Уильям Сароян - Человеческая комедия. Вот пришел, вот ушел сам знаешь кто. Приключения Весли Джексона
Перед тем как вернуться в Нью-Йорк, мы с Виктором списались и договорились снять наши прежние комнаты в «Большой Северной», которая была для нас как дом родной, и так мы и сделали. Виктор приехал в гостиницу прямо с вокзала, так как было бы глупо являться в часть в десять вечера. Всю дорогу с вокзала он потягивал из бутылки и давал приложиться и мне. Дома, разбирая багаж, он то болтал об этом последователе йогов, Олсоне, то принимался напевать «Все зовут меня красавчик», — и в конце концов разбросал свои вещи по всей комнате.
— Я привез тебе подарок, — сказал он. — Не думай, пожалуйста, что я могу уехать на шесть недель и вернуться домой без подарка. Только вот беда, забыл я, куда его запихнул, так что я, пожалуй, сяду на пол в позиции йога и немножко уравновешусь — тогда я смогу вспомнить, куда сунул подарок, — это здорово помогает. Этот Олсон когда-нибудь спасет человечество.
Я так был рад, что вернулся в Нью-Йорк, так приятно было встретить опять Виктора, особенно потому, что он был слегка навеселе. Я спросил:
— От чего он спасет человечество?
Спросил я, конечно, так просто, чтобы поддержать разговор, но Виктор очень обрадовался моему вопросу.
— От чего спасет? — повторил он. — От чувства одиночества, вот от чего. Дай-ка мне бутылку и спаси меня от моего одиночества, ладно?
И Виктор сделал еще глоток, сидя на полу в одной из позиций йогов, которым он научился у Олсона. Ноги он скрестил под собой, спину выпрямил и все старался вытянуться еще прямее.
— Да, одиночество, — говорил он. — Ну куда это запропастился подарок? Я уверен, что ты ему очень обрадуешься.
Немного погодя он возгласил, что обрел необходимое равновесие и, кажется, знает, куда положил свой подарок. Он встал и начал опять ворошить барахло, которое вытряхнул из вещевого мешка. Подарка он не нашел, но обнаружил экземпляр «Нью рипаблик» и раскрыл его на странице, где было напечатано мое письмо к отцу.
— Олсон говорит, что ты великий человек, — сказал Виктор. — Это он показал мне этот журнал. Он говорит, что ты написал нечто такое, что тоже поможет спасти человечество. Я перечел твое письмо восемь или десять раз и думаю, что Олсон прав. Не очень-то я разбираюсь в таких вещах, но, по-моему, тут что-то есть, в этом письме к отцу. Подарок должен быть где-то здесь. С помощью внутреннего равновесия я разыщу его моментально.
Но тут он нашел опять что-то другое и сказал:
— Знаешь, когда твой друг — великий человек, даже если он ничего не смыслит в тайнах природы, это тебя обязывает тоже стать великим человеком. Так вот, я тут тоже кое-что накропал — вот оно.
Он протянул мне листок гостиничной почтовой бумаги.
— Не очень много, — сказал он, — но кое-что получилось, по-моему. Это отняло у меня добрую половину ночи. Ты, наверно, назовешь это философской притчей. На вот, прочти.
И вот я прочел его творение. Это было нечто поразительное и никак не походило на то, что он, по моим представлениям, мог написать. Не можем мы правильно судить о других — человек вдруг возьмет да и огорошит вас чем-нибудь.
Вверху было написано: «Наблюдения Виктора Тоска, сочинение Виктора Тоска». И чуть пониже: «Часть I».
А дальше шло вот что:
«Однажды кто-то мне сказал: хочу вас познакомить с моим другом. И я с ним познакомился, но что-то мне в нем показалось странным. На следующий день я заметил, что у него нет глаз».
— Ну, как по-твоему, ничего?
— Очень забавно.
— По-моему, это должно что-то говорить людям, — сказал Виктор. — Я очень старался. Конечно, это мой первый опыт. И я не думаю, чтобы из меня когда-нибудь вышел такой писатель, как ты. Для меня это только развлечение в часы досуга. Одиночество — вот моя специальность. Но почему бы иногда не пописывать — это никому не повредит. А вот и подарок.
Подарок был тщательно упакован. Я разрезал бечевку, развернул бумагу, поднял крышку картонного ящичка. Там лежали три апельсина, которые оставил мне в госпитале японский парнишка. Они еще больше высохли и съежились, но все-таки мне было очень приятно их видеть, и я был рад, что у меня есть друг, который сберег для меня три высохших апельсина.
— Я знал, что ты обрадуешься моему подарку, — сказал Виктор.
— Конечно, я рад, что ты сберег их для меня. Почему ты это сделал?
— Я не дурак, — сказал Виктор. — Кое в чем я все-таки разбираюсь. Как по-твоему, продолжать мне мою писательскую карьеру?
— Разумеется, — сказал я.
— А где это ты научился так писать? — спросил он. — Когда я в первый раз тебя увидел, я думал, ты глуповат. А сам себе я казался очень остроумным. Ты что, в школе упился таким вещам? Пойдем куда-нибудь, выпьем.
Глава тридцать пятая
Виктор Тоска убеждает Весли писать о любви, звонит по телефону своей возлюбленной в Сан-Франциско и покупает розу
Мы взяли такси и поехали в тот бар, где я познакомился с моей женщиной, потому что мне нравилось это место. Кроме того, там мог оказаться старый ирландец. Мне хотелось пойти куда-нибудь, где бы я мог повидаться с людьми. Я даже думал: может быть, и моя знакомая зайдет опрокинуть стаканчик — было бы здорово встретиться с ней опять в баре. Но старого ирландца там весь вечер не было, не показывалась и моя знакомая, но все-таки мы с Виктором здорово повеселились, хорошенько выпили, и вот он говорит:
— Джексон, я решил вызвать в Нью-Йорк свою девушку — умираю от тоски.
Он пошел в телефонную будку, потом вернулся и попросил буфетчика разменять десять долларов. Было около часу ночи, но в Сан-Франциско еще и вечер не наступил. Я думал, Виктор будет громко кричать по телефону, как это делают почти все, когда разговаривают на далеком расстоянии, но он говорил очень тихо. Минут через десять он вышел из будки, присел к стойке, допил двойную порцию виски и лишь после этого заговорил.
— Пиши о любви, — сказал он. — Любовь — это единственная стоящая вещь. Повторяй без конца: «Люблю». Расскажи им, Джексон, ради бога, расскажи им о любви. Ни о чем другом не говори. Рассказывай все время повесть о любви. Это единственное, о чем стоит рассказывать. Деньги — ничто, преступление — тоже. И война — ничто, все на свете — ничто, только и есть, что любовь. Так расскажи им о ней!
Я понимал, как он влюблен, и знал, что любовь может сделать с человеком. Любовь может сделать человека великим. Ничто другое не может, только любовь. Я понимал, как худо не быть влюбленным.
— Приедет? — спросил я.
Вместо ответа он опять пошел к телефону. Проговорив еще минут десять, он вернулся ко мне и сказал:
— Да, приедет. Я поговорит с ней еще раз. По-итальянски. В первый раз я забыл это сделать, а теперь поговорил по-итальянски. Я говорил по-итальянски с ней, говорил по-итальянски с ее матерью и со своей мамой тоже поговорит по-итальянски. Они сказали, хорошо, они приедут через месяц, — но я сказал нет, и тогда они сказали: через неделю, — но я опять сказал нет, и тогда они сказали: «А когда ты хочешь, чтобы мы приехали?» — И я сказал: «С первым вечерним поездом». И тогда моя девушка заплакала и сказала: «Ладно, мы сейчас уложимся и выедем с первым поездом». Так пиши же о любви. Пиши о любви без конца. Слишком тоскливо жить без любви. Обещай, что будешь писать о любви. Я-то думал, ты глуповат, да это все оттого, что у тебя был такой вид… Обещай, что будешь петь одну эту песню. Обещаешь, да?
— Ну конечно.
— Честное слово?
— Ага.
— Не думай, что я просто болтаю, — сказал Виктор. — Не думай, что я это так, спьяна. Я родился и вырос в семье, понимаешь, в семье. Ничего, кроме любви, мы не знали. Я хочу жить в семье, а не в армии. Одно время со мной был мой брат, но это произошло по ошибке, и они эту ошибку исправили. Не годится двум братьям служить в одной роте. А почему? Братья понимают друг друга. Братья есть братья, и они понимают. Матери и отцы, и братья и сестры, и дядья и тетки, и кузены — те понимают. У каждого должна быть семья, каждому нужно любить. Ты должен мне обещать, Джексон, потому что ты и я — мы тоже братья. Я сберег для тебя апельсины — верно? Я писал тебе, верно я говорю? Ты не итальянец, ты ирландец или еще там кто-нибудь, но все равно мы с тобой братья. Доминик понимает, он не считал тебя глупым. Это я думал так, по невежеству, — мало в школу ходил. А Доминик понимает. Он мне говорил. Он сказал мне по-итальянски. «Он тебе брат, — сказал он, — не забывай». Я получил твои письма — все. Я их берегу. Я знаю, какой ты. Ты все поймешь, когда узнаешь про йогов. Обещаешь, да?
Виктор был здорово пьян, а пьяные всегда хотят сказать больше, чем могут выразить словами. Может быть, я не совсем точно понял то, что он говорил, но, по-моему, это означало примерно следующее:
Когда моя девушки сказала, что они сейчас же уложатся и выедут с первым поездом, она понимала, почему это нужно. Причина вся в том — ты знаешь причину, никуда тут не денешься, потому что причина вся в том… — но кому охота думать о причинах? Мы с тобой братья, поэтому я тебе говорю: причина в том. что я скоро буду убит. Я это не с перепугу и не спьяна — я точно знаю, почему моя девушка и ее мать, и моя мама должны сейчас приехать в Нью-Йорк. Тот безглазый — ему что, он не знает, он любви не видит а у меня есть глаза, и я видел любовь, а уж если у тебя есть глаза, и ты видел любовь, и знаешь причину — если ты знаешь ужасную причину, — то время идет слишком быстро, и нужно любовь посадить на поезд, нужно заставить ее поспешить, времени мало осталось, и глазам твоим недолго остаюсь глядеть — любовь должна поспешить, нет времени, потому что ты знаешь, знаешь, ты хотел бы не знать, но ты знаешь.
