Джейн Остин - Гордость и предубеждение
Его Королевскому Высочеству
Принцу-Регенту
С разрешения Его Королевского Высочества
труд этот
с уважением
посвящает
Его Королевского Высочества
Послушный и скромный слуга,
Автор.
В посвящении этом сказано до крайности мало: трижды повторен титул монарха, дважды повторена мысль о том, что автор посвящает роман «с разрешения» и «послушно». В ответ принц-регент просит своего секретаря выразить Остин благодарность за присланный ему издателем «красивый томик». В письме к издателю Дж. Мэррею Джейн Остин передает ему слова принца и добавляет: «Каково бы ни было мнение его высочества о моей доле труда, ваша получила достойную оценку».[29] На этом дело не кончилось. Вскоре Джейн Остин получила от Дж. С. Кларка письмо, в котором делалась попытка повлиять на дальнейшее направление ее творчества.
Он предлагал писательнице отказаться от пагубной страсти к сатирическому изображению и просил создать образ священника, ничем не похожего на мистера Коллинза или Элтона. Это должен быть человек просвещенный, благочестивый, полный искреннего участия и братской любви к окружающим. Джейн Остин отвечала учтиво, но недвусмысленно: «Я чрезвычайно польщена тем, что вы считаете меня способной нарисовать образ священника, подобный тому, который вы набросали в своем письме от 16 ноября. Но, уверяю вас, вы ошибаетесь. В моих силах показать комические характеры, но показать хороших, добрых, просвещенных людей выше моих сил. Речь такого человека должна была бы временами касаться науки и философии, о которых я не знаю решительно ничего… Каково бы ни было мое тщеславие, могу похвастаться, что я являюсь самой необразованной и непросвещенной женщиной из тех, кто когда-либо осмеливался взяться за перо».[30] Ссылка на непросвещенность, конечно, была лишь вежливой отговоркой, о чем не мог не знать Дж. С. Кларк.
В марте 1816 года Дж. С. Кларк направляет Джейн Остин еще одно письмо, в котором советует ей написать исторический роман, прославляющий деяния Саксен-Кобургского дома, с которым собирался породниться принц-регент, и сообщает, что такое произведение в данный момент было бы очень высоко оценено при дворе.
В ответ Джейн Остин пишет: «Я не сомневаюсь в том, что исторический роман… гораздо более способствовал бы моему обогащению и прославлению, чем те картины семейной жизни в деревне, которыми я занимаюсь. Однако я так же не способна написать исторический роман, как и эпическую поэму. Я не могу себе представить, чтобы я всерьез принялась за серьезный роман — разве что этого требовало бы спасение моей жизни! И если бы мне предписано было ни разу не облегчить свою душу смехом над собой или другими, я уверена, что меня повесили бы раньше, чем я успела бы кончить первую главу».[31] Было бы неверно недооценивать все значение приведенной переписки. Это была попытка оказать давление на писательницу, диктовать ей выбор тем и героев, определить направление ее дальнейшего творчества. Требовалось немалое мужество, чтобы противостоять такой попытке.
Стиль Остин необычайно сдержан и лаконичен. Она избегает излишних описаний и сцен, ненужных деталей и характеров, строго подчиняя все элементы повествования основному его развитию. В одном из писем к Энн Джейн Остин критикует романы, в которых «вводятся обстоятельства, имеющие видимое значение, которые, однако, ни к чему не ведут».[32] В романах самой Остин таких обстоятельств не было; в них все нужно для дальнейшего развития действия или характеров.
Она стремительно вводит читателя прямо в самое действие. Перечитайте первую страницу «Гордости и предубеждения» — как выразительно и лаконично это начало!
В романах Джейн Остин почти нет описаний внешности героев, их туалетов, убранства их жилищ; почти отсутствует пейзаж. Она представляет в этом смысле разительный контраст с большинством своих современников. Исключение делается лишь для того, что строго необходимо для характеристики, развития действия или для комического эффекта. Больше всего боявшаяся красивости, Джейн Остин избегает «поэтических» эпитетов; в тех же случаях, когда она их употребляет, они всегда подчеркнуто «смысловые», сдержанные, рациональные. Про мужчин она говорит — handsome, of good manners; про женщин — pretty, beautiful, fine. Цвет глаз на протяжении всего романа «Гордость и предубеждение» она упоминает два раза и то либо в прямой речи, либо иронически; туалеты не описывает вовсе. А ведь роман писался, когда самой Джейн едва исполнился 21 год! В сохранившихся письмах мы находим восторженные описания и шляпок, и платьев, и шарфов — Джейн вовсе не была «синим чулком».
В воображении Джейн Остин видела своих героев до малейших подробностей. Об этом свидетельствует одно из ее писем сестре Кассандре, где она рассказывает о посещении картинной галереи в Лондоне. Писательница ищет там своих героинь и, наконец, находит портрет, совпадающий с тем образом Джейн Беннет, впоследствии миссис Бингли, который она создала в своем воображении. «Это сама миссис Бингли, до малейших подробностей, рост, общее прелестное выражение, — ничего более похожего я не видела! Она одета в белое платье с зеленой отделкой, и это убеждает меня в том, что я всегда подозревала: зеленый — ее любимый цвет. Думаю, что миссис Дарси[33] будет в желтом».[34] В том же письме она сообщает, что побывала на выставке Дж. Рейнолдса. Однако и там портрета Элизабет не оказалось. «Мне остается только подумать, что мистер Дарси настолько ценит любое ее изображение, что не захотел выставлять его на обозрение публики. Я полагаю, что у нас тоже было бы подобное чувство — смесь любви, гордости и сдержанности».[35] Это утверждает нас в мысли о том, что Джейн Остин не описывает внешности своих героев не потому, что сама их не видит; сдержанность ее обусловлена художественной манерой романистки, стремящейся к предельной экономии используемых средств. Внимание Джейн Остин сосредоточено на внутреннем, скрытом, определяющем характер, а не на внешних деталях портрета, одежды. От этого герои ее романов нисколько не проигрывают.
В тех редких случаях, когда Джейн Остин дает хоть сколько-нибудь развернутый портрет, она преследует обычно юмористические цели. Таково описание внешности толстушки миссис Масгров («Убеждение»).
Тот же принцип — необходимость для характеристики или комический эффект — соблюдается и в отношении убранства. В «Нортенгерском аббатстве», например, краткие описания убранства и меблировки выполняют двойную функцию: пародии (пародируются ситуации готического романа) и характеристики генерала Тилни, сноба, претендующего на непритязательность и простоту. Последний прием особенно интересен, ибо вплоть до того момента, когда генерал Тилни выгоняет Кэтрин из дому, автор не дает ему никаких прямых характеристик и оценок. Что он за человек, можно установить лишь из свидетельств косвенных. В частности, меблировка и убранство его дома, а главное, то, как он говорит об этом, является достаточным, хоть и скрытым, ему обвинением.
Пейзажа в романах Джейн Остин также почти нет. Несколько строк описания Розингса и Пемберли («Гордость и предубеждение»), полстранички о Лайме и описание лунной ночи в две строчки («Убеждение»). Интересно, что в обоих случаях описывается не столько сам пейзаж, сколько производимое им впечатление. Описания Розингса и особенно Пемберли даются, очевидно, потому, что они чрезвычайно важны для характеристики состояния Элизабет. В описании лунной ночи слово «луна» отсутствует, зато говорится о «безоблачном небе» и «глубоких тенях».
Язык Джейн Остин соответствует всей рационалистической манере ее письма. Он ясен и точен, чрезвычайно тонко оттенены отдельные значения слова. Вместе с тем он прост. Джейн Остин избегает сложных и запутанных конструкций, построение ее фразы лаконично, изящно и недвусмысленно; она очень сдержанна в употреблении всяческих стилистических фигур; не выносит литературных штампов и многозначительностей. В письме к Энн она замечает: «Мне хотелось бы, чтобы ты не разрешала ему[36] погружаться в „вихрь наслаждений“. Я против наслаждений ничего не имею, но не выношу этого выражения. Это такой пошлый писательский жаргон, и он настолько стар, что, думаю, еще Адам нашел его в первом романе, который взял в руки».[37]
Исследователи отмечают влияние С. Джонсона на строение ее фраз. Замечено было также, что в тех случаях, когда ей представляется выбор между словом с англо-саксонским и с латинским корнем, Джейн Остин отдает предпочтение последнему. Это придает ее прозе оттенок рационализма и некоторой формальной сдержанности.[38]
Сжатость и емкость давались писательнице нелегко. Она подолгу редактировала свои романы, добиваясь лаконичной выразительности. «Я резала и кромсала во-всю», — пишет она в одном из писем.[39] Принцип этот хорошо выражен в ее письме к Энн: «Мои исправления были так же несущественны, как и раньше: кое-где, как мне казалось, можно передать смысл меньшим количеством слов».[40] Писательница не без горечи повторяет слова Вальтера Скотта, сравнившего ее роман с миниатюрами на слоновой кости. «Не более двух дюймов в ширину, — добавляет она, — и я пишу на них такой тонкой кистью, что, как ни огромен этот труд, он дает мало эффекта».[41] Она грустно замечает, что читатель был бы «точно так же удовлетворен, будь узор менее тонок и закончен». Впрочем, она хорошо понимала, что «художник ничего не может делать неряшливо».[42]
