Джейн Остин - Гордость и предубеждение
Безусловно, Джейн Остин многому научилась у Филдинга. Однако в изображении «смешанных» характеров Джейн Остин идет гораздо дальше своих предшественников. И дело здесь не только в том, что у нее этих персонажей значительно больше или что они даже составляют подавляющее большинство. Важнее другое: «смеси» эти значительно тоньше, переходы гораздо плавнее и незаметнее, пропорции подвижнее и живее. Словом, Джейн Остин, как, пожалуй, никому другому из ее современников, удалось проникнуть в ту заповедную область, которую XX век зовет диалектикой души.
Замечательно, что в этом она превзошла не только своих предшественников, но и многих своих последователей (по времени). Действительно, ни Диккенс, ни Теккерей, ни сестры Бронте, ни Гаскелл, ни Джордж Элиот не создали «смесей», которые выдерживали бы сравнение с характерами Остин. Величие этих романистов проявлялось в других областях.
Лишь на рубеже нового, XX, века принцип «смешанных» характеров получил подлинное развитие. Возможно, в этом и ключ (или, вернее, один из ключей) к пониманию того, почему XX век «открыл» для себя Остин. Джейн Остин современна, как ни один из ее современников.
С XX веком Джейн Остин роднит и другая ее особенность. Это нелюбовь к прямым декларациям, к плоско преподанной морали, к дидактизму, к проповеди. Вирджиния Вульф называет эту особенность Джейн Остин «непроницаемостью».[24]
«Непроницаемость» эта, конечно, не означает отсутствия авторской оценки. Такая оценка героев и событий есть. Джейн Остин вовсе не ставит себе цели полностью ее скрыть, она лишь убирает ее с поверхности, прикрывая то внешней бесстрастностью повествования, то легким покровом иронии. Джейн Остин не поддается поверхностному чтению. Нельзя за нее браться и тем глубокомысленным читателям, которые во всем ищут прямого наставления, — того и глядишь, примут ее «всеми признанные истины» за подлинные и обвинят автора в плоскости и конформизме.
Тот же эффект «непроницаемости» (употребим этот термин весьма условно) достигается использованием другого любимого приема — несобственно прямой речи. Автор словно смотрит на мир глазами своего героя и передает — просто передает, как бы не привнося в это собственного отношения, — его мысли и чувства. Но в том-то и дело, что все это «как бы» и «словно», все это только кажется на первый, поверхностный взгляд. Вглядитесь пристальнее — тончайший, почти неуловимый разворот фразы, точно выбранное слово, модальность, слегка преувеличенная или преуменьшенная эмоциональность интонации — и за этой «непроницаемостью» встает ироническое лицо автора.
Перечтите конец IV главы первой книги: Джейн Остин излагает впечатления Дарси и Бингли о меритонском обществе и бале. Писательницу «не схватишь за руку» — она как будто просто передает мысли двух своих героев, но в то же время ее отношение ясно чувствуется, хоть вы и не сможете указать на то слово (или те слова), в которых оно прямо выражено.
В более поздних романах Джейн Остин пошла дальше — там она уже не только передает речи героев, но и воссоздает целые картины и сцены не в своем, авторском, а в их восприятии, хоть этот подтекст неизменно присутствует. Исследователи заметили, что «Эмма» почти полностью написана этим приемом. Принято считать, что наследником Джейн Остин в этом плане стал спустя более чем полстолетие, Генри Джеймс. Цитируют по этому поводу рассказ Киплинга «Джейнисты», посвященный офицерам одного полка, поклонникам творчества Остин, которых имя писательницы, словно некий тайный пароль, связывало в одно-единое братство. Рассказ ведется от лица официанта-кокни, который, подвыпив, заявляет собравшимся офицерам: «Нет уж, простите, господа хорошие, но тут я кое-что знаю, я можно даже сказать, достаточно проинформирован по этому вопросу. У нее-таки есть один законный отпрыск, сынок, — да-с. И зовут его — Генри Джеймс!»
Вопрос о «наследниках» Джейн Остин требует серьезного и очень тщательного изучения. Тут на ум приходит несколько имен, — среди них, в первую очередь, Э. М. Форстер.
Но об этом ниже.
* * *Джейн Остин обладала одним качеством, которое не часто встречается у романистов, а особенно у романисток: она знала свои возможности и их пределы. Пятнадцатилетней девочкой, сочиняя в уголке классной комнаты свой первый, неоконченный роман, она уже твердо очертила школьным мелком тот круг тем, характеров и отношений, которые она признает «своими», тот круг, который она не преступит и в годы зрелого творчества.
По словам самой Джейн Остин, самой интересной для романиста темой ей представлялась «жизнь нескольких семейств, живущих в сельской местности».[25] На этом скромном, как может показаться на первый взгляд, материале писательнице удалось создать удивительно емкие образы и ситуации, сатирически освещающие жизнь так называемых «средних классов» английской провинции на рубеже столь различных веков. Джейн Остин смотрит на события эпохи в собственном, своеобразном ракурсе. Она пишет только о том, что знает досконально, по своему наблюдению и опыту, не из вторых рук. Обыденная жизнь обыденных людей, мелочи жизни провинциального существования — вот неизменная сфера применения таланта Остин. Однако благодаря тонкому уму и блестящей иронии ей удалось достигнуть в этой сфере необычайной глубины. Войны и революции, замки, синие горы и серебристые ручьи[26] находились по ту сторону круга. Она держалась своей сферы.
Характерны в этом отношении письма, написанные ею на склоне жизни племяннице, Энн Остин, затеявшей по примеру своей знаменитой родственницы писать роман. Энн собирается отправить Портмэнов, героев своего романа, в Ирландию, где сама никогда не была. Джейн Остин решительно возражает: «Мы думаем, что будет лучше, если ты останешься в Англии. Пусть Портмэны едут в Ирландию, но так как ты ничего не знаешь о тамошнем образе жизни, то будет лучше, если ты с ними не поедешь. Иначе ты рискуешь дать всему неверное изображение. Оставайся в Бате с Форестерами. Там тебе ничего не грозит».[27]
Исследователи указывают, что в произведениях Джейн Остин мы не найдем ни одного эпизода, который не был бы основан на жизненном опыте самой писательницы. Было отмечено даже, что она избегает оставлять своих героев мужчин одних, без дамского общества. Когда же сюжет требовал чисто мужского общества, писательница ограничивалась коротким пересказом.
Джейн Остин, как выяснили ее биографы, работала с календарем и справочником; в тех случаях, когда в ее романах появляются морские офицеры («Нортенгерское аббатство», «Убеждение»), она советовалась с братьями. Однако при всей приверженности к точному факту и знанию Джейн Остин прекрасно понимала важность отбора наиболее характерных явлений. Она далека от позитивистов, пытающихся позже, в середине XIX века, объявить ее своей единомышленницей. Она решительно восстает против простого копирования действительности. Вот что пишет она по этому поводу Энн Остин: «Я вычеркнула эпизод, где сэр Томас отправляется с друзьями в конюшню в тот самый день, когда сломал себе руку. Несмотря на то, что мне известно, что твой папенька именно так и поступил сразу же после того, как ему вправили руку, все же, пожалуй, это так непривычно, что может показаться неестественным в романе…»[28]
Как ни скромны были картины семейной жизни, создаваемые писательницей, уже современники ясно осознавали весь смысл ее социальных разоблачений. Направление ее творчества вызывало недовольство не только в кругах провинциальных священников и дворян.
Интересна в этом плане история ее отношений с принцем-регентом, правившим в годы безумия короля Георга III (1811–1820), «первым джентльменом Европы», впоследствии королем Георгом IV, и его личным секретарем, преподобным Дж. С. Кларком. Зимой 1815 года, когда писательница гостила в Лондоне, Дж. С. Кларк передал ей разрешение принца-регента посвятить ему будущие романы. Джейн Остин ответила на это письмо через четыре месяца. Объяснив свое долгое молчание нежеланием отнимать у высоких особ время, она спрашивает, является ли дарованное ей разрешение обязательным. Ей дают понять, что ослушание невозможно. В декабре 1815 года выходит в свет «Эмма» с кратким (вспомним обычные посвящения тех лет) посвящением:
Его Королевскому Высочеству
Принцу-Регенту
С разрешения Его Королевского Высочества
труд этот
с уважением
посвящает
Его Королевского Высочества
Послушный и скромный слуга,
Автор.
В посвящении этом сказано до крайности мало: трижды повторен титул монарха, дважды повторена мысль о том, что автор посвящает роман «с разрешения» и «послушно». В ответ принц-регент просит своего секретаря выразить Остин благодарность за присланный ему издателем «красивый томик». В письме к издателю Дж. Мэррею Джейн Остин передает ему слова принца и добавляет: «Каково бы ни было мнение его высочества о моей доле труда, ваша получила достойную оценку».[29] На этом дело не кончилось. Вскоре Джейн Остин получила от Дж. С. Кларка письмо, в котором делалась попытка повлиять на дальнейшее направление ее творчества.
