Вы? Спасибо большое. Посмеетесь вместе с ним.