Роберт Вальзер - Сочинения Фрица Кохера и другие этюды
Тихие минуты
Бывает, что конторщик лишается своего места. Иногда его выживают, но чаще он уходит сам. Так поступают беспокойные натуры этого народа, и в большинстве своем это несчастные люди. Нищего рабочего не презирают так, как безработного конторщика, и на то есть свои причины. Конторщик, пока у него есть место, является как бы наполовину хозяином; лишившись места, он опускается, превращается в нелепое, ненужное, обременительное ничтожество. На него смотрят как на человека конченого, ни на что не годного, и это очень печально и несправедливо. Возможно, в его характере есть какой-то неустранимый изъян, что-то злое, порочное; но разве из-за этого человек ни на что уже не годится? Слава Богу, в торговом деле таких опустившихся служак немного, иначе плохо бы обстояло дело с общественным порядком и спокойствием. Голодающие конторщики — одно из самых ужасных явлений. Голодающие рабочие не так ужасны. Рабочие всегда могут тут же найти новую работу, а конторщики — никогда, по крайней мере, не в нашей стране. Да, дорогой читатель, повествуя о бедных презренных безработных конторщиках, я считаю шутливый тон предыдущих очерков неуместным, даже слишком жестоким. Чем занимается большинство безработных конторщиков? Они ждут! Ждут нового места. И пока они ждут, их мучает раскаяние, осыпая холодными упреками. Обычно никто их не защищает: кому охота возиться с грязным сбродом? Это печально. Один мой знакомый шесть месяцев был без места. Он ждал и дрожал от страха, как в лихорадке. Почтальон был для бедняги ангелом и дьяволом: ангелом, когда его шаги приближались к двери, и дьяволом, когда он равнодушно шагал мимо. Этот конторщик, снедаемый смертельной скукой, начал писать стихи, и даже написал несколько довольно удачных. У него была тонкая, чувствительная душа. Служит ли он сейчас? Нет, он недавно уволился, такой уж он дурной и глупый. Он нигде не выдерживает. Возможно, это своего рода болезнь. Те, кто разбираются в подобных вещах, предсказывают ему дурной конец. Без сомнения, он пойдет ко дну. На этом примере видно, что среди многократно осмеянных, никчемных конторщиков попадаются и весьма трагические фигуры. Природа так удивительна! Даже самый ничтожный конторщик годится ей для определенной цели. Если ты, читатель, не стыдишься слез, если ты, милая читательница, плачешь иногда над чужим горем, сохрани одну слезу твоих прекрасных глаз для конторщика, страдающего неизлечимой болезнью, которую я описал тебе выше.
Все хорошо
Дорогая мама! Ты спрашиваешь, как мне нравится мое место? О, пока что очень хорошо. Работа легкая, люди вежливые, шеф строгий, но справедливый, чего еще можно желать! Я очень быстро вошел в курс дела, это бухгалтер мне недавно сказал, а я рассмеялся. Грустные и скверные часы тоже случаются, но не стоит принимать их слишком близко к сердцу. Для чего же, как не для этого, нам дана забывчивость! Я предпочитаю вспоминать счастливые часы, милые и благожелательные лица и радуюсь вдвойне, и даже в десять раз сильнее. Радость, мне кажется, это самое важное, самое драгоценное, что должно храниться в памяти. Но тогда что мешает мне как можно скорее забыть все печальное? Хорошо, когда у меня по-настоящему много работы. От безделья я хандрю и тоскую. И начинаю задумываться, а думать без цели и смысла тоже грустно. Жаль, что мне больше нечего делать, я бы по уши погрузился в работу. Вообще, мне нужно постоянно погружаться в работу, иначе у меня внутри все начинает бунтовать. Ты же понимаешь меня, мама? Вчера я в первый раз надел свой новый черный костюм. Все говорят, он мне очень идет. Я был очень горд собой и почти уже не вел себя как конторщик. Но все сводится к одному и тому же. Я пока что конторщик и, кажется, еще долго им буду. Что я болтаю! Разве я хочу стать кем-то другим? Я не стремлюсь занять высокое положение в свете, фигура у меня неподходящая. Милая мама, я такой робкий, так быстро падаю духом, только работа и позволяет мне забыться. Иногда на меня нападает такая тоска… Не знаю, как это назвать. И тогда все не по мне, все валится из рук. Но, дорогая моя мама, это случается, только когда я бездельничаю. Меня слишком мало загружают работой. О, грехи таятся в праздности, я это чувствую. Здорова ли ты, матушка? Пожалуйста, не болей. Береги свое здоровье. Ты еще увидишь, как много радости я тебе доставлю. Я бы радовал тебя тысячи раз! Каким прекрасным Бог сотворил мир. Понимаешь, когда я доставляю себе радость, я и тебя радую, работа — вот моя единственная настоящая радость, когда я тружусь, я продвигаюсь вперед, и мое продвижение, в свою очередь, радует тебя. Прощай. Если бы я нашел другие слова, чтобы убедить тебя в честности моих устремлений, я бы не преминул их употребить. Но я знаю, ты обо мне самого лучшего мнения. Ты такая хорошая, мама. Прощай, прощай!
Твой послушный сын.
Живая картина
Сцена! Неуютное, отталкивающе чистое помещение. Конторки, столы, стулья, кресла. На заднем плане большое окно, через которое в комнату скорее проникает, чем заглядывает фрагмент пейзажа. Справа, на заднем плане, дверь. Слева и справа просто стены, у которых стоят конторки. Множество конторщиков занимаются теми же делами, что и в реальной жизни: открывают и захлопывают книги, пробуют перья, кашляют, шушукаются, тихо чертыхаются, подавляя злость. На переднем плане мы видим бледного юношу, чья красота и мягкое обаяние бросаются в глаза. Он строен, у него темные локоны, игриво вьющиеся вокруг лба, нежные узкие руки: вылитый герой романа. Но он, кажется, не имеет ни малейшего представления о собственной красоте. Его движения скромны и робки; взгляд глубоких черных глаз тих и пуглив. Иногда на его губах играет обаятельная, болезненная улыбка. В такие моменты он неотразимо прекрасен, и зритель это чувствует. И спрашивает себя: что делает в конторе такой красивый юный художник? Странно, его непременно принимаешь за художника. Или за потомка обедневшего аристократического рода. Что почти одно и то же. Внезапно в комнату вваливается широкоплечий, откормленный шеф, и служащие замирают в странных, отчасти их компрометирующих позах, настолько властно действует на этих людей появление начальника. Только прекрасный юноша ведет себя как обычно: беззаботно, простодушно, наивно! Но шеф обращается именно к нему, и, судя по всему, отнюдь не дружелюбно. Юноша краснеет, не в силах ничего возразить наглому грубияну. Шеф удаляется, конторщики облегченно вздыхают, но наш герой чуть не плачет. Он не может выносить ругань начальства, так нежна его душа. А в сердцах зрителей, особенно женщин, рождается странное желание крикнуть: Не надо, не плачь, дорогой, не плачь. Но из его прекрасных глаз по нежным щекам скатываются крупные слезы. Он роняет голову на руки и погружается в размышления. Между тем пейзаж в раме окна постепенно темнеет, что указывает на наступление вечера. Конторщики с радостным шумом покидают свои места, собирают канцелярские принадлежности и убегают. Это происходит очень быстро, так же быстро, как в жизни. Остается только красивый молодой человек, погруженный в свои раздумья. Бедный, одинокий красавец! Почему ты служишь конторщиком? Неужели во всем мире для тебя не нашлось более подходящего места, чем это тесное, душное бюро? Думай же, думай, а пока ты думаешь, ах, падает мертвый, жестокий, убивающий все занавес.
Сон
Один конторщик рассказал мне однажды свой сон. «Я находился в комнате. Вдруг стены комнаты раздвинулись. Я оторопел. В комнату вплыл дубовый лес, и в этом лесу было так мрачно, так черно. Потом лес свернулся, подобно тому, как сворачивается страница какого-нибудь фолианта, и я оказался на горе. Мы с приятелем, тоже конторщиком, сорвались с горы вниз, приземлились у черного, окутанного туманом, озера и бросились в воду между камышами. Сверху раздался высокий женский голос, он звал нас, просил подняться. Он заворожил мой слух! Я выскочил из воды и, цепляясь за тонкие корни деревьев, вскарабкался вверх по крутому склону. Под собой я ощущал бездонную, жуткую глубину. Я попытался перемахнуть через последний отвесный выступ, но не удержался. Скала была мягкой, как кусок сукна, она подалась, обрушилась и вместе со мной рухнула в бездну. Меня пронзила невыносимая, неизбывная боль. Я падал и падал и, в конце концов, снова очутился в комнате из начала моего сна. Снаружи идет дождь. Распахивается дверь, входит женщина, давным-давно мне знакомая. Та, с кем мы расстались в далеком прошлом. Я ли оскорбил ее, она ли меня, какое это имеет значение? Но теперь она так мила, так дружелюбна; улыбаясь, она идет прямо ко мне, садится рядом, обнимает и говорит, что из всех людей на свете любит только меня. Я вдруг вспоминаю о своем приятеле. Но я так счастлив, что не могу удержать его в памяти. Я обнимаю прекрасную тонкую талию женщины, осязаю материю, ткань ее платья и смотрю ей в глаза. Они такие большие и прекрасные. Был ли я когда-нибудь столь же счастлив? Мы с ней гуляем под дождем. Я прижимаюсь к ней, и мне кажется, что она хочет притянуть меня к себе еще ближе. Что за мягкое, отзывчивое тело! Какая улыбка на губах! Какая гармония плоти, движения, речи и улыбки! Слова нам не нужны. Мне кажется, что со мной говорит ее необычное платье. Странно: нам и в голову не приходит целоваться. Наверное, внезапность нашей любви слишком велика. Откуда мне знать! Держать в объятиях ту, кого я считал врагом навеки, знать, что аромат любимых рук теперь мой, это выше моего понимания, чуть ли не выше моих сил. Мы снова входим в комнату. Там сидит мой приятель; он потрясенно смотрит на нас и уходит. Мы причинили ему боль? Я задаю себе этот вопрос. Но она вдруг падает к моим ногам, как надломленный цветок, целует мне руки, хочет любить только меня, меня одного на свете». — Вот что рассказал мне один конторщик.
