Эжен Сю - Парижские тайны. Том II
— Есть, однако, простое средство собрать пятьсот франков, — с горечью сказал Гобер, — голодать целый год… питаться воздухом и работать… Удивительно, что адвокат не дал тебе такого совета.
— Ты все шутишь…
— Нет, — с негодованием воскликнул Гобер. — Это подло… чтоб закон грабил бедных. Что ж происходит? Ты честная, уважаемая мать семейства, работаешь изо всех сил, чтобы достойно воспитать детей. Твой муж отъявленный негодяй, он бьет тебя, живет на твой счет, пропивает в кабаке заработанные тобою деньги. Ты обращаешься в суд… добиваешься защиты, хочешь прогнать лодыря, пожирающего твой хлеб и хлеб твоих детей… А законники отвечают: «Да, вы правы, ваш муж мерзкий шалопай, правосудие вас поддержит, но вам это будет стоить пятьсот франков». Пятьсот франков!.. Сумма, на которую ты с семьей можешь жить в течение года!.. Понимаешь, Жанна, ясно одно, есть, как говорится, два рода людей: те, кто повешены, и те, кто заслуживает виселицы.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Хохотушка, одинокая и задумчивая, сидя молча, слышала все, что говорила бедная женщина, которой она горячо сочувствовала. Она решила рассказать об этом Родольфу, как только повстречает его, и не сомневалась, что он поможет Жанне.
Глава II
СОПОСТАВЛЕНИЕ
Хохотушка, увлеченная рассказом Жанны о ее печальной судьбе, не сводила с женщины глаз; она попыталась сесть к ней поближе, как вдруг в приемную вошел новый посетитель и, вызвав одного из арестантов, за которым тотчас же пошли, уселся на скамью между Жанной и гризеткой.
Хохотушка, увидев этого человека, отодвинулась от него с удивлением и страхом.
Она узнала в нем полицейского, исполнявшего приказ Феррана об аресте Мореля как должника.
Это напомнило Хохотушке имя нотариуса, упорно преследовавшего Жермена, и ее печаль, которая несколько померкла, пока она слушала трогательные и мучительные признания сестры Гобера, еще более усилилась.
Гризетка прислонилась к стене и погрузилась в свои тягостные размышления.
— Послушай, Жанна, — продолжал Гобер, веселое и насмешливое лицо которого вдруг помрачнело, — я не силач и не храбрец, но если б оказался в вашем доме, когда муж так обижал тебя, ему бы несдобровать… Но ведь ты сама вела себя с ним глупо…
— Что я могла поделать?.. Волей-неволей приходится терпеть то, чему не можешь противиться! Все, что можно было продать, муж продал, все, вплоть, до воскресного платья моей доченьки, и на эти деньги ходил в кабак со своей любовницей.
— Но почему ты отдавала ему заработанные тобой деньги?.. Почему не прятала их?
— Прятала, но он избивал меня… и я вынуждена была их отдавать… уступала даже потому, что не могла выносить побои; мне казалось, что в конце концов он так изобьет меня, что я долго не смогу работать. А вдруг он сломает мне руку, что тогда будет?.. Кто позаботится о моих детях, накормит их? Если мне придется лежать в больнице, они за это время умрут с голода. Теперь тебе ясно, почему я предпочла отдавать деньги мужу? Чтобы не быть искалеченной… не способной трудиться.
— Бедная женщина! Вот беда!.. Люди болтают о мучениках, а как раз ты-то и есть мученица! — Я никому не делала зла, хотела только работать, заботиться о муже, о детях. Но что поделать, на свете есть счастливые и несчастные, добрые и злые люди.
— Да, и удивительно, как счастливы добряки!.. Но ты наконец совсем избавилась от своего негодяя мужа?
— Надеюсь, ведь он ушел, продав все, вплоть до деревянной кровати и колыбели малышей… Но когда я подумаю о том, что он замышляет еще более страшное…
— Что еще?
— Задумал-то не он, а эта скверная гадина, любовница, его Подстрекает. Потому и говорю тебе об этом. Однажды он мне сказал: «Если в семье есть хорошенькая дочь и ей исполнилось пятнадцать лет, только дураки не воспользуются ее красотой».
— А, понимаю, он продал платье, а теперь хочет продать и тело!..
— Когда он сказал это, поверь, Фортюне, я остолбенела, но, сказать по правде, после моих упреков он покраснел от стыда; но тут его любовница вмешалась в наш спор и заявила, что отец имеет полное право распоряжаться дочерью, и я одернула эту мерзавку, а он избил меня; после этого я больше их не видела.
— Послушай, Жанна, уголовники, осужденные на десять лет, не совершали таких преступлений, как твой муж… в конце концов, они грабили лишь посторонних… а твой — отъявленный прохвост!
— Вообще-то он по натуре не злой, понимаешь, он свел в кабаках знакомство с дрянной компанией, которая сбила его с толку.
— Да, он не обидит ребенка, но взрослого — это другой разговор…
— В конце концов, что ж поделаешь? Надо смириться с той жизнью, которую даровал нам господь… Во всяком случае, муж ушел от нас, мне нечего бояться, что он меня прибьет, и я воспряла духом… Денег, чтобы купить матрас, у нас не было, он» прежде всего нужны на жизнь, на оплату квартиры, а мы вдвоем с Катрин зарабатываем в день сорок су, двое младших не могут еще работать… у нас нет матраса, мы спим на соломенном тюфяке, солому собрали на нашей улице у дверей упаковщика.
— А я прокутил свои сбережения, прокутил!..
— Что же делать… Ты не мог знать о моей нужде, я тебе ничего не говорила; к тому же мы с Катрин стали работать еще больше… Бедная девочка, если бы ты знал, какая она честная, трудолюбивая и добрая! Все время глядит на меня, угадывает, что она должна сделать; ни на что не жалуется, однако… в свои пятнадцать лет уже повидала много горя! Ах, ты знаешь, Фортюне, иметь такую дочь — большое утешение, — сказала Жанна, утирая слезы.
— Я вижу, она вся в тебя… хорошо, что ты довольна хоть этим…
— Знаешь, я страдаю за нее, о себе и не думаю; веришь ли, вот уже два месяца она работает без отдыха; каждую неделю ходит стирать белье на баржу у моста Менял, платят за это три су в час; день-деньской она работает по дому, крутится как белка в колесе… Что и говорить, она рано познала горе, я понимаю, всякое бывает в жизни, а ведь другие люди всем довольны… Меня огорчает, Фортюне, что я ничем не могу помочь тебе. Однако ж постараюсь…
— Брось! Ты думаешь, я соглашусь принять от тебя что-нибудь? Я сам потребую с каждой пары ушей платить мне по сантиму за мои балясы, а если расскажу повесть — потребую по два су… тебе пригодится. Слушай, а почему ты не наймешь меблированную комнату?.. Тогда твой муж не смог бы ничего продать.
— Комнату? Ты подумай, ведь нас четверо, плата двадцать су в день, а что останется на жизнь? Мы платим пятьдесят франков в год за квартиру.
— Ладно, ты права, — сказал Фортюне с желчной иронией, — работай, выматывай силы, приводи в порядок дом; как только заработаешь немного денег, муж снова тебя ограбит… и в один прекрасный день продаст твою дочь, как продал вашу одежду.
— Нет, ему не удастся… пусть лучше убьет меня… Несчастная моя Катрин!
— Тебя не убьет, а Катрин продаст! Он твой муж, не так ли? Он глава семьи, как тебе объяснил адвокат, до тех пор, пока вы не будете разведены по закону, а раз у тебя нет пятисот франков, чтобы заплатить за развод, то ты должна покориться; муж имеет право увести дочь куда захочет… Коли он и его полюбовница пожелают погубить девушку, придется ей познакомиться с улицей.
— Боже мой! Но если возможен такой позор, значит… нет правосудия?..
— Правосудие, — произнес Гобер, язвительно рассмеявшись, — это как мясо… слишком дорого, чтоб его ели бедные люди… А вот если речь идет о том, чтобы выслать их в Мелен, поставить к позорному столбу или отправить на каторгу, другое дело… тогда вершат суд бесплатно… Голову рубят тоже бесплатно… все бесплатно… Будьте любезны, возьмите билет, — произнес Гобер в свойственном ему ироническом тоне, — вам не будет стоить ни десяти су, ни двух су, ни одного су, ни сантима… Нет, господа, сущие пустяки, платить ничего не надо… доступно каждому; надо подставить лишь голову… стрижка и завивка за счет государства… Вот вам бесплатное правосудие… Но чтоб суд вступился за честную мать и ее семью, помешал подлецу мужу избивать и грабить ее, превратить дочь в продажную женщину — такой суд будет стоить пятьсот франков… Моя бедная Жанна, тебе придется от него отказаться.
— Послушай… Фортюне, — сказала несчастная мать, заливаясь слезами, — ты меня убиваешь…
— Я тоже убит горем, думая о твоей судьбе, твоей семье… понимая, что я ничем не могу помочь… Кажется, я всегда смеюсь… но не ошибайся на этот счет. Понимаешь, Жанна, у меня смех бывает разный: иногда — веселый смех, а иногда — печальный… Не хватает силы и смелости быть злым, гневным, ненавидящим, как другие… у меня все это превращается в шутку. Но мои трусость и слабость не позволили мне стать более скверным человеком, чем я есть. А тут такой случай: эта одинокая избушка, где не было даже кошек, а главное, собак, вот и попытался украсть. К тому же луна светила во все лопатки; ведь темной ночью, когда я один, на меня находит дьявольский страх!..
