Виллем Элсхот - Избранное

Из такси я выхожу на углу своей улицы, иначе жена потребует объяснений. Ведь я теперь не коммерсант и прекрасно мог съездить на кладбище на трамвае.

В нашем доме теперь никогда не говорят о сыре. Даже Ян больше не упоминает о ящике, который он так блестяще продал. Ида тоже молчит как рыба. Возможно, бедняжку до сих пор дразнят в гимназии сырной торговкой.

Что касается моей жены, то она заботится о том, чтобы у нас на столе никогда не появлялся сыр. Лишь через много, много месяцев она однажды подала на стол швейцарский тощий плоский сыр, который похож на эдамский не больше, чем бабочка на змею.

Чудесные, умные дети.

Милая, славная жена.

Танкер

(повесть)

Посвящается Герману Молитору

Вечная воркотня моря надоела до невероятности. Моя супруга уже вынесла шесть нескончаемо долгих недель в пляжном шезлонге, переводя взгляд с облачного неба то на беспокойное море, то на молчаливый песок. И вот однажды, в который раз задремав в своем шезлонге, она вдруг открывает глаза и видит перед собой свою родную сестру, как будто та прямо с небе свалилась. Едва успев обменяться взглядом и улыбкой, сестры принялись выкладывать друг другу новости. В такой обстановке любому обрадуешься, лишь бы хоть на минуту забыть облака, море и песок. Выяснилось, что мой свояк неожиданно преуспел и торопится продемонстрировать нам свой новый восьмицилиндровый автомобиль, прежде чем начнется война. Пока мы не увидим его исполина, он не почувствует удовлетворения от покупки. И потому он, недолго думая, усадил в машину свою женушку и, пренебрегая ее воплями на крутых поворотах, с рекордной скоростью докатил от Парижа до Де Панне. Джекки ждал нас на дамбе, умиротворенно покуривая и с удовольствием оглядывая свою породистую лошадку; он только что проверил, не перегрелся ли мотор. Увидев, что мы онемели от восторга, он весь так и просиял. Через минуту мы уже мчались по дорогам нашего курорта, время от времени негромко сигналя, как и подобает едущим в такой машине. Флорида, забыв о своих покупателях, застыла на крыльце, вытаращив глаза, с пучком сельдерея в руках; регулировщик Дортье, подмигнув, торжественно разрешил нам проезд на Зеелаан. Такие автомобили не каждый день появляются на его перекрестке!

— Триста двадцать километров за четыре часа восемнадцать минут, Франс. Включая задержку в таможне.

Джекки остановился у террасы кафе «Приморское». Как всегда в обед, там в полном составе находились жильцы пансионата «Уютный уголок», затем господин Смекенс с дачи «Монтрезор», госпожа Брейлантс со своей подругой, господин Деларю со своим фокстерьером, господин Руссо со своей астмой, господин и госпожа Орбан с виллы «Эолова арфа», господин Дьедонне с какой-то дамой в купальном халате (он неисправим!), господин Массон, господин Хеденс, господин Ван Хал, господин… как бишь его?.. и, кроме того, госпожа Кетелаар с двумя дочерьми-подростками, все трое с перманентом и каждая с сигаретой.

Когда мы вошли и скромно, будто приехали трамваем, уселись за столик, в зале наступило молчание.

— Я продал свой форд, — вдруг ни с того ни с сего объявил господин Хеденс.

— А я все же предпочитаю бьюик, — пропищала госпожа Орбан, словно у нее и вправду есть бьюик. Она делала громадные усилия, чтобы не смотреть на нашу машину.

Профессор Мельпа, сидевший со своими друзьями далеко от нас и обычно приветствовавший нас лишь кивком, встал и, расталкивая толстым животом тесно сидевших посетителей, подошел к нам, чтобы пожать руки. Четверо длинных парней, с ракетками и в белых брюках, из той спортивной породы, которая разбирается в автомобилях, осмотрели нашу машину со всех сторон и, обсудив ее линию обтекания и другие качества, кажется, признали, что машина высшего класса.

Самый длинный что-то сказал, я не разобрал что, и все посмотрели в нашу сторону.

— Брось трепаться! — удивились они.

Для владельца машины нет большего удовольствия, чем одобрение и зависть будущих автомобилистов подобного сорта, ибо эти критиканы не знают сострадания. По-моему, Джекки едва удержался, чтобы не поставить выпивку всей банде, но вместо того предложил нам вчетвером сбежать на недельку прочь от моря и песка куда-нибудь в Арденны, в герцогство Люксембургское. Уж там-то его отличным тормозам будет где себя проявить. Вернуться он предлагал через Гронинген, ибо ему теперь никакое расстояние не казалось чересчур большим. На следующий день после обеда Джекки сидел за рулем в полной боевой готовности, я рядом с ним, а сестры, обложенные подушками, как одалиски в гареме, занимали заднее сиденье. Джекки проверил, хорошо ли закрыты дверцы, в порядке ли освещение, справился, не забыли ли мы чего, и под наше громкое «ура» включил мотор. Мы радовались как дети, что целую неделю будем вести такой современный образ жизни.

— Переливание из пустого в порожнее между Парижем, Лондоном, Варшавой и Берлином, по-моему, слишком затянулось, — заявил Джекки. — Из-за этого мне пришлось на пять недель отложить отпуск. Уже сентябрь, и самое хорошее время для отдыха упущено. По мне, пусть себе эти господа болтают сколько хотят, а мы спокойненько поедем в Арденны. Впрочем, их переговоры ничего не изменят. Вот был бы жив Пуанкаре, тогда другое дело. А эти только воду в ступе толкут.

Какое наслаждение ехать вот так, в новой, просторной, комфортабельной машине, которая, подчиняясь малейшему движению водителя, то внезапно останавливается, застыв, как заколдованное чудище, то бесшумно срывается и летит вперед. Ты знаешь, что соседи зеленеют от зависти, хозяева магазинов, куда ты ходил за покупками, приветливо машут рукой, а ты захочешь — ответишь, нет — проскочишь мимо, и никто не обидится, не нужно самому тащить тяжелые чемоданы — вещи уместились в багажнике, похожем на морду кашалота. Разумеется, путешествие в компании имеет свои теневые стороны. Тот, кого взяли с собой из милости, должен знать свое место. Надо во всем соглашаться с хозяином. Противоречить разрешается только в шутку — шутка подчеркивает его хозяйское положение. Когда он сидит за рулем, надо набивать табаком и вставлять ему в рот трубку. Если потребуется в туалет — надо терпеть до тех пор, пока и он захочет, иначе прослывешь невежей. Надо восторгаться в дороге всем, что нравится ему, не возражать, если он предпочитает ехать через Ронссе, а не через Оуденаарде или во что бы то ни стало решит обедать в ресторане «Гаргантюа». Ни в коем случае нельзя обращаться за поддержкой к спутницам, иначе он почувствует себя пятым колесом в своем собственном роскошном автомобиле. На каждой остановке следует проворно выскакивать и помогать дамам выходить из машины, при въезде в гараж или на крутых поворотах в горах надо, пятясь задом, показывать путь; следить, чтобы тебя никто не принял за владельца машины, ибо каждому должно воздаваться по заслугам; не забывать сразу же отдавать половину денег за бензин. При несоблюдении этих правил воодушевление хозяина грозит перейти в недовольство.

«Через Брюгге или Дикомёйде?» — спрашивает он и тут же, свернув влево, что делает ответ излишним, доводит скорость до ста двадцати. Вот это мотор! Его шум был не громче жужжания обыкновенной мухи. Мне казалось, будто мы неподвижно висим над автострадой, которая, подобно ленте конвейера, стремительно проносится под нами. Мы проскочили Ниеувепоорт, Брюгге, Гент, Брюссель. Наконец он сжалился и дал нам передохнуть в Намене. Мы зашли в кафе. «Видел ты этого идиота велосипедиста? Еще бы чуть-чуть, и… Но Джекки изумительно водит машину». Мы второпях выпили по чашечке кофе и снова тронулись в путь; через лес Сен-Гюбер, над пропастями, сквозь полосы тумана, по крутым дорогам, где тормоза скрежетали, как паровозные сцепления, мы добрались до Бастони, расположенной на другом конце нашей страны. И тут супруга Джекки категорически отказалась ехать дальше: у нее затекло все тело и она умирала с голоду. Моя половина спокойно спала, скрючившись в своем уголке. Мы доехали до гостиницы «Арденнский гранд-отель», сняли там номера, пообедали и отправились поглядеть, как живут здесь люди.

О Бастони можно говорить все, что угодно, как хорошее, так и плохое, но одно бесспорно: нигде в мире не найдешь таких прекрасных, благоухающих окороков, как здесь. Ну, а если уж вы забрались в Бастонь, искать вам окорока не придется. Мясных лавок здесь больше, чем палаток на рынке.

Вечером мы стояли на Центральной площади перед освещенной витриной лавочки достопочтенного господина Хускина под вывеской «Лучшая в мире ветчина». Приплюснув носы к стеклу, мы разглядывали легионы окороков, украшавших потолок и стены. Они были великолепно оформлены — упакованы в целлофан и украшены бельгийскими флажками. За прилавком важно восседала госпожа Хускин собственной персоной, сияющая, розовая, сама как огромный окорок. Сквозь стекло витрины она смотрела на нашу компанию вопросительно, будто хотела сказать: «А дальше что?» Только что пробило десять, ей пора было закрывать. Она не спеша подняла руку к выключателю и погасила, а потом опять зажгла свет. После такого ультиматума мы вчетвером ринулись в магазин. Немедленно купить окорок, теперь или никогда, здесь или нигде! И не окорок — много, много окороков, черт подери! Кто приезжает в Рим, тот осматривает церковь святого Петра, кто попадает в Бастонь, покупает окорока.