Джордж Мур - Эстер Уотерс
— Я вот тебе сказал, что у меня не было той веры в Ризу, какая бывает, когда ставишь на лошадь, которая должна выиграть. Она пришла второй? Если так, то здорово же мне не везет. Дай-ка взгляну.
Эстер протянула ему газету.
— Ежевика — выдача пятьдесят к одному, а на нее дай бог если один из сотни поставил. Козырной Король — тоже не из фаворитов. Юное Упование — чистейший аутсайдер. Какой день для букмекеров!
— Ты не должен больше думать об этом, — сказала Эстер. — У тебя же есть Библия. Она тебе лучше поможет.
— И как это я не подумал об Ежевике… Я бы мог получить сто к одному, если бы поставил в дубле — связал Спичку с Ежевикой.
— Зачем терзаться тем, чего не воротишь? Нам надо подумать о будущем.
— Если бы я мог перестраховаться, когда делал эту ставку, ты получила бы хоть что-нибудь для начала, а теперь, после уплаты долгов, у тебя в наличии едва ли останется пять фунтов… Не могу я об этом не думать. Ты была мне хорошей женой, а я был тебе плохим мужем.
— Ты не должен так говорить, Билл. Постарайся обратить свою душу к богу. Думай о нем, а он позаботится о нас, когда тебя с нами не будет. Меня никогда не покидала вера в него. И он меня не покинет.
Глаза ее были сухи. А душа, казалось, окаменела. Они поговорили еще немного, и посетителям пришло время покинуть больницу. И лишь когда Эстер вышла на Фулхем-роуд, по щекам ее покатились слезы. Они становились все обильней и обильней, словно дождь после долгой засухи. И весь мир исчез для нее за этой пеленой слез. Горе сразило Эстер, и она, обессилев, прислонилась к какой-то решетке. Прохожие оборачивались и поглядывали на нее с любопытством.
XLV
При хорошей погоде Уильям протянул бы до рождества, но стоило лечь туманам, и душа его могла отлететь с последними опадающими листьями. И настал день, когда Эстер получила письмо, — Уильям предупреждал ее, чтобы она перенесла свой визит с пятницы на воскресенье. Он надеялся, что к воскресенью ему станет лучше, и тогда они совместно решат, когда она заберет его домой. Уильям просил, чтобы к его возвращению она привезла Джека. Он хотел повидать сына перед смертью.
Миссис Коллинз, жившая по соседству, прочла Эстер это письмо.
— Постарайтесь уж, сделайте, как он просит. Они если что заберут себе в голову, колом не выбьешь.
— Так разве ж можно забрать его из больницы в такую погоду — это его прикончит.
Женщины подошли к окну. Сквозь густой туман едва проступали очертания домов. Тускло и скорбно горели фонари, словно в городе мертвых, и глухой шум, долетавший с улицы, еще усиливал жуткое чувство, рождавшееся в этих странных потемках.
— Что он пишет про Джека? Чтобы я привезла его домой? Понятно, что он хочет повидаться с сыном перед смертью, но для мальчика было бы спокойнее, если бы я повела его в больницу.
— Вы же видите, он хочет умереть дома, хочет, чтоб вы были с ним до последнего.
— Да я и сама хочу быть с ним до последнего. Но вот как же с Джеком, где он будет спать?
— Можно постелить ему матрац на полу в моей комнате, я старуха, никто не обессудит.
Воскресное утро выдалось холодное, с резким ветром, и когда Эстер вышла на станции Саус-Кенсингтон, большое желтоватое облако опускалось на кровли домов, и туман заползал во все углы. На Фулхем-роуд дома уже совсем утонули в тумане, и только ближайшие два-три фонаря просвечивали сквозь серую завесу.
Сердце у Эстер упало, и она сказала, торопливо шагая по тротуару:
— Вот такая погода и отправляет их на тот свет. Мне и то дышать нечем.
Все казалось призрачным; похожие на тени фигуры прохожих расплывались и таяли в тумане, и на какую-то секунду Эстер померещилось, что она заблудилась, хотя это было невозможно, — ведь путь ее лежал все прямо и прямо… Внезапно впереди выросло здание с двумя флигелями, казавшееся огромным на фоне желтовато-серого неба. Над палисадниками, расположенными ниже тротуаров, поднимались ядовитые испарения, а худосочные деревья были похожи на чахоточных людей. Кашель привратника звучал глухо, словно из могилы, и когда Эстер проходила мимо, привратник сказал:
— Скверная погодка для этих бедняг, что там, наверху.
Эстер уже приготовилась к худшему, но все же она никогда не думала, что живой человек может казаться мертвецом.
Одышка не позволяла Уильяму лежать, и он полусидел на постели с подушками за спиной и был еще больше похож на призрака, чем все те растворившиеся в тумане тени, которые Эстер видела на улице. Туман заполз даже сюда, и в унылой тишине больничной палаты тускло светились красноватые огни ламп; здесь стояло пять кроватей с низкими железными изголовьями, все застеленные коричневыми одеялами. В дальнем углу занимал койку рабочий — мужчина могучего телосложения, превратившийся в скелет. Он был в вельветовых штанах и башмаках, подбитых гвоздями; одна рука, некогда загорелая и мускулистая, теперь высохшая и сморщенная, беспомощно, словно детская ручонка, свисала с кровати. На средней койке, совершенно измученный и обессиленный болезнью, лежал маленький клерк, с трудом ловя ртом воздух. Рабочий был совсем один; маленького клерка окружала его семья — жена и двое ребятишек; один сидел у матери на коленях, другой, трехлетний мальчуган, стоял возле. В палату только что зашел доктор, и женщина оживленно рассказывала ему о том, как она разрешилась от бремени.
— …И через неделю я была уже на ногах. Просто чудеса, чего-чего только нам, женщинам, не выпадает на долю, просто вообразить невозможно… Я привела ребятишек повидаться с отцом. Он, бедняжка, прямо молится на них.
— Как ты себя чувствуешь, дружок? — спросила Эстер, опускаясь на стул возле койки Уильяма.
— Лучше, чем в пятницу, но если такая погода простоит еще, она меня доконает… Видишь, вон там две койки? Эти преставились вчера, и, говорят, трое не то четверо из тех, что на днях выписались из больницы, тоже померли.
Доктор подошел к постели Уильяма.
— Ну как, вы все же решили отправиться домой? — спросил он.
— Да, я предпочитаю умереть дома. Вы же мне ничем больше не можете помочь… Я хочу умереть дома, хочу повидать сына.
— Ты можешь повидать Джека и здесь, — сказала Эстер.
— Нет, лучше уж дома. Но тебе, видать, неприятно, что в доме будет покойник?
— Ах, Уильям, зачем ты так говоришь!
Больной мучительно закашлялся и в изнеможении откинулся на подушки.
Эстер пробыла с Уильямом все отведенное для посещения время. Говорить он не мог, но она знала, что ее присутствие ему приятно.
В четверг она приехала снова, чтобы забрать его домой. Он чувствовал себя немного лучше. Жена клерка снова весело трещала языком. Великан-рабочий по-прежнему лежал в своем углу, неподвижный, как изваяние. Эстер все поглядывала на него и с грустью думала: неужели у него совсем нет друзей, неужели никто не может пожертвовать часок и навестить его.
— А я уж было подумал, что ты не придешь, — сказал Уильям.
— Он у вас такой беспокойный, — сказала жена клерка. — Через каждые три минуты спрашивал, который час.
— Как ты мог подумать такое? — сказала Эстер.
— Сам не пойму… Ты ведь малость запоздала, верно?
— Это они от болезни становятся такими беспокойными, — сказала жена клерка. — Но мой бедняжка очень спокойный — не правда ли, голубчик?
Умирающий клерк не в силах был вымолвить ни слова, и его жена снова обратилась к Эстер:
— А как вы находите сегодня вашего?
— Да все так же… Хотя, может, и получше малость, покрепче, как будто. Да больно уж погода тяжкая. Я не знаю, вы-то откуда, а в наших местах и не видывали такого тумана. Я уж думала, не придется ли мне назад поворотить.
Тут расплакался младенец, и мамаша принялась расхаживать по палате из угла в угол, отчаянно трясти ребенка и громко его успокаивать, производя большой шум. Однако ребенок не унимался…
— Уже грудь просит! — сказала женщина. — В жизни не видала такого жадного до молока ребенка. — И, присев на стул, она расстегнула платье.
Вошел молодой доктор, женщина поспешно прикрыла грудь, но доктор попросил ее не смущаться и начал расспрашивать о новорожденном, Женщина показала ему царапину у ребенка на шее.
— Ужас как он орал сначала, — сказала она, — теперь ничего, заживает.
Доктор поглядел на клерка, который, казалось, едва дышал.
— Мне сегодня немножко лучше, благодарю вас, доктор.
— Ну и прекрасно, — сказал доктор и подошел к Уильяму.
— Вы твердо решили выписаться? — спросил доктор.
— Да, хочу домой. Хочу…
— Вам будет трудно в такую погоду. Лучше бы вы…
— Нет, спасибо, доктор. Я хочу домой. Вы были ко мне очень добры, сделали для меня все, что только можно. Но, значит, на то божья воля… Моя жена тоже очень благодарна вам.
— Да, да, я очень вам благодарна, сэр. Даже не знаю, как мне вас благодарить за вашу заботу о моем муже.
