Том 5. Багровый остров. Пьесы, повесть, черновые варианты романа «Мастер и Маргарита» 1928–1931 гг. - Михаил Афанасьевич Булгаков
А для тревоги были все основания: критики просто «разбушевались», доходя в своих ругательствах и домыслах до прямого доносительства.
Тон критики определился после публикации «Открытого письма Московскому Художественному академическому театру (МХАТ-1)» в «Комсомольской правде» 14 октября 1926 года, в котором Александр Безыменский, вспоминая своего брата Бенедикта Ильича Безыменского, убитого «в Лукьяновской тюрьме, в Киеве, в 1918 году, при владычестве Скоропадского, немцев... и Алексеев Турбиных», в резком тоне продолжал свои обвинения: «Я не увидел уважения к памяти моего брата в пьесе, которую вы играете... Старательно подчеркиваю. Я ничего не говорю против автора пьесы Булгакова, который чем был, тем и останется: новобуржуазным отродьем, брызжущим отравленной, но бессильной слюной на рабочий класс и его коммунистические идеалы. Но вы, Художественный театр, вы — другое дело».
Выделенные здесь слова подчеркнул сам М. Булгаков, прочитав это письмо, и наклеил в альбом отзывов о своем творчестве.
Неоднократно выступал Луначарский, устно и письменно, с критикой пьес Булгакова. В одном из докладов он сказал: «Ему нравятся сомнительные остроты, которыми обмениваются собутыльники, атмосфера собачьей свадьбы вокруг какой-нибудь рыжей жены приятеля...» (Программа государственных академических театров. № 55. 1926).
«Знакомая московскому зрителю насквозь мещанская идеология этого автора здесь распустилась поистине в махровый цвет», — писал В. Павлов (Жизнь искусства. № 46. 1926. С. 11). Журнал «Печать и революция» обвинял Булгакова в сочувствии «бедным приличным дамам и барышням, в столь тяжелое положение поставленным большевиками» (1926. № 10. С. 99).
Михаил Булгаков, по словам Л. Е. Белозерской и Е. С. Булгаковой, аккуратно вырезал отзывы из газет и журналов и вклеивал в упомянутый альбом. Наиболее глупые и гнусные сначала вывешивал на стены для общего обозрения, посмеивался над откровенным злопыхательством, разыгрывал интермедии на тут же придуманные темы... Но в душе копилась боль... Недоволен был Булгаков не только критиками, но и режиссером-постановщиком А. Поповым, который все более и более призывал исполнителей к явно сатирической оценке своих персонажей. «А героине, Зойке, нос наклеили... Зачем? Она гораздо лучше без носа. Я в крайне раздраженном состоянии», — признавался он не только самому себе, но с юмором рассказывал о постановке «Зойкиной квартиры» и своим друзьям-мхатовцам. Станиславский, которому спектакль понравился, тем не менее иронизировал по поводу «уточкой» наклеенного носа у Зойки — Мансуровой: «Прибегают к носам, когда внутреннего рисунка в роли нет» (см.: Виноградская И. Жизнь и творчество К. С. Станиславского: Летопись. Т. 4. С. 335).
Нет, рисунок роли был: Цецилия Мансурова «была необыкновенно обаятельной, не понимающей всей преступности своего поведения», и вообще «на сцене злобы не было никогда», — вспоминала М. Синельникова «Зойкину квартиру» (см.: книгу «Первая Турандот». М.: ВТО, 1967. С. 210).
Видимо, успех у зрителей повлиял и на решение Главреперткома: «На этот раз наши и Ваши мучения, кажется, окончились, Главрепертком приветствовал спектакль, назвал его интересным и общественно ценным. Сделаны только две поправки — о них завтра скажу при свидании», — писал Булгакову В. Куза (РО ИРЛИ. Ф. 369, цитирую по книге: М. А. Булгаков-драматург и художественная культура его времени. М., 1988. С. 107).
И здесь хочется привести несколько хвалебных слов о роли В. В. Кузы в театральной жизни своего времени. Лев Славин в своих воспоминаниях о Вахтанговском театре писал, в частности: «У Кузы был своеобразный талант — вдохновлять писателей. Михаил Булгаков как-то сказал мне:
— Знаете, это не я написал “Зойкину квартиру”. Это Куза обмакнул меня в чернильницу и мною написал “Зойкину квартиру”» (См.: Симонов Рубен. Театральное наследие... М., 1981. С. 467).
И действительно, в архивах Москвы и Петербурга хранится множество записок, телеграмм и писем, в которых В. В. Куза извещает М. А. Булгакова о событиях, связанных с его «Зойкиной квартирой». И дружеская озабоченность их не вызывает сомнений.
7 февраля 1927 года в театре Вс. Мейерхольда состоялся диспут по поводу постановок пьес «Дни Турбиных» М. Булгакова и «Любовь Яровая» К. Тренева. На диспуте взял слово М. Булгаков, крайне редко выступавший в дискуссиях.
Много лет спустя об этом выступлении рассказывают Эм. Миндлин и С. Ермолинский. Из их рассказов можно сделать только один вывод: на этом диспуте выступали два совершенно непохожих друга на друга Булгаковых. В «Нашем современнике» (1967. № 2), вспоминая о шумной и очень нелегкой славе М. Булгакова после постановки двух пьес, Э. Миндлин рассказывает о негодующих статьях, появлявшихся тогда чуть ли не ежедневно на страницах газет и журналов: «...более других неистовствовал видный в Москве журналист Орлинский». В короткий срок этот человек прославился своими фанатичными выступлениями против Булгакова и его пьесы «Дни Турбиных». И с этим нельзя не согласиться. Но вот как Э. Миндлин запомнил подробности поведения Михаила Булгакова на этом диспуте и, главное, выступление, с которым писатель якобы обратился к президиуму собрания: «Он (то есть Булгаков. — В. П.) медленно, преисполненный собственного достоинства, проследовал через весь зал и с высоко поднятой головой взошел по мосткам на сцену. За столом президиума уже сидели готовые к атаке ораторы и среди них — на председательском месте «сам» Орлинский. Михаил Афанасьевич приблизился к столу президиума, на мгновение застыл, с видимым интересом вглядываясь в физиономию Орлинского, очень деловито, дотошно ее рассмотрел и при неслыханной тишине в зале сказал:
— Покорнейше благодарю за доставленное удовольствие. Я пришел сюда только затем, чтобы посмотреть, что это за товарищ Орлинский, который с таким прилежанием занимается моей скромной особой
