Жюль Ромэн - Шестое октября
Но Вазэм услужлив, и по природе, и по расчету. Так же, как он находит естественным «бросать работу», едва лишь за ним нет присмотра, ему приятно немедленно оказать услугу тому, кто просит об услуге. Даже хозяин может когда угодно дать ему поручение. Вазэм сразу же приступает к его исполнению. Если оно сменяется новым распоряжением, Вазэм не протестует, а спешит повиноваться, с восторгом бросая прежнюю работу.
Он заметил, что при таком поведении легко расположить людей всецело в свою пользу. Товарищи по мастерской, которым приходится вообще просить его только о мелких одолжениях, находят, что Вазэм превосходный ученик, исполненный почтительности к старшим. Хозяин имел бы основания к неудовольствию, но относится к нему снисходительно, потому что человеку всегда надо, чтобы его прихоти исполнялись немедленно, и он легко извиняет неверность по отношению к его прежним желаниям, уже не язвящим его самого.
IX
КИНЭТ. НЕЗНАКОМЕЦ И КРОВЬ
Кинэт, оставшись один, ставит Верлена на полку шкафчика и возвращается в заднюю комнату. Он поглаживает бороду. Задается вопросом, какое впечатление он только что произвел на молодую незнакомку. «Почувствовала ли она витальный флюид? Да, по-видимому». Затем он направляет внимание на целую область своего организма. Старается ощутить «приятный и животворящий ток», о котором говорится в рекламе. Несомненно то, что он ощущает его слабо. Но все же ощущает. Словно магнетические пасы охватывают область таза, блуждают по чреслам, по животу. Кинэту приходит на ум, что он, по правде говоря, никогда не подвергался магнетическим пасам, а поэтому его сравнение неосновательно. То, что он испытывает, скорее напоминает неясные впечатления, какие возникают у озябшего человека, когда жар огня начинает его согревать, особенно область чресел, такую зябкую. Он ищет еще и других аналогий. Но вскоре приходит к выводу, что все сопоставления с уже известными ощущениями в чем-либо грешат, между тем сама фраза из рекламы: «Электрический Геркулес доктора Сандена пропускает сквозь ослабевшие части приятный и животворящий ток электричества…» выражает именно то, что хочет выразить, и описывает с замечательной точностью интимно приятное чувство, испытываемое носителем пояса Геркулес.
Нельзя сказать, чтобы переплетчик легко поддавался иллюзиям. Он всегда остерегается шарлатанства. И определенной идее, постепенно превратившейся в навязчивую идею, понадобилось несколько месяцев инкубационного периода, прежде чем Кинэт пошел на этот опыт.
Случай сыграл свою роль в этой истории. Кинэт жил одиноко последние четыре-пять лет; жена его бросила. Он довольно быстро дошел до полного воздержания. Произошло это безотчетно для него. Бороться с собой ему не приходилось. И он совсем не догадывался, что в его поведении есть что-либо, над чем бы стоило призадуматься.
Но однажды среди книг, которые дал ему переплести один заказчик, он набрел на сочинение о «половых аномалиях» и с любопытством его перелистал. В этих вопросах он не был невежествен, но они у него поблекли в памяти.
Некоторые места навели его на ряд размышлений. Он удостоверился, что серьезные врачи, просто с точки эрения устойчивого равновесия, телесного и психического, считают не слишком нормальным полное отсутствие половой активности у сорокалетнего субъекта, для которого, вдобавок, это отнюдь не является лишением. Кинэт встревожился. Не уклонение от нормы само по себе испугало его. Никогда он не уважал ни мнения большинства, ни его житейских правил. И он бы без труда примирился с аномалией лестной, но чувствовал, что эта — унизительна.
И вот он в течение нескольких недель проникался убеждением, что является своего рода инвалидом, бессознательным до этого времени, и что казавшееся ему раньше совершенно естественным спокойствие представляет собою изъян. Он долго колебался, к какой категории ущербленных отнести себя. Был ли он бессилен или просто холоден? Он склонялся ко второму предположению.
Одновременно ему припоминались некоторые черты его поведения, раньше его не поражавшие. Он заметил свое равнодушие к женщинам, безупречную, но отчужденную вежливость, с какой относился к ним.
По счастью, если верить авторам, цитированным в этой книге, простая холодность может быть временной. Иногда она объясняется переутомлением, заботами, какой-нибудь неприятностью.
Заботы у Кинэта были, — их причиняли ему трудности его маленького дела и арендная плата; она и без того была высока, а домовладелец грозил ее повысить. Но главное — у него была одна ревнивая и поглощающая страсть: изобретательство. И вдобавок, по воле злого рока, он преимущественно увлекался идеями весьма крупных изобретений, требовавших много времени для своего осуществления и не суливших ему никакой прибыли даже в наилучшем случае. Так, например, он больше двух лет разрабатывал и во всех подробностях составил, с проволочками, неизбежными при его первоначальной неосведомленности, проект однорельсовой железной дороги. С первого взгляда фантастический — этот проект, напротив, казался весьма целесообразным и чрезвычайно остроумным при изучении его подробностей и учете тех особых условий грунта и эксплуатации, которым он должен был соответствовать. Но было ли сколь-нибудь вероятно, что пионеры из новооткрытых стран явятся в Гренель к переплетчику Кинэту, чтобы купить его чертежи?
От этого страдало переплетное дело. Кинэт отнимал у своего ремесла ровно столько часов, сколько мог отнять, не рискуя разореньем. Не приходилось удивляться, что и половое чувство от этого страдало.
Желая точно знать, как обстоит дело в этом последнем отношении, Кинэт решился на эксперимент. Он отправился в один дом по соседству, фасад которого не раз бросался ему в глаза на бульваре Гренель. Но обстановка внутри не понравилась ему, и предвзятое к самому себе недоверие, с которым он явился туда, могло только парализовать его в этой попытке. Он ушел оттуда в убеждении, что должен непременно что-нибудь предпринять для изменения своего состояния. Посоветоваться с врачами он и не подумал. Его отталкивало от них не столько отсутствие веры в их методы, сколько опасение посвятить в свои тайны посторонних людей. Он был чрезвычайно скрытен. Ему случалось относить свои письма в различные отдаленные почтовые конторы или, вместо адреса, сообщать свои инициалы «до востребования», чтобы избегнуть возможной слежки. На улице он иногда оборачивался, смотрел, не идут ли за ним.
Он, конечно, прибег бы на всякий случай к одному из рекламируемых средств, но был противником лекарств, наудачу вводимых в организм. Читая газету, он видел несколько раз на последней странице рекламу двух типов «электрических поясов», шумно в ту пору конкурировавших между собою на столбцах объявлений — «Геркулеса» доктора Сандена и «Электросилы» доктора Мак-Логена. Он внимательно прочитал объявления. Они звучали фальшиво для слуха Кинэта как представителя публики и просвещенного человека. Самые личности обоих докторов принадлежали, по-видимому, к тому химерическому царству популярной фармакопеи, где соседствуют сельские священники, собиратели лекарственных трав, сестры милосердия, хранительницы секрета от недержания мочи и филантропы, связанные обетом, который побуждает их каждый день печатать объявления, как другие каждый день служат обедню. Но у изобретателя Кинэта проснулось другое чувство — товарищества. Он легко себе представлял, как изобретал бы, будь он приведен к этому своими изысканиями, прибор, способный изливать в чресла флюиды искусственной весны. И не мог он смеяться над обоими докторами, потому что слишком хорошо знал, какой нелепый вид в глазах профана иной раз принимает замечательное изобретение.
После таких размышлений, а также других, он, в конце концов, решился испробовать «Геркулес» доктора Сандена, имевший то преимущество, что он давал гораздо более ясные обещания в отношении мужской силы, между тем как «Электросила», несмотря на свое название, придерживалась общих и несколько расплывчатых мест.
Впрочем, купив «Геркулес» (Sanden Electric Belts, 14, rue Taitbout), Кинэт чуть было не уступил естественному для изобретателя желанию разобрать прибор. Одержала его от этого боязнь обнаружить внутри две бельгийские монетки и древесные опилки.
Вот уже три дня переплетчик носит на себе этот пояс. Ждет он от него не столько возможности совершать любовные подвиги, которым по-прежнему придает мало значения, сколько исчезновения какого-то чувства несовершенства. В согласии со всеми солидными авторами он считает, что мужская сила связана с жизненной силой вообще. Он не допускает мысли, что у него поражена жизненная сила. Быть может, она даже не дремлет, а просто дала себя в слишком исключительной форме обратить на мозговую деятельность. «Геркулес», как бы оптимистично ни смотреть на него, не способен, конечно, вызвать ток энергии в организме, где иссяк ее источник, но он может направить ее на известные органы, сделать более явной, чем она была, и подавить в заинтересованном субъекте сомнение, которое не замедлило бы стать тягостным.
