Адальберт Штифтер - Лесная тропа
Обед отличался от вчерашнего ужина только тем, что оба — и дядя и племянник — ели вместе. Все остальное было как вчера. Дядя говорил мало, можно сказать, все равно что совсем не говорил. Еда была обильная и вкусная. На столе стояли разнообразные вина, и дядя даже предложил налить племяннику, если тот уже пьет вино, но Виктор отказался, сославшись на то, что до сих пор пил только воду и впредь не хочет изменять этой привычке. Дядя и сегодня ничего не сказал о цели предпринятого Виктором путешествия, когда обед кончился, он встал и начал перебирать всякие вещи в комнате, — Виктор понял, что аудиенция окончена, и, следуя своим склонностям, отправился на воздух.
Днем, когда в этой горной котловине было так же жарко, как утром прохладно, Виктор, проходя по саду, увидел дядю, который сидел на самом солнцепеке. Но дядюшка его не подозвал, и Виктор к нему не подошел.
Так протек первый день. Ужин, на который Виктор должен был явиться к девяти, кончился, как и вчера. Дядя отвел его в спальню и запер железную решетку в коридоре.
Старого Кристофа Виктор не видел весь день, за столом прислуживала только старуха, — если, конечно, можно назвать «прислуживанием» то, что она приносила и уносила кушанья. Все остальное дядюшка делал сам; сыр и вино он и на этот раз запер в шкаф.
Когда на следующее утро они встали после завтрака из-за стола, дядя сказал Виктору:
— Пойдем на минутку со мной.
С этими словами он открыл совсем незаметную потайную дверь и прошел в смежную со столовой комнату. Виктор последовал за ним. Тут, в пустой комнате, было собрано больше сотни ружей, рассортированных по видам и эпохам и размещенных в стеклянных шкафах. Всюду валялись охотничьи рога, ягдташи, пороховницы, одноногие складные стулья и много других вещей такого рода. Они прошли через эту комнату, затем через следующую, также пустую и наконец вошли в третью, где стояла кое-какая старая мебель. На стене висела одна-единственная картина, овальной формы, как те щиты, на которых обычно рисуют герб; картина была вставлена в широкую золоченую раму, потускневшую и местами обломанную.
— Это портрет твоего отца, на которого ты очень похож, — сказал дядя.
На круглом щите был изображен цветущий красивый юноша, вернее сказать, отрок, в пышной одежде, украшенной позументами. Портрет, хоть это и не была первоклассная живопись, отличался той точной и вдумчивой трактовкой, какую мы часто еще встречаем на фамильных портретах прошлого века. Теперь она уступает место поверхностному изображению и ярким краскам. Особенно тщательно были выписаны золотые галуны, которые еще и сейчас тускло поблескивали и хорошо оттеняли белоснежные пудреные локоны и миловидное лицо с необыкновенно чистыми и прозрачными тенями.
— В дворянских пансионах существовал дурацкий обычай рисовать портреты всех питомцев на таких вот круглых щитах и развешивать их в коридорах, прихожих и даже в комнатах. Рамы к портретам они покупали сами, — сказал дядя. — Твой отец всегда был тщеславен и тоже заказал свой портрет. Я был куда красивее его, но не позировал. Когда пансион закрылся, я приобрел портрет.
Виктор не помнил ни отца, ни матери, потому что оба умерли — раньше мать, а вскоре затем и отец, — когда он был еще совсем ребенком, теперь он стоял перед портретом того, кому был обязан жизнью. Мало-помалу мягкосердечный юноша начал испытывать чувство, вероятно, нередко присущее сиротам, когда перед ними не живые родители во плоти, как у других, а только их портреты. Это чувство глубокой грусти все же дает сладостное утешение. Портрет отсылал к далеким, давно прошедшим временам, когда оригинал был еще счастлив, молод и полон надежд, так же как молод и полон неисчерпаемых упований на жизнь был тот, кто сейчас смотрел на портрет. Виктор не мог себе представить того же самого человека в более позднее время, когда он в темном простом рединготе с озабоченным похудевшим лицом склонялся, может быть, над его, Виктора, колыбелью. Еще меньше мог он себе представить отца в постели, больным, а затем мертвым в тесном гробу, который опускают в могилу. Все эти события пришлись на очень раннее детство Виктора, когда впечатления внешнего мира еще не существовали для него и, уж во всяком случае, забывались тут же. Теперь он смотрел на необыкновенно милое, открытое и беззаботное лицо подростка. Он думал, что будь тот жив, он был бы так же стар, как дядя; но он не мог себе представить, чтобы его отец был похож на дядю. Он еще долго стоял перед портретом, и постепенно в нем возникло решение: в том случае, если у него с дядей установятся добрые отношения, обратиться к дяде с просьбой подарить ему отцовский портрет, который тому, видимо, не очень дорог, раз он одиноко висит в пыльной раме тут, в этой неубранной комнате.
Дядя тем временем стоял около и смотрел на портрет и на племянника. Особого участия он не проявлял и, как только Виктор оторвался от портрета, сейчас же первым пошел к двери и через обе комнаты в столовую, причем ни о портрете, ни об отце Виктора не проронил ничего, кроме следующих слов: «Поразительное сходство».
Вернувшись в столовую, он тщательно запер потайную дверь и начал привычным своим манером прохаживаться по комнате, брать то ту, то другую лежащую или стоящую вещь, перекладывать и переставлять их, и Виктор, по опыту уже знавший, что дядя не желает сейчас иметь с ним дело, решил снова выйти побродить по острову.
Дверь на лестнице опять оказалась запертой. Виктору не хотелось просить дядю отпереть ему, он вспомнил о шкафе, в который вчера вошла старуха с посудой, и подумал, что оттуда тоже должен быть выход. Он скоро нашел этот шкаф, открыл его и действительно увидел ступеньки, ведущие вниз, по которым и стал спускаться. Только попал он не в сад, а на кухню, где все та же старуха была занята приготовлением разнообразных кушаний к обеду. Ей помогала только девушка помоложе, с виду глуповатая. Виктор спросил старуху, может ли она выпустить его в сад.
— Конечно, — сказала она, поднялась с ним по той же самой лестнице, по которой он спустился, вызвала дядю, и тот тут же открыл дверь и выпустил племянника.
Теперь юноша понял, что выход есть только на деревянную лестницу и что дядя, никому не доверяя, держит дверь на лестницу на запоре, хотя все его владение и без того окружено неприступной стеной.
День прошел, как и вчерашний. В два часа Виктор явился к обеду, затем опять ушел. Ближе к вечеру случилось нечто необычное. Виктор увидел на озере лодку, которая направлялась к той крытой пристани, которую он обнаружил вчера. Виктор быстро сбежал туда по лестнице. Лодка приблизилась, человек, сидевший в ней, открыл ключом дверь в частоколе, и старый Кристоф совсем один подъехал на лодке к причалу. Он ездил в Гуль и Атманинг за съестными припасами и другими товарами. Виктор, следивший за лодкой, удивился, как мог такой старый человек один закупить и перевезти через озеро столько клади. Ему было жалко, что он не знал об этой оказии, не то он отослал бы письмо к матери. Кристоф начал выгружать покупки и с помощью придурковатой девушки переносить на носилках в погреб всякого рода мясные припасы. Тут Виктор увидел, как открылась в задней стене дома совсем низенькая железная дверка. Сойдя по ступенькам за дверкой, он заметил при свете зажженного внизу фонаря огромный пласт льда, благодаря которому в погребе стояла настоящая стужа, на льду были разложены всякие съестные припасы. Выгрузка закончилась, когда уже почти совсем стемнело.
Третий день прошел, как и два первых. Прошел и четвертый, прошел и пятый. Напротив острова все так же стояла Гризель, направо и налево стояли голубоватые стены гор, внизу дремало озеро, на острове зеленели купы деревьев, и в этой зелени, словно серый камешек, притаились монастырь и дом. Сквозь просветы в ветвях деревьев на них смотрели голубые пятна Орлы.
Виктор уже обошел всю каменную ограду, посидел на всех скамейках в саду и на песчаной площадке, постоял внутри ограды на всех выступах узкой береговой полосы.
На шестой день он больше не выдержал и решил положить конец такой жизни.
С утра он оделся тщательнее обычного и пришел к завтраку. По окончании завтрака, уже стоя рядом с дядей в столовой, он сказал:
— Дядя, мне было бы желательно с вами поговорить, если, конечно, у вас есть время меня выслушать.
— Говори, — сказал дядя.
— Мне бы хотелось обратиться к вам с просьбой, сделайте такое одолжение, объясните мне ваши основания, почему я должен был явиться сюда, если, конечно, у вас были для этого особые основания, так как завтра я собираюсь покинуть остров.
— До твоего вступления в должность осталось ведь больше полутора месяцев, — ответил дядя.
— Нет, не столько, дядя, — возразил Виктор, — всего тридцать пять дней. Но до того, как вступить в должность, я хотел бы провести некоторое время в месте моего будущего жительства и потому хотел бы завтра уехать.
