Энтони Троллоп - Марион Фай

— Господь да сохранит тебя, сокровище мое, — шепнула она ему, — и да приведет тебя ко мне, на небо.

XXVIII. Свадьба лэди Амальдины

Наступило время свадьбы лэди Амальдины. В последнюю минуту было решено, что она отпразднуется в Лондоне, прежде, чем кто-нибудь из лиц аристократического происхождения, которые должны были присутствовать при этом обряде, умчится в погоню за осенними удовольствиями. Сам лорд Льюддьютль принимал во всем этом, очень слабое участие, заявив только, что ничто в мире не заставит его настолько поспешить со свадьбой, чтоб не исполнить до конца всех своих обязанностей, как члена парламента. Последнее заседание парламента должно было происходить в среду, 12-го августа, свадьба была назначена 13-го. Лэди Амальдина очень просила, нельзя ли ее отпраздновать неделей раньше. Читатели, конечно, не подумают, что причиной ее просьбы было нетерпение влюбленной. Неделя не могла иметь особого значения там, где свадьбу так долго откладывали. Но подруги могли разлететься. Как было удержать в городе двадцать девиц, в августе месяце, когда вся молодежь мчится в Шотландию? Другие не были рабами своих обязанностей, как лорд Льюддьютль.

— Мне кажется, что на этот раз, для такого случая, вы могли бы это устроить, — сказала она ему, стараясь, чтобы сквозь сарказм, который при таком кризисе являлся сам собой, звучала и ласка. Он коротко и просто напомнил ей обещание, которое дал ей весною. Он находил лучшим не изменять прежних решений. Когда она заговорила с ним об одной очень ненадежной особе, из числа двадцати избранниц — ненадежной не в смысле репутации, но в смысле планов ее семьи — он начал уверять, что никто не заметит никакой разницы, если только девятнадцать девушек будут тесниться вокруг шлейфа невесты.

— Но разве вы не знаете, что они должны стоять попарно.

— А девяти пар недостаточно? — спросил он.

— Неужели же мне нажить в одной из них вечного врага, сказав ей, что я не нуждаюсь в ее услугах?

Но все было бесполезно.

— Обойдитесь без них совсем, — сказал он, глядя ей прямо в лицо. — Все двадцать с вами не поссорятся. Моя цель жениться на вас, а до дружек мне совершенно все равно. — Это было так похоже на комплимент, что она вынуждена была с этим примириться. Кроме того, она уже начинала замечать, что лорд Льюддьютль — человек, которого не легко заставить изменить намерение. Это ее не пугало. Женщина, думала она, может избавиться от многих хлопот и забот, если у нее есть муж, которому она обязана повиноваться. Но она не могла примириться с тем, что ей не дозволяют поступать по своему в этом вопросе о брачной церемонии, в этом последнем деле, в котором она могла надеяться действовать как свободная личность. Жених, однако, был непреклонен. Если четверг 13 для нее неудобен, он будет к ее услугам в четверг, 20.

— Да ни одной из них уже в Лондоне не будет, — сказала леди Амальдина. — Куда ж вы им до тех пор прикажете деваться?

Но все двадцать подруг остались ей верны. Всего более затруднений было с леди Амелией Бодессер. Мать ее настаивала на поездке на какое-то баварское озеро, где у нее была вилла; но леди Амелия, в последнюю минуту, пожертвовала виллой, скорей, чем нарушить симметрию, и согласилась пожить у какой-то старой воркуньи-тетушки в Эссексе, пока не представится случай поехать к матери. Из этого можно заключить, что считалось делом очень важным быть из числа двадцати. Девушке, конечно, приятно, когда во всех газетах заявят, что она, по общему приговору, одна из двадцати самых красивых девиц Великобритании. Леди Франсес, конечно, была в числе двадцати красавиц. Но был член семьи — скорей дальний родственник — которого никакое красноречие не могло убедить показаться ни в церкви, ни на завтраке. Это был лорд Гэмпстед. Сестра приехала к нему и уверяла, что присутствие его необходимо.

— Горе, — говорила она, — о котором свет знает, считается достаточным извинением, но человек не должен пренебрегать своими обязанностями из-за тайной скорби.

— Я из этого не делаю никакой тайны. Я не толкую о своих личных делах. Я не посылаю герольда возвещать прохожим, что я в горе. Но мне совершенно все равно, знают ли люди или нет, что я не способен участвовать в таких празднествах. Мое присутствие не нужно для того, чтоб их обвенчали.

— Это покажется странным.

— Пусть так. Но я во всяком случае не буду. — Но он не забыл этого дня и доказал это тем, что прислал невесте самую великолепную из всех драгоценностей, красовавшихся на выставке ее подарков, если не считать богатейшего бриллиантового убора, присланного герцогом Мерионетом.

Выставка подарков считалась самой роскошной, какая когда-либо бывала в Лондоне. Мы, конечно, выразимся не сильно, сказав, что общая стоимость драгоценных игрушек, если б их продать по действительной цене, составила бы значительное состояние для молодой четы. Обе семьи были знатны и богаты, а потому богатство свадебных подарков было естественно. Пожалуй было бы приличнее, если б все это не было подробно оценено в одной из газет. Навсегда осталось неизвестным, на кого должна была лечь ответственность за эту оценку, но она как бы указывала на то, что ценности подарков придают больше значения, чем расположению тех, кто их делал. В высших сферах и клубах ценность коллекции усердно обсуждалась. Брильянты были известны все до последнего камня, о рубинах Гэмпстеда рассуждали почти также открыто, как если б они были выставлены для публики. Лорд Льюддьютль, узнав об этом, пробормотал своей незамужней сестре желание, чтоб какой-нибудь гном прилетел ночью и все это унес. Он чувствовал себя униженным, потому что драгоценности его будущей жены стали как бы достоянием публики. Но гном не явился, а молодым приказчикам от гг. Бижу и Баркане было разрешено расставить столы и устроить полки для выставки.

Завтрак должен был происходить в доме министерства иностранных дел. Сначала лорд Персифлаж не желал этого, находя, что свадьбу дочери можно отпраздновать и в его собственном, более скромном доме. Но мнение лиц, более компетентных, одержало верх. Кому первому пришла эта мысль, лорд Порсифлаж так и не узнал. Легко может быть, что одной из двадцати избранниц, которая поняла, что обыкновенной гостиной едва ли будет достаточно для такой роскошной выставки туалетов. Может быть, мысль эта впервые зародилась в головах гг. Бижу и Баркане, которые провидели, как приятно будет расставить все эти сокровища в великолепном салоне, предназначенном для приема послов. Откуда бы ни взялась эта мысль, но лэди Амальдина сообщила ее матери, а лэди Персифлаж мужу.

— Конечно, все послы будут налицо, — сказала графиня, — а потому это будет как бы официальное торжество.

— Как бы хорошо было, если б мы могли обвенчаться в Ланфигангель, — сказал лорд Льюддьютль невесте. Церковь в Ланфигангель была очень маленькая, с соломенной кровлей и гнездилась в горах Северного Валлиса; лэди Амальдина осматривала ее, когда ездила к герцогине, своей будущей свекрови. Но Льюддьютлю нельзя было позволить всегда ставить на своем, приготовления в доме министерства иностранных дел продолжались.

Приглашения с рельефными гербами были разосланы обширному кругу друзей и знакомых. Все послы и посланники, с женами и дочерьми, были, конечно, приглашены. Так как завтрак должен был состояться в большой банкетной зале министерства иностранных дел, то необходимо было, чтоб гостей было много. Лорд Персифлаж сказал жене, что свадьба дочери разорит его. В ответ на это она напомнила ему, что Льюддьютль не требовал никакого состояния. Лорд Льюддьютль был из числа людей, которым приятнее давать, чем брать. Ему казалось, что муж должен доставлять все необходимое, а что жена должна быть обязана всем тому, за кого выходит. Чувство это, в настоящее время, встречается редко, но у лорда Льюддьютля были старомодные понятия, да он и имел средства действовать согласно с своими предрассудками. Как бы свадьба богата ни была, она не будет стоить приданого, которого дочь графа могла бы ожидать. Таковы были доводы лэди Персифлаж и, по-видимому, они подействовали.

По мере того, как день свадьбы приближался, все замечали, что жених становится еще мрачнее и молчаливее обыкновенного. Он не выходил из палаты общин, в те дни, когда мог находить там убежище. Свои воскресенья, субботы и среды он наполнял такой разнообразной и непрерывной работой, что совершенно не оставалось времени для тех милых вниманий, которых девушка накануне свадьбы вправе требовать. Он, может быть, через день заходил к невесте, но никогда не оставался там долее двух минут.

— Боюсь, что он не счастлив, — говорила графиня дочери.

— О, мама, вы ошибаетесь.

— Так почему же он так суетится?

— Ах, мама, вы его не знаете.

— А ты знаешь?

— Мне кажется, да. По-моему, в целом Лондоне нет человека, который так бы желал жениться, как Льюддьютль.