Синклер Льюис - Том 7. Гидеон Плениш. Статьи
Но, вернувшись из Англии в 1952 году, он поселился безвыездно в штате Коннектикут, с которым был связан многими нитями. Хотя мистер Льюис родился в штате Миннесота (в 1885 году), в городке, расположенном посреди прерий, где его отец был обыкновенным провинциальным врачом, и сам отец и все предки отца вплоть до восьмого или девятого колена родились в Коннектикуте, в городке, расположенном у реки Хусатонии, неподалеку от которого мистер Льюис жил последние двадцать лет. Он учился в йеле и как журналист впервые напечатался в нью-хейвенском «Джорнэл энд курьер». И вполне естественно, что, устав от путешествий и от того, что он сам в небольшой книге путевых заметок «Чай для 1 1/2»[232] (выпущенной в 1945 году издательством Рэндом-хауз) однажды назвал «открытием вечного скитальца, убедившегося в том, что он всюду лишь Посторонний, которого никто не хочет слушать даже тогда, когда он брюзжит по поводу налогов или качества пива», он поселился именно в Коннектикуте.
Льюис был высокий, худой, нескладный, с плохим цветом лица и в старости совершенно лысый, если не считать единственной сохранившейся рыжей пряди. Если бы он щеголял во взъерошенном парике и приклеил бородку, то вполне мог бы сойти за шутливое изображение Дяди Сэма, а большинство интервьюеров и библиотекарей, которые чем дальше, тем реже совершали паломничества к его дому (их всех отпугивало пристрастие старика пародировать буквально все свойственные людям артистические позы), замечало, что с годами он все больше превращался в Последнего Янки из Коннектикута. Он даже приобрел характерную для янки гнусавую интонацию, которую теперь почти не услышишь, разве что в плохих пьесах.
Его соседи рассказывают — это их самое яркое воспоминание о нем, — как однажды сэр Уилфред Уиллоби Уэстфрискет,[233] профессор американской литературы в Оксфорде, приехал к Льюису и прождал его целое утро у порога, в то время как Льюис в местном гараже играл в пинокль с сельским констеблем-гробовщиком.
Хотя, как уже было замечено, Льюис, видимо, не создал «школы» последователей, однако можно предположить, что его влияние на литературу в целом оказалось плодотворным: он высмеивал скуку и формализм, широко пользовался американским просторечием, юмористическими преувеличениями, перемешанными с почти научной манерой повествования, которой он научился во время пребывания в колледже; его книги проникнуты истинным демократизмом, и потому его герои — будь то провинциальный издатель или поденщица на ферме — наделены чувством собственного достоинства, романтическим обаянием и хотя бы в этом, в своей человеческой значительности, не уступят любому принцу, любому лидеру рабочих с его ста тысячами приверженцев и любому романисту!
Из его ближайших родственников остались в живых его старший сын Уэллс,[234] капитан американских экспедиционных сил в 1942 году и романист, более крупный и, несомненно, более искусный и тонкий, нежели его отец; его младший сын Майкл[235] — президент Афро-Китайской авиакомпании; и его племянник Фримен Льюис,[236] издатель. Во время похорон мистера Льюиса — согласно последней воле покойного, его хоронили в Миллертонском колумбарии — присутствовали лишь трое его слуг (или, как он шутливо называл их, «помощников»), а также почтенный доктор Карл ван Дорен, ушедший в отставку президент Колумбийского университета и бывший посол во Франции.[237] При погребении прозвучала лишь Седьмая симфония Бетховена в грамзаписи, а надгробное слово Карла ван Дорена состояло всего из одной фразы: «Он был настоящий труженик и хороший товарищ, и он умел смеяться даже в такие времена, когда измученный заботами мир, казалось, совсем утратил эту способность».
1941ЗАМЕТКА О КОЛЛЕКЦИОНИРОВАНИИ КНИГ
Вспоминая о временах сорокалетней давности, когда мне было десять лет, я все еще ясно вижу каждый том из тех трехсот или четырехсот книг, которые составляли библиотеку моего отца, провинциального врача; помимо этих трехсот — четырехсот книг, там были еще таинственные, в кожаных переплетах кладези медицинских тайн с цветными картинками, изображавшими устрашающие подробности человеческих внутренностей, и когда доктор уезжал по вызову, я тайком приводил своих приятелей в библиотеку, чтобы они смотрели на эти картинки и содрогались от ужаса. Там были подарочные новогодние издания романов в переплетах с фальшивой позолотой; потрепанная энциклопедия в одном томе с крохотными иллюстрациями, «Маяки истории» и «Путеводитель по библии»; я до сих пор не могу понять, как эта книга оказалась в доме, где все, что говорил о библейской истории священник в черной сутане, воспринималось на веру, как непререкаемая истина.
Среди этих затрепанных корешков мне ясно видятся четыре всегда меня волновавших издания: собрания сочинений Диккенса и Скотта, том Гете и Мильтон в кожаном переплете; они увлекали меня не только тем, что в них обитали настоящие герои, но даже просто своим видом. Наверно, я все равно полюбил бы Айвенго, Ребекку и Ровену, но и теперь, сорок лет спустя, я все еще вижу их такими, какими они были на тех старинных гравюрах, — изнуренного рыцаря, возвращающегося из крестового похода, башню замка, увитого плющом, локоны покинутой девы. Я не уверен, что с точки зрения социологической эти иллюстрации, эти страницы, от которых невозможно было оторвать глаз, принесли пользу мальчику из поселка в прериях. Видимо, они просто отвлекали его от земных радостей — странствий по жнивью и ловли окуней в речке. Но что они были ему бесконечно дороги, что они волновали его — это уж я знаю наверняка.
Важно было и то, что я познакомился с Пикквиком, с миссис Никльби, с таинственным незнакомцем из «Больших ожиданий» по рисункам Физа[238] и Крукшенка;[239] и, наверно, то, что в ту пору, в 1895 году, когда почти вся массовая книжная продукция выпускалась со скверными иллюстрациями, в дешевых коричневых обложках, я впервые увидел Мильтона в прекрасном кожаном переплете. Это была первая книга, помимо учебников, купленная моим отцом; он приобрел ее, еще когда жил в Пенсильвании на скромные сбережения сельского учителя с мизерным заработком, задолго до того, как начал изучать медицину. Никакой меч предков не был бы для меня столь драгоценной реликвией.
Такой же таинственной книгой, как «Путеводитель по библии», был «Вильгельм Мейстер» на немецком языке. Бог знает, как попала к отцу эта книга, во всяком случае, его поездки в Германию ограничивались пределами Коннектикута. И хотя он храбро пытался говорить по-немецки, фразы у него получались нелепые, и вряд ли его можно было понять, ибо он смыслил в грамматике не больше какого-нибудь готтентота.
Казалось, краски, самый дух Европы сохранились в этой книге с барельефом на обложке, готическим шрифтом и изящными гравюрами. Ни один современный фильм о путешествиях, сопровождающийся грубоватыми шутками ведущего, ни одна ротогравюра образца 1941 года не могли бы донести до мальчика такого волнующего ощущения чего-то старого, далекого, странного и в то же время неизъяснимо близкого, как эта красивая книга. Я рад, что мой отец приобрел ее вместо мраморного «Греческого раба» или пролетки с гнедыми рысаками. Тогда я впервые понял, что оформление вполне может соответствовать духу книги.
Существуют два типа коллекционеров: одни собирают книги прекрасные, памятные, другие-«экземпляры», которые просто редки и обычно чудовищно дороги. Любителей «экземпляров» я подозреваю в склонности к саморекламе наподобие тех ничтожных людей, которые известны всему свету как обладатели самого большого дома на Миртл-авеню, или самого дорогого лимузина в Омахе, или самого длинного для своего университета перечня почетных званий и степеней. Завладеть одним из трех оставшихся экземпляров никчемного маленького памфлета Томаса Гарди, написанного им в пору ученичества; охотиться за одним из двух экземпляров первого издания романа Киплинга (экземпляра, в котором на странице 7 Смит напечатан как Смид) — и платить за него бешеные деньги куда менее достойно, чем коллекционировать марки, ибо на марках по крайней мере имеются занятные картинки и, кроме того, они наставляют любознательное юношество, что действительно существуют такие места, как Сокотра, Киренаика, королевство Бхутан (столица Панукха, большая естественная крепость, правитель Махараджа Джик ме Ванчук). Нет, собирать редкие книги как таковые — все равно что собирать трости, спичечные этикетки и рубашки киногероев.
Но собирать книги, интересные сами по себе, к которым приятно прикоснуться, которые радуют глаз, отличаются прекрасной бумагой, переплетом и удобным форматом, — это почти то же самое, что собирать лучшие образцы живописи, и к тому же в сотни раз доступнее для людей с не слишком пухлыми кошельками.
