Синклер Льюис - Том 3. Эроусмит
Как представителям Росса Мак-Герка и всех его начинаний, и злых и добрых, им отвели две каюты-люкс на средней палубе.
Мартин мерз у вьюжного Санди-Хука, у мыса Гаттерас его тошнило, а между тем и другим он чувствовал себя усталым и развинченным; Леора мерзла вместе с ним, ее тоже тошнило, — на то и женщина, но усталости она не чувствовала. Она упорно делилась с ним сведениями из путеводителя по Вест-Индии, который доверчиво приобрела.
Сонделиус носился по всему кораблю. Пил чай с капитаном, ел рагу с матросами, на нижней палубе вел умную беседу с негром-миссионером. Его было слышно повсюду и всегда, он пел, прогуливаясь по палубе, защищал большевизм от нападок боцмана, спорил с первым помощником о сгорании нефти и объяснял буфетчику, как приготовлять подслащенный джин. Он устраивал детские утренники в третьем классе и достал у первого помощника руководство по навигации, чтобы изучать его между утренниками.
Он придал остроту будничному рейсу «Сент-Бариана», но допустил одну оплошность: был излишне внимателен к мисс Гвильям, которую пытался приободрить в скучноватой поездке.
Мисс Гвильям принадлежала к одной из лучших фамилий своего круга в Нью-Джерси; ее отец был адвокатом и церковным старостой, ее дедушка был зажиточным фермером. Если она в тридцать три года не была замужем, то причиной тому — только легкомыслие современных молодых людей, отдающих предпочтение бойким девчонкам, пляшущим под джаз; а она была не только деликатно сдержанной молодой леди, но к тому же и певицей; в самом деле, она и в Вест-Индию-то поехала с целью сохранить для благодарного потомства чудеса примитивного искусства туземных баллад, которые она соберет и будет петь перед восхищенной публикой, если только научится толком петь.
Она присматривалась к Густаву Сонделиусу: глупый человек и гораздо менее джентльмен, чем страховые агенты и управляющие конторами, с которыми она привыкла встречаться в Загородном клубе, и что хуже всего — он совсем не спрашивает ее мнения об искусстве и о хорошем тоне. Его истории о генералах и разных высокопоставленных особах, наверно, сплошная ложь, — он ведь водит компанию с разными чумазыми механиками. Нужно его мягко, но весело пожурить.
Когда они стояли вдвоем у борта и он со своим смешным певучим шведским акцентом стал восторгаться чудесным вечером, она его перебила:
— Ну-с, мистер Грубиян, выкинули вы сегодня какую-нибудь замечательную штуку? Или, может быть, в виде исключения дали возможность поговорить кому-нибудь другому?
К ее тихому изумлению, он повернулся и зашагал прочь, не выказав той покорной почтительности, которой каждая культурная американка вправе ожидать от каждого мужчины, хотя бы даже иностранца.
Сонделиус пришел с жалобой к Мартину:
— Худыш — если вы разрешите мне звать вас, как Терри, — мне кажется, вы с Готлибом правы: не стоит спасать дураков. Большая ошибка — быть естественным. Надо быть всегда накрахмаленной манишкой, как старый Табз. Тогда тебя станут уважать даже артистические старые девы из Нью-Джерси… Странная вещь — самомнение! Подумать! Меня, который так часто навлекал на себя проклятья и гонения от великих мира сего, которого вели однажды на расстрел в турецкой тюрьме, — меня никто никогда так не раздражал, как эта самодовольная девица! Самодовольство — вот худший в мире враг!
Мисс Гвильям, видимо, недолго отравляла ему настроение. Вскоре он уже завел спор с судовым врачом о черепных швах у негров, изобрел, как играть в крикет на палубе. Но однажды вечером, когда он сидел в салоне и читал, сгорбившись, надев предательские очки, наморщив губы, Мартин проходил мимо окна и, не веря своим глазам, увидел, что Сонделиус стареет.
Мартин сидел рядом с Леорой в креслах на палубе и присматривался к ней по-настоящему, смотрел на ее бледное лицо, в первый раз за долгие годы, когда она была для него чем-то, что само собой разумелось. Он задумался о ней, как задумывался о фаге; и пришел к твердому выводу, что не уделял ей должного внимания, и твердо решил сделаться с места в карьер хорошим мужем.
— Теперь, Ли, когда я, наконец, почувствовал себя человеком, я понял, как ты должна была скучать в Нью-Йорке.
— Я не скучала.
— Не дури, Ли! Конечно, скучала! Ладно, когда мы вернемся домой, я буду каждый день урывать часок, и мы будем с тобой гулять, ходить в кино и все такое. И я буду каждое утро посылать тебе цветы. Точно гора с плеч — сидишь и отдыхаешь! Но я теперь по-настоящему понял, насколько ты была у меня в загоне… Скажи, родная, было очень скучно?
— Вздор.
— Нет, ты скажи.
— Нечего мне говорить.
— Черт возьми, Леора! Когда я впервые за одиннадцать тысяч лет получил возможность подумать о тебе и честно признался, что был незаботлив… И надумал посылать тебе цветы…
— Слушай, Рыжик Эроусмит! Брось командовать. Тебе хочется полакомиться угрызеньями совести при мысли о том, какая я была бедная, обиженная, хнычущая жена из трогательной повести. Не пришлось тебе насладиться несчастьями, вот ты себя и подвинчиваешь так, чтобы стать вконец несчастным… Будет сплошной ужас, если ты, вернувшись в Нью-Йорк, не на шутку впряжешься в оглобли и начнешь меня развлекать. Ты будешь это делать с ловкостью слона. Я должна буду лезть из кожи, умиляясь каждый день на твои цветы… то есть в те дни, когда ты не забудешь прислать их!.. и воображаю, как ты станешь волочить меня на аркане в кино, когда мне захочется посидеть дома, поспать…
— Гром и молния! Что ни скажу…
— Нет уж, позволь! Ты милый и хороший, но ты самодур. Я у тебя должна всегда быть тем, чем ты захочешь, — вплоть до заброшенной, одинокой жены. Но я… я, может быть, ленива. Я, может, предпочитаю слоняться без дела, чем утруждать себя заботой о туалетах, и блистать в обществе, и всякое такое. Я хлопочу по дому… Эх, зря я не распорядилась, чтобы без нас побелили кухню — такая славная кухонька!.. Я делаю вид, что читаю свои французские книжки, я люблю пойти погулять, посмотреть витрины, съесть порцию мороженого с содовой — так день и пройдет. Рыжик, я тебя страшно люблю: если б я могла, я стала бы забитой, как собака, ради полного твоего удовольствия. Но я не способна на систематическую ложь. Так, немного приврать, это я могу — вот как на той неделе: сказала тебе, что не притрагивалась к конфетам и что живот у меня не болит, а на деле съела добрых полфунта, и меня мутило, как проклятую… Нет, я у тебя замечательная жена!
Серое море сменилось лиловым и серебряным. В сумерки они стояли вдвоем у поручней, и Мартин чувствовал всю ширь моря и жизни. Он всегда жил воображением. Когда он продирался сквозь толпу, когда скромным молодым супругом выбегал купить на обед холодного ростбифа, его черепная коробка была просторна, точно купол неба. Он видел не улицы, а микробов, громадных, как чудища джунглей, видел тысячи колб, мутных от бактерий, и себя самого, отдающего приказы своему гарсону, и слышал грозные поздравления Макса Готлиба. Его сны всегда связаны были с его работой. Теперь, пробудившись, он так же страстно воспринимал корабль, таинственное море, присутствие Леоры. И в теплых сумерках тропической зимы он воскликнул:
— Дорогая! Это наше первое большое путешествие! Скоро, если на Сент-Губерте у меня все пройдет успешно, я приобрету вес в научном мире, и мы поедем за границу, побываем в твоей Франции, и в Англии, и в Италии — везде!
— Мы сможем поехать? Ты думаешь? Ох, Рыжик! Увидеть разные земли!
Он никогда о том не узнал, но целый час в их каюте, в отсвете ламп, горевших рядом в гостиной, она наблюдала его спящего.
Он не был красив; он был смешон, как щенок, заснувший среди жаркого дня. Волосы взъерошены, лицо глубоко вдавилось в измятую подушку, которую он обхватил обеими руками. Леора глядела на него улыбаясь, и растянутые уголки ее губ были похожи на спущенные с тетивы крошечные стрелы.
«Я так его люблю, когда он нечесаный! Ну разве ты не видишь, Рыжик, как я умно поступила, что поехала! Ты так измотан. Ты можешь схватить это, и кто же, кроме меня, сумеет за тобой ухаживать? Никто не знает всех твоих причуд — что ты не выносишь слив, и все такое. Я буду сидеть над тобой день и ночь: шепнешь — и я проснулась. И если понадобятся компрессы и пузырь со льдом… уж я достану, если даже придется пролезть в дом к миллионеру и выкрасть у него лед из того запаса, что он держит для коктейлей. Мой дорогой!»
Она наставила электрический вентилятор так, чтоб он больше веял на него, и вышла на цыпочках в их неуютную гостиную. Мебели было здесь немного: круглый стол, несколько стульев и роскошный зеркальный красного дерева стенной шкаф неизвестного назначения.
— Каюта какая-то… гм… чопорная. Следовало бы мне убрать ее как-нибудь по-иному.
Но Леора не обладала талантом, передвинув стулья и перевесив картины, придать уют мертвой комнате. Ни разу в жизни она не потратила трех минут на то, чтоб расставить цветы. Она неуверенно обвела глазами гостиную, улыбнулась, выключила свет и тихонько прошла к Мартину.
