Мор Йокаи - Черные алмазы
Когда собрание акционеров утвердило протокол, он отвел Ивана в сторону и сказал:
— Итак, господин Беренд, удастся вам задуманное пред приятие или нет (а я полагаю, что нет), вы в любом случае вынимаете у меня из кармана миллион. Один миллион чистоганом. К тому же вы теряете свои сто тысяч, не считая затрат на рискованный опыт. Впрочем, все это ровным счетом ничего не значит. Своим маневром вы на две недели утвердили на бирже аль-пари. Не будет ни спроса, ни предложения, и та и другая сторона предпочтут выжидать, но рано или поздно это положение будет зафиксировано и на биржевом табло, и тогда мне по обозначенному курсу придется выплатить разницу тем, кто заключил со мной пари. Это составит миллион. Но я не придаю этому значения. Я не раз видел, как теряются миллионы. Потом они возвращаются. Для биржевой борьбы необходимо хладнокровие. Если же вы вдруг раньше, чем истекут эти две недели, убедитесь, что взятая вами на себя задача невыполнима и заявите об этом во всеуслышание, я весь миллион передаю в ваши руки.
Иван ответил с подлинно деловым хладнокровием:
— Господин Зондерсгайн! Мне хорошо известно, что на бирже в ходу определенного рода свобода, что здесь можно оскорбить человека, не опасаясь никаких последствий. То, что здесь говорят, предлагают, предполагают, — не укладывается в общепринятые нормы морали. Здесь допустим вопрос: «Сколько стоит твоя честь?»; и если на это ответят: «Не продается!» — ну, что ж: «На нет и суда нет!» Здесь можно к каждому обратиться с предложением: «Пойдем, ограбим кого-нибудь!», и тот, к кому вы обратитесь, не обидится и, если предложение ему не подходит, ответит лишь: «Не располагаю временем». Здесь не считается позором, если кого-нибудь обругают, плюнут в лицо, собьют шляпу; пострадавший отвернется, словно бы ничего не слышал, утрет физиономию, поправит шляпу, снова нахлобучит ее на голову, а через час выйдет под руку со своим врагом. Никто и не подумает, что они ссорились; просто у них возникло небольшое «расхождение», ввиду чего оба пребывали в весьма «приподнятом» настроении. И потому на все, что сейчас господин Зондерсгайн, биржевой воротила, сказал торговцу углем из долины Бонда, этот торговец ответит всего лишь: «Данное предложение не может быть принято во внимание». Но пусть остережется князь Зондерсгайн за порогом биржи предложить что-либо подобное Ивану Беренду!
Князь Вальдемар рассмеялся.
— Это мне известно. Я не раз имел удовольствие слышать ваше имя, и если я расположен к вам, то, как вы знаете, у меня есть для этого веские основания. Однажды вы оказали мне протекцию у некоей прекрасной дамы. Я не знаю причины вашего поступка, но знаю, что вы его совершили. Об этом говорили в свете. Вы отказались даже от своих собственных притязаний на руку прекрасной дамы, притязаний, которые были бы вполне оправданы. К сожалению, все оказалось напрасно. В конце концов она досталась ничтожному человеку. Но это не имеет значения! Ваше загадочное участие, которое — коль скоро тут не крылось ни малейшего расчета — можно объяснить лишь первозданным пуританством, я никогда не забуду. Если бы та прекрасная дама последовала вашему совету, из бондаварского колодца не черпали бы сейчас горячую воду, более пригодную для серных ванн, ибо из всей затеи ничего бы не вышло. Поэтому какой бы тон мы ни приняли в разговорах друг с другом за порогом биржи, я включаю сделанное мною предложение в свои расчеты. Если вам удастся погасить пожар в шахте, вы получите шестьсот тысяч форинтов, если же не удастся, вы получите миллион.
Пайщики заметили, что Вальдемар слишком долго беседует с Иваном, и вмешались в их разговор: «Никаких махинаций, ваше сиятельство! Оставьте нашего человека в покое!»
Они боялись, что князь переманит Ивана.
— Не ревнуйте! — воскликнул князь. — Мы беседуем об одной красавице, за которой в былые времена оба ухаживали и оба безуспешно.
Но пайщики не дали сбить себя с толку.
Они выбрали комиссию из трех человек, которые обязаны были всюду следовать за Иваном, не спуская с него глаз; обедать вместе с ним, спать у его порога, сторожить под окнами, чтобы к нему не проник враг. И все это под предлогом помощи Ивану: мол, чтоб можно было своевременно снабжать его деньгами.
Иван с тремя сопровождающими тотчас же уехал обратно в долину Бонда, захватив с собой все необходимые для дела машины и рабочих.
Трем своим спутникам он поручил каждый день посылать отчеты о ходе работ.
Одним из троих оказался господин Шпитцхазе.
Шпитцхазе сочли необходимым включить в комиссию как самого предусмотрительного, самого надежного и самого беззастенчивого защитника интересов акционерного общества. (Этим последним эпитетом мы не желали выразить пренебрежение. В денежных делах застенчивость и стыдливость — несомненный порок, а противоположные качества — неоценимое достоинство. Стало быть, мы упомянули об этом свойстве характера господина Шпитцхазе лишь в похвалу.) Господина Шпитцхазе Иван не раз еще выставит за дверь, а тот столько же раз влезет обратно через окно.
Борьба с преисподней
В первую неделю триумвирам почти не о чем было докладывать.
Они видятся с Берендом утром и вечером за едой в трактире. Большую часть суток он проводит под землей. И на все их расспросы отвечает лишь, что все идет как нельзя лучше.
А что именно идет, того видеть нельзя.
И подозрительнее всего, что Беренд постоянно торчит в своей шахте, куда он велел спустить все привезенные из города машины и химические вещества, а у акционерной шахты еще не вскрыто ни одного колодца и вокруг нее не ведется никаких подготовительных работ для тушения пожара.
Беренд же не отвечает ни на какие вопросы. Правда, машины постоянно находятся в действии, а из шахты вместо угля рабочие вывозят на тачках глину, камни и обломки породы, но тем не менее суть дела понять невозможно.
На восьмой день господин Шпитцхазе не вытерпел.
— Сударь, — обратился он к Ивану с бесцеремонностью барышника, — вы обещали в две недели покончить с по жаром в шахте. Неделя уже прошла, а я еще не вижу никаких изменений.
— Это вполне естественно! — спокойно ответил Иван.
— И вы утверждаете, что все идет хорошо.
— Так оно и есть.
— Я желал бы убедиться в этом воочию!
— Оттуда, где вы стоите, этого никоим образом нельзя увидеть.
— Так проведите меня в то место, откуда видно!
— Вы действительно желаете туда попасть? Это весьма неприятное место.
— Куда вы, туда и я. Я не из пугливых, будь там хоть преисподняя.
— Почти так оно и есть.
— Ну, что ж, я готов спуститься туда! Хочу завязать знакомство с самим сатаной. Как знать, может, удастся заключить с ним сделку, предложить ему наш уголек?
— Но я должен предупредить вас еще об одном. В то место, куда я пойду, нельзя идти простым наблюдателем, там могут пройти только два человека, и оба нужны для работы. Так что вам придется потрудиться наравне со мной.
— Не боюсь я никакой работы. Мне сам черт не брат.
— Хорошо, в таком случае идемте! — сказал Иван. — И, если остальные желают посмотреть, где установлены механизмы, они могут проводить нас.
Наблюдатели ухватились за это предложение. Ведь до сих пор их буквально снедало любопытство.
Иван дал всем троим господам шахтерские робы и на подъемной машине спустил их в ствол.
Каждый получил по лампочке Дэви, подвешенной к поясу, и по толстой войлочной шляпе.
По извилистым штрекам Иван вел их к той железной двери, за которой не так давно находилось исчезающее и возвращающееся озеро. Теперь середину пещеры занимала дробильная установка, которую приводил в движение идущий сверху ремень.
Жернова перемалывали какое-то вещество, и, размельченное в порошок, оно по трубе снова ссыпалось дальше вниз. Ремень от большого колеса тоже тянулся куда-то вниз.
Иван уводил своих гостей все дальше и дальше, по узким штрекам. Им пришлось снова спускаться в какой-то глубокий колодец по длинной деревянной лестнице.
Достигнув дна колодца, они очутились в маленькой, — в две с половиной квадратных сажени, — клетушке, где дежурили двое рабочих: старый и молодой.
— Ну, сударь, — обратился Иван к Шпитцхазе, — здесь у нас гардеробная, давайте переоблачаться.
— Что? Мы получим еще более живописные костюмы?
— Да, панцири. Для той гимнастики, что нам предстоит, необходим панцирь.
По знаку Ивана рабочие принесли костюмы и начали прилаживать их на господ.
Формой своей костюм напоминал одежду пожарников: широкая бесформенная роба и штаны, наружная ткань которых — асбест, огнеупорный, неорганический шелк, а между прокладками изнутри — несколько слоев дробленного в мелкий порошок древесного угля. Толстые перчатки из горного льна плотно закрывали руки.
