Под маской - Фрэнсис Скотт Фицджеральд
Перед отъездом в антверпенских газетах появилась фотография Хэлли в сопровождении небольшой заметки, гласившей, что прекрасная юная американка из богатой семьи остановилась в брабантском охотничьем замке и дала столь восхитительные приемы, что на них несколько раз был замечен даже некий представитель королевской фамилии.
В Роттердаме Хэлли не видела ни Бумпьес[18], ни Гроте-Керк[19] — их затмил поток симпатичных молодых голландцев, смотревших на нее нежно-голубыми глазами. Но когда они приехали в Гаагу и путешествие стало подходить к концу, она начала понемногу грустить: ей было так весело, но скоро все закончится, и больше уже не будет… К ней неумолимо приближался Амстердам и некий господин из Огайо, который не понимал ничего в развлечениях «на широкую ногу»; хотя она старалась казаться веселой, весело ей вовсе не было. Ее также огорчало, что Коркоран, по всей видимости, старался ее избегать: он с ней практически не разговаривал и не танцевал с тех самых пор, когда они уехали из Антверпена. Вот об этом она, в основном, и думала в последний день, когда в сумерках они ехали в Амстердам, а мать дремала в углу салона лимузина.
— Вы были ко мне так добры, — сказала она. — Если все еще сердитесь за тот вечер в Брюсселе, прошу вас, простите меня!
— Я вас давно уже простил.
В город они въехали в тишине, и Хэлли с некоторой паникой выглянула в окно. Что же она станет делать, когда некому будет о ней заботиться — заботиться о той части нее, которая желала быть вечно юной и веселой? Они подъехали к отелю, и она вновь повернулась к Коркорану, и их взгляды встретились — его взгляд был странным и беспокойным. Она потянулась к руке Коркорана и нежно ее пожала, словно это было прощание.
Мистер Клод Носби был солидным, темноволосым и лощеным мужчиной, стремительно приближавшимся к сорока; помогая Хэлли выйти из машины, он мельком бросил враждебный взгляд на ее спутника.
— Ваш отец прибывает завтра, — зловеще произнес он. — Его внимание привлекла ваша фотография в антверпенской газете, и он спешит сюда из Лондона.
— А почему бы моей фотографии не появиться в антверпенской газете, а, Клод? — с невинным видом спросила Хэлли.
— Ну, это несколько необычно.
У мистера Носби было письмо от мистера Бушмилла, где тот рассказывал ему о том, как организовал поездку. Носби смотрел на все это с глубокой неприязнью. За обедом без всякого энтузиазма он выслушал рассказ Хэлли о путешествии, горячо поддержанный ее матерью; затем, когда дамы из семейства Бушмилл ушли спать, он проинформировал Коркорана, что желал бы побеседовать с ним наедине.
— Хм, мистер Коркоран, — начал он, — не будете ли вы так любезны показать мне, пожалуйста, те записи о расходах, которые вы ведете для мистера Бушмилла?
— Этого я, к сожалению, сделать не могу, — любезно ответил Коркоран. — Думаю, что данное дело касается только меня и мистера Бушмилла.
— Ну, это для вас одно и то же, — с раздражением сказал мистер Носби. — Возможно, вы не знаете, но мы с миссис Бушмилл помолвлены.
— Да, я уже догадался.
— И, возможно, вы также догадались, что я не совсем доволен тем сортом приятного времяпрепровождения, который вы для нее избрали?
— Это было самое обычное приятное времяпрепровождение.
— Ну, тут как посмотреть. Дайте мне, пожалуйста, блокнот!
— Завтра, — произнес Коркоран, все еще любезно. — И только лично в руки мистеру Бушмиллу. Спокойной ночи!
Коркоран проснулся поздно. В одиннадцать утра его разбудил звонок телефона, из трубки которого холодный голос Носби проинформировал его о прибытии мистера Бушмилла, пожелавшего видеть его немедленно. Когда через десять минут Коркоран постучал в дверь своего нанимателя, то обнаружил в номере также и Хэлли, и ее мать, угрюмо сидевших на диване. Мистер Бушмилл прохладно поклонился, но руки не подал.
— Давайте посмотрим ваш блокнот с расходами, — сразу перешел он к делу.
Коркоран передал ему блокнот вместе с пухлым конвертом расписок и чеков.
— Слышал, вы там все пошли вразнос? — сказал Бушмилл.
— Нет, — ответила Хэлли, — только мы с мамой.
— Коркоран, подождите за дверью. Я вас вызову, когда понадобитесь.
Коркоран спустился в вестибюль и узнал от портье, что поезд на Париж отходит в полдень. Затем купил «Нью-Йорк геральд» и полчаса просматривал заголовки. По окончании этого времени его вызвали наверх.
Было очевидно, что в его отсутствие тут шел горячий спор. Мистер Носби с видом терпеливого смирения смотрел в окно. Миссис Бушмилл плакала, а Хэлли, победоносно насупив свой детский лобик, уселась отцу на колено, словно на табурет.
— Садитесь! — твердо произнесла она.
Коркоран сел.
— С какой целью вы устроили нам все это веселье?
— Ах, да перестань ты, Хэлли! — с раздражением произнес отец. И повернулся к Коркорану: — Я давал вам разрешение выложить двенадцать тысяч долларов за шесть недель? А, давал?!
— Вы едете с нами в Италию! — ободряющим тоном перебила Хэлли. — Мы…
— Не могла бы ты помолчать? — взорвался Бушмилл. — Возможно, тебе это кажется смешным, но я не люблю терять деньги, и сейчас очень зол!
— Что за глупости? — весело заметила Хэлли. — Ты сам еще минуту назад смеялся!
— Смеялся! Над этим идиотским отчетом? Да кто бы не засмеялся? Четыре титула по пятьсот долларов за нос! Крестильная купель для американской церкви, в обмен на присутствие духовных лиц. Это просто журнал приемного покоя сумасшедшего дома!
— И что такого? — сказала Хэлли. — На крестильную купель можно оформить вычет в твоей налоговой декларации!
— Да уж, утешила! — сурово произнес отец. — Как бы там ни было, а этот молодой человек больше не потратит от моего имени ни единого пенни!
— Но ведь он чудесный гид! Он знает все, правда? Все про всякие монументы, катакомбы и битвы при Ватерлоо.
— Пожалуйста, дай мне поговорить с мистером Коркораном! — Хэлли умолкла. — Миссис Бушмилл, моя дочь и мистер Носби отправляются в путешествие по Италии, до Сицилии, где у мистера Носби есть кое-какие дела, и они желают… Точнее, Хэлли и ее
