Галерея женщин - Теодор Драйзер
Свой бизнес он называл кормушкой. Но при этом мог с увлечением пуститься в самые захватывающие и убедительные описания той или иной ввозимой им в страну редкости – гобелена, ковра, стула, английского, итальянского или французского резного потолка или панелей на всю комнату. И сколько они стоили! Иногда просто гигантские цифры! Но, конечно, товар надо было продать за еще более немыслимые суммы какому-нибудь из богатых «простофиль» (его словечко), с которыми он предпочитал иметь дело. Что касается «восточных богатеев», как иногда называл их Миллертон, то – пфф! Их так называемые художественные приобретения? Пфф! По его словам, он уже обследовал все знаменитые старые дома на востоке и едва ли обнаружил хоть что-нибудь, действительно имеющее художественную ценность. Про великолепный особняк Астора на Пятой авеню и 66-й улице (сейчас его уже там нет) Фил заявил, что он «набит барахлом»! Дома Вандербильтов, Гулдов, Слоунов – это вообще что-то невозможное! И только богатые западные «недотепы» имеют что-то по-настоящему ценное и прекрасное, потому что с божьей помощью и ни больше ни меньше с помощью Фила Миллертона умудрились стать обладателями поистине выдающихся вещей, привезенных из-за границы!
Но ох какие он назначал цены! Бог ты мой! И как, по его выражению, «визжали» его клиенты! (Рассказывая, Фил иронично улыбался или хмыкал.) Но вот что удивительно, добавлял он, смеясь уже более откровенно, когда ему удавалось их раскрутить, они вполне приручались и даже приходили к нему снова и просили еще. Только подумайте! О да! Хотя почему бы и нет? К кому им еще идти? Кто еще вкладывает свое время, труд, работу исследователя и прочее и прочее в это поистине великое дело? Ведь через посредство своих агентов здесь и в Европе, а также с помощью Клойда, своего сподвижника в деле, он шерстил весь художественный рынок и «засаливал бочками» (его выражение) потрясающие шедевры, если, конечно, кого-то интересовало это «барахло»! А потом он разбирал по косточкам саму историческую идею искусства и показывал, какие подделки и фальшивки уже всплывали в связи с той или иной вещью, и все это напускало такого туману, что очень трудно было чувствовать себя уверенным в чем бы то ни было. Однако как легко было ему самому напустить еще больше туману и сделать невозможным для кого угодно – даже для лучших экспертов в мире – обладать точным знанием и, следовательно, уверенностью. К примеру, документы – с присущим им ореолом помпезности – это в основном ложь, но тщательнейшим образом написанная от руки или отпечатанная и клятвенно подтвержденная бог знает кем. Она, как подчеркивал Фил, давала возможность убедить доверчивых и наивных, а иногда и сомневающихся покупателей. Я глядел на него почти как загипнотизированный, когда он делился со мной такими откровениями.
Может быть, поэтому он, казалось, любил со мной беседовать. А может, из-за похвал, которыми меня удостаивали Ольга и Альби. Но так или иначе он всегда казался довольным, когда я мог провести время с Альбертиной в его отсутствие, и, похоже, был в ней полностью уверен. Однако я часто спрашивал себя, как он может быть таким недогадливым. Или я ошибаюсь? Подозревает он нас с Альбертиной или нет? Дорога она ему или нет? Но поскольку я знал обоих долгие годы, мне пришлось в конце концов признать, что по-своему жена была ему все-таки очень дорога, хотя, безусловно, его самая неизменная и сильная любовь была отдана бизнесу или профессии, которая, по его мнению, по крайней мере частично, имела творческую природу. Однажды он мне сказал, что умеет создавать великолепные дома и делает это.
Но вернемся к тому предполагаемому летнему особняку на побережье, где планировалось осуществлять продажи. Мы с Альбертиной взяли машину, а также выходной, чтобы посмотреть четыре или пять зданий, в том числе то, которое агенты Фила характеризовали как, возможно, наиболее подходящее. Дом был построен из камня, кирпича и дерева, в нем насчитывалось восемнадцать или двадцать комнат, имелась хорошая широкая веранда, балконы, очень ухоженные лужайка и клумбы. Еще были теннисные корты, красивый купальный павильон, комната отдыха или читальный зал, большой гараж и расставленные на лужайке столики с прелестными зонтиками. Дом возвышался над длинной отмелью из кубистического песка, господствуя над морем, а в противоположную от моря сторону уходили восемнадцать или двадцать акров голых, покатых дюн с разветвлявшимися тропинками, с морскими соснами и травами, которые своими корнями скрепляют песок. Между домом и морем тянулся длинный песчаный пляж, а позади него, круша огромные волнорезы, грохотали волны, чайки взмывали в вышину, а очертания далеких океанских судов напоминали деревья. До сих пор я чувствую тот запах и привкус соли.
В день, когда мы приехали, дом стоял пустой и холодный – еще было начало апреля, – но это не помешало нам бродить из комнаты в комнату, размышлять о планах и мечтах Фила, а также о светских трудностях (называйте как хотите), ждущих Альбертину. Ей не особенно нравилась идея Фила использовать их светскую жизнь в качестве фона для деловых проектов мужа. Так, бродя по дому и глядя на грохочущие, пенящиеся волны и брызги, под апрельским солнцем осыпающие берег, она начала изливать мне душу:
– Понимаешь, это означает, что я тоже участвую в его бизнесе, что мне придется принимать множество людей, которых я не знаю или не люблю и которым я нужна только в качестве управляющей некоего загородного клуба, где они могут заниматься коммерцией. Но при чем здесь я? Зачем мне все это? – И она посмотрела на меня.
– Да, это, конечно, необычная жизнь, – ответил я. – Но как возможность исследовать и наблюдать многих удивительных личностей она мне скорее нравится.
– Ах, они тебе, конечно, интересны. Мне тоже. Но вряд ли как личности. Вернее, в
