Пэлем Вудхауз - Что-то не так
Трудно установить миг, когда рождается вдохновение – никогда не знаешь, как долго гениальная догадка дремала в полубытии. Вполне возможно, что мысль взять пузырек с черной краской, перелезть через забор и пририсовать Обнаженной вальяжную эспаньолку, зрела неделями. Но только на пути из «Зеленого Льва», после скудного ужина, злосчастный виконт осознал, что голой исполинше не доставало именно бородки клинышком, и что другого случая не представится. Племянница на кухне у Стэнхоупа Твайна, Огастес Кеггс поглощен обязанностями дворецкого, сам Стэнхоуп и его гости сидят дома. Короче, все сошлось, как по заказу.
Так размышлял лорд Аффенхем, и потому неприятно изумился раздавшемуся из темноты окрику, означающему, что кто-то еще гуляет в ночи. К завтрашнему строгому допросу он был внутренне готов. Человек, задавшийся высокой целью, стерпит мелкие неприятности. Но он не договаривался, что в саду будут и другие. Их присутствие стесняло его, в особенности же – внезапные окрики. А теперь, в довершение всего, цепкие пальцы ухватили его за нос, да еще и крутанули, явно показывая, что не намерены шутить. Боль была ужасная, и вырвавшееся у страдальца «Э?» едва не заглушило вопли балморалского телевизора.
Всякий, кто хоть раз слышал, как лорд Аффенхем произносит «Э?», запоминает его навсегда, а Биллу, как мы помним, такое удовольствие выпало. Он понял, что перед ним – недавний знакомец, так глубоко рассуждавший о скульпторах.
– А, это вы, – сказал он и выпустил нос. Воцарилось короткое молчание. Потом изувеченный заговорил дрожащим от обиды голосом.
– Никогда так больше не делайте, – сказал он. – Я думал, оторвете.
– Мне очень жаль.
– Теперь поздно жалеть.
– Я принял вас за полуночного грабителя.
– Как это «полночного»? Сейчас часов десять.
– Ну, за десятичасового. Меня удивило, что вы рыщете по саду с фонариком.
Лорд Аффенхем уже оправился от испуга. Он снова стал честным пожилым джентльменом, который нередко глядел в глаза племяннице и твердо (а часто -и успешно) отметал любые подозрения.
– Лопни кочерыжка! – сказал он. – Вы знакомы с жизнью в предместье?
– Не очень. Я скорее горожанин.
– Ну так вот, мы здесь – одна большая семья. Я захожу в ваш сад, вы – в мой. Я беру вашу косилку, вы – мою.
– Ты мне – я тебе.
– Вот именно. Завтра я выгляну из окна и увижу на своей лужайке Стэнхоупа Твайна. «А, это вы!» – скажу я, и он ответит: «Доброе утро, доброе утро». Все очень мило, по-соседски. Но все-таки вы лучше ему не говорите. Он не любит, когда заходят к нему в сад, боится за свою статую. Соседские детишки иногда пуляют в нее из рогатки, он совсем издергался. Так что забудьте о нашей встрече.
– Забуду.
– Спасибо. Я знал, что вы поймете. Это ведь с вами я говорил перед ужином?
– Да. Как отбивная?
– Какая отбивная?
– В забегаловке.
– А, эта! Не было там отбивной. Пришлось взять печенку.
– Какой ужас!
– Ничего, я справился. Вы были там, у Твайна?
– Да.
– Как же вам удалось выбраться? – спросил лорд Аффенхем тоном старинного парижанина, встретившего знакомца, который только что сидел в Бастилии.
– Меня выставили на мороз. Твайн хотел остаться с другим гостем. Тот заинтересовался его работами.
– Заинтересовался? Чудак, наверное. Ладно, – лорд Аффенхем внезапно понял, что время бежит и племянница вот-вот засобирается домой, – приятно с вами беседовать, но нельзя же стоять тут всю ночь. Если вы подсадите меня на забор, я перелезу к себе.
Все лучше, чтобы Джейн по возвращении застала его за книжечкой, в уютном кресле, которое он, ясное дело, не покидал несколько часов.
8
На следующий день Джордж, шестой виконт Аффенхемский, посеявший ночью ветер, пожинал бурю. Он тщетно бился над фразой «При дурном правлении беднеет наказ», когда в кабинет вошла племянница. Опытный лорд с ходу определил, что она кипит от гнева и, если хотите, зла, как мокрая курица.
– Дядя Джордж, – сказала она, и ее мелодичный голос ему не понравился, – это ты нарисовал усы Обнаженной?
Она весьма удачно сформулировала вопрос. Теперь лорд Аффенхем мог ответить с чистой совестью. Мы помним, что усов он не рисовал, только бородку.
– Конечно, нет, – произнес он с достоинством, которое так ему шло. -Даже и не думал.
– Кроме тебя, некому.
– Смешно!
– Кто еще мог?
– Э?
– Не притворяйся, что впал в транс. Ты слышал, что я сказала.
– Да, слышал, и глубоко потрясен. Давай разберемся. Ты говоришь, кто-то пририсовал усы Женскому Дню в Турецкой Бане. Прекрасно и замечательно. Именно их и не хватало. Но если ты думаешь, что это я…
– Думаю.
– Тогда задай себе один вопрос.
– Какой?
– Сейчас скажу. Спроси себя, может ли человек, разрывающийся между сотнями дел, бегать по округе и рисовать всякие усы… Лопни кочерыжка, ты еще скажешь… Не знаю, что ты скажешь… – Лорд Аффенхем беспомощно развел руками. – Вот, лучше ответь: у меня в кроссворде написано «При дурном правлении беднеет наказ». Что бы это могло значить?
– Я не предлагала сменить тему.
– Ладно, продолжай, хотя я и сомневаюсь, что мы куда-нибудь придем. По мне, только время потеряем. Как Твайн? Огорчился?
– В бешенстве, – сказала Джейн и устыдилась легкого недовольства, которое возникло при воспоминании, как истошно тот вопил. Стэнхоуп Твайн в горькую минуту – зрелище не из приятных.
– Понятно, но незачем валить все на меня. Это, наверное, детишки, -сказал лорд Аффенхем тоном доктора Ватсона, говорящего: «Холмс, это совершил ребенок!» – Их там трое. Каждый способен нарисовать сотню усов. Пусть Твайн поищет улики. Не найдет, конечно. Дело совершенно темное. Как можно обвинять меня?!
Именно этот вопрос и повергал Джейн в растерянность и досаду. Она чувствовала себя сыщиком, твердо знающим, что именно профессор Мориарти подсыпал мышьяк в суп руританскому[17] послу, но не способным убедить в этом присяжных. В подобных случаях сыщик морщит лоб и кусает губы; и Джейн наморщила лоб, прикусила губу. Мгновенное желание огреть дядю кофейником накатило и прошло. В таких-то случаях и сказывается воспитание.
Однако у нее было в запасе другое оружие.
– Я тебе не говорила, что плита испортилась? – небрежно спросила она.
– Не говорила.
– Завтракать будешь сардинами.
Лорд Аффенхем воинственно фыркнул. Сознание моральной победы придало ему сил.
– Провалиться мне со всеми потрохами! Какие сардины?! Знаешь, что я с тобой сделаю? Возьму в Лондон и до отвала накормлю у Баррибо. Гульнем! А потом можешь закатиться на Бонд-стрит, потыкаться носом в витрины ювелиров.
Он не мог бы вернее успокоить разгневанную племянницу. Джейн редко выпадала такая радость, как завтрак у Баррибо, в этой Мекке техасских миллионеров и заезжих махарадж. Больше же всего на свете она любила глазеть на витрины. Она сразу перестала быть гувернанткой, распекающей малолетнего преступника, и поцеловала лорда Аффенхема в лысую макушку.
– Замечательно. Только я вернусь пораньше. Дора Уимпол пригласила меня в гости. Ладно, сочтем, что усы пририсовала международная мафия.
– Да, она такая. От нее жди.
Довольный счастливым завершением эпизода, который грозил вылиться в серьезные неприятности, лорд Аффенхем вернулся к «Таймс», но, обнаружив, что в по горизонтали стоит «Над неоконченным храмом строители воздвигли полку», а по вертикали «В амбаре на мельнице содержится резон», что не по зубам даже Кеггсу, выбросил все это из головы и приготовился беседовать дальше.
– Что ж теперь Твайн?
– Трет ее скипидаром.
– Думаешь, ототрет?
– Он надеется, что да.
– Ототрет, конечно… Бедные детишки! Столько стараний, и все зазря.
– Мы, кажется, договорились, что это мафия.
– Ну да, бедная мафия. Старалась, старалась – и все зря. Значит, он в вопит? Кажется, я слышал. Думал, поросенка режут. Поистине, все его неисчислимые недостатки меркнут в сравнении с голосом. Не понимаю, как ты его выносишь, а тем более – хочешь за него замуж.
Обыкновенно, если разговор доходил до этого вопроса, Джейн отвечала со свойственной ей прямотой, но перспектива позавтракать у Баррибо заметно ее смягчила, и она кротко заметила, что не стоит возвращаться к теме, которую обсуждали сто раз.
Лорд Аффенхем не сдался. Он считал себя чем-то вроде родителя и заботился о ее счастье.
– Очень даже стоит. Хочу тебя спасти. Да и себя. Меня тошнит от одной его физиономии! Ладно, выходи замуж, но хоть за человека, с которым можно выкурить трубочку. Вроде молодого Миллера. Нашла же твоя сестра! Я то и дело к ним захаживал, до сих пор горюю, что они свалили в Америку. Недостает мне Уолтера.
– Джефа.
– Его зовут Джеф?
– По крайней мере, так он представился.
– Да, конечно, Джефа. Вечно я путаю. Помню, в двенадцатом году некая Китти дала мне от ворот поворот, потому что я начал письмо словами: «Дорогая моя Мейбл». Но я говорил… Что я говорил?
