Проспер Мериме - Гузла

Никогда не забуду я ночей, проведенных подле этой несчастной девушки. Она вздрагивала от треска половицы, от свиста ветра, от малейшего шума. Когда ей удавалось задремать, ее мучили ужасные видения, и часто она внезапно с криком просыпалась. Ее воображение было поражено привидевшимся ей сном, а местные кумушки окончательно свели ее с ума страшными рассказами. Часто, чувствуя, что у нее слипаются глаза, она говорила мне: «Не засыпай, прошу тебя. Держи в одной руке четки, а в другой ханджар. Стереги меня хорошенько». Иногда же она не соглашалась засыпать иначе, как крепко держа обеими руками мою руку, и так сжимала ее, что на ней долго оставались следы ее пальцев.

Ничто не могло отвлечь ее от преследовавших ее мрачных мыслей. Она ужасно боялась смерти и, несмотря на все наши попытки утешить и успокоить ее, считала себя безвозвратно погибшей. За несколько дней она ужасно похудела, губы ее совсем побелели, а большие черные глаза казались еще более блестящими, чем обычно; на нее действительно было жутко глядеть.

Я попытался подействовать на ее воображение, притворившись, что разделяю ее мысли. К несчастью, я не мог рассчитывать на ее доверие, так как вначале смеялся над ее легковерием. Я сказал ей, что у себя на родине изучил белую магию, что мне известно могущественное заклинание против злых духов и что, если она хочет, я произнесу его на свой страх и риск из любви к ней.

Сперва по доброте душевной она побоялась, как бы это не поссорило меня с господом богом. Но вскоре страх смерти пересилил эти опасения, и она попросила меня испытать мое заклинание. Я знал наизусть несколько французских стихов из Расина; я прочел их громким голосом перед бедной девушкой, которой казалось, что она слышит язык дьявола. Затем я стал растирать ее шею на все лады и сделал вид, что извлекал оттуда маленький красный агат, который предварительно спрятал у себя между пальцами. После этого я с серьезным видом уверил ее, что вынул камень у ней из шеи и что теперь она спасена. Но она грустно поглядела на меня и сказала: «Ты меня обманываешь. Этот камешек был у тебя в маленькой коробочке, я сама видела. Ты не волшебник». Таким образом, моя хитрость принесла ей больше вреда, чем пользы. С этого момента девушке делалось все хуже и хуже.

В ночь перед смертью она сказала: «Я сама виновата, что умираю. Один человек (она назвала мне одного парня из ее деревни) хотел умыкнуть меня. Я не захотела и потребовала от него серебряную цепочку за согласие бежать с ним. Он поехал в Мкараску, чтобы купить ее, а в это время явился вампир. Впрочем, — прибавила она, — если бы меня не было дома, он, может быть, убил бы мою мать. Так все-таки лучше».

Наутро она позвала отца и заставила его обещать, что после ее смерти он сам перережет ей горло и поджилки, дабы она, в свою очередь, не стала вампиром; она ни за что не соглашалась, чтобы это бесполезное надругательство над ее телом произвел кто-нибудь другой. Затем она поцеловала мать и попросила ее освятить четки у могилы одного святого, неподалеку от деревни, и принести их ей освященными. Меня тронула деликатность этой крестьянки, которая нашла предлог, чтобы помешать матери присутствовать при ее последних минутах. Меня она заставила снять с ее шеи одну ладанку. «Возьми ее, — сказала она, — надеюсь, что тебе она больше пригодится, чем мне». Затем она с благоговением причастилась. Через два или три часа после этого ее дыхание участилось, а глаза уставились в одну точку. Вдруг она схватила руку отца и сделала такое движение словно хотела броситься ему на грудь; ее жизнь пресеклась. Она проболела одиннадцать дней.

Через несколько часов я уехал из этой деревни, от всей души посылая к чертям вампиров, призраков и всех тех, кто о них рассказывает.

Прекрасная Софья[89]

Нéчифор.

Бей Мойна.

Отшельник.

Кум[90].

Софья.

Хор юношей.

Хор сватов[91].

Хор девушек.

Юноши Врачина! Седлайте вороных коней, надевайте вышитые чепраки на вороных коней. Одевайтесь нынче в новое платье, каждый нынче должен нарядиться, взять ятаган свой с серебряной рукояткой и пистолеты, украшенные филигранью. Не сегодня ли богатый бей Мойна женится на прекрасной Софье?

Мать моя, мать! Оседлана ли моя вороная кобыла? Мать моя, мать! Ржет моя вороная кобыла. Дай мне золоченые пистолеты, что я отнял у одного бим-баши[92]. Дай мне ятаган с серебряной рукояткой. Слушай, матушка! У меня в шелковом кошельке осталось десять цехинов; я хочу их бросить музыкантам на свадьбе. Не сегодня ли богатый бей Мойна женится на прекрасной Софье?

О Софья! Надевай свою красную фату, свадебный поезд приближается. Слышишь, как они стреляют в твою честь из пистолетов[93]? Музыкантши! Спойте нам песню об Иво Валачано и прекрасной Агате. Вы, старики, играйте на гузлах. Ты, Софья, бери решето, кидай орехи[94]. Пусть у тебя родится столько же сыновей! Богатый бей Мойна женится на прекрасной Софье.

Иди справа от меня, матушка; иди слева, сестрица. Старший братец! Веди под уздцы коня. Младший братец! Держи наспинный ремень! Кто этот бледный юноша на вороной кобыле? Почему он сторонится молодых сватов? Ах, я узнаю Нечифора: не вышло бы какой беды! Нечифор полюбил меня еще раньше, чем богатый бей Мойна.

Пойте, музыкантши, пойте, словно стрекозы! Есть у меня десять золотых червонцев: пять я дам музыкантшам, пять — гузларам. О бей Мойна! Почему ты глядишь на меня со страхом? Разве не тебя полюбила красавица Софья? Разве у тебя не столько цехинов, сколько седых волос в бороде? Не для тебя приготовлены мои пистолеты. Но, но, черная кобыла! Скачи в долину скорби! Я сниму с тебя нынче вечером седло и уздечку. Нынче вечером ты станешь свободной, не будет у тебя больше хозяина.

Софья, Софья, да благословят тебя все святые! Бей Мойна, да благословят тебя все святые! Народить вам двенадцать сыновей, светлокудрых красавцев, смелых и отважных. Солнце садится, бей тебя поджидает под войлочным пологом своего шатра. Спеши, Софья, прощайся с родимой матушкой, следуй за кумом. Нынче вечером ты будешь покоиться на шелковых подушках; ты — супруга богатого бея Мойна.

Кто смеет стрелять подле моей кельи? Кто смеет убивать ланей, которых охраняет святой Златоуст и его отшельник? Но не лань убита этим выстрелом. Человек пал от этой пули, и вот его вороная кобыла бегает на воле. Да смилостивится господь над твоей душой, бедный путник! Я тебе вырою могилу на песчаном берегу потока.

О господин мой, руки твои ледяные! О господин мой, волосы твои влажны! Дрожу я в твоей постели под твоими персидскими покрывалами. Поистине, господин мой, тело твое — как лед. Холодно мне, дрожу я и трепещу. Ледяным потом покрыты все мои члены. Ах, да сжалится надо мной богородица пресвятая! Чую, близка моя смерть.

Где же она, моя любимая, где прекрасная Софья? Почему она не приходит под войлочный полог шатра? Рабы! Ступайте за ней и скажите музыкантшам, чтобы они громче играли. Завтра я брошу им орехов и золотых червонцев. Пусть моя мать передаст прекрасную Софью куму! Давно уж я жду ее в своем свадебном шатре!

Благородные сваты, пусть каждый наполнит свою чару, пусть каждый ее осушит! Невеста забрала наши цехины, стащила наши серебряные цепочки[95]. А мы ей в отместку не оставим в их доме ни кружки водки. Новобрачные удалились к себе. Я развязал пояс супруга. Будем же веселиться! Прекрасная Софья выходит замуж за богатого бея Мойна.

Господин мой! Чем я провинилась? За что ты сдавил так мою грудь? Словно мертвое тело навалилось на меня свинцовой тяжестью, богородица пресвятая! Горло мое сжато; мне чудится, я задыхаюсь. О подруги, помогите мне! Душит меня бей Мойна! Матушка, матушка, помоги мне! Прокусил он мне жилу на шее и сосет мою кровь!

Ивко

Возвращался Ивко ночью из города, а дорога проходила через кладбище. Был он изрядным трусом — хуже бабы — и дрожал, точно в лихорадке.

Дошел Ивко до погоста, стал поглядывать направо, налево, и послышалось ему, будто поблизости что-то грызут. Сразу же пришло ему в голову: брукалак[96] ест в своей могиле.

«Горе мне, горе! — сказал он. — Пропала моя головушка! Как только он меня завидит, сразу же захочет сожрать, я ведь такой жирный! Надо бы мне поесть землицы с его могилы[97], а не то наверняка погибну».