Проспер Мериме - Гузла

Спи, и т. д.

«Голубые глазки, — говорил он, — голубые, как летнее небо». И смотрел он в голубые глазки своими серыми глазами.

Спи, и т. д.

«Счастлива мать этого ребенка, — говорил он, — счастлив его отец». И он хотел отнять у нас ребенка.

Спи, и т. д.

Ласковыми словами сглазил он бедного мальчика. День за днем чахнет мое дитя.

Спи, и т. д.

Он хвалил голубые глазки, и вот они потускнели от его колдовских слов.

Спи, и т. д.

Белокурые волосы поседели, как у стариков, — столько силы было в зловредных чарах.

Спи, и т. д.

Ах, попался бы мне в руки этот проклятый чужеземец, — я б заставила его плюнуть на милый твой лобик!

Спи, и т. д.

Мужайся, дитя, мужайся, твой дядя уехал в Старый Град; оттуда он привезет землицы с могилы святого.

Спи, и т. д.

А двоюродный брат мой, епископ, дал мне святую ладанку; я ее повешу тебе на шею, чтобы ты скорей поправился.

Спи, и т. д.

Пламя Перрушича

Почему бей Янко Марнавич не бывает у себя на родине? Почему блуждает он в диких горах Воргораза, не проводя двух ночей сряду под одной крышей? Преследуют ли его враги, поклялись ли они, что не примут выкупа за пролитую кровь?

Нет. Могуч и богат бей Янко. Кто посмеет назваться его врагом? Стоит ему крикнуть — двести сабель вылетят из ножен. Но он стремится в пустынную местность; хорошо ему в горных пещерах, где скрываются гайдуки, ибо сердце он предал печали со дня смерти своего побратима[75].

Чирило Перван погиб на пиру. Водка лилась рекой, и люди обезумели. Между двумя славными беями разгорелась жестокая ссора, и Янко Марнавич выстрелил в своего брата из пистолета. Но от хмеля рука его дрожала, и убил он своего побратима Чирила Первана.

Поклялись они в церкви Перрушича вместе и жить и умереть. Но прошло только два месяца, и лежит один из побратимов, сраженный рукою брата. И с этого дня бей Янко не пьет ни вина, ни водки, питается одними кореньями и не находит себе места, словно бык, которого преследует слепень.

Под конец он вернулся на родину и зашел в церковь Перрушича. Целый день молился он в церкви, распростершись крестом на плитах и проливая горькие слезы. А когда наступила ночь, он возвратился в свой дом и казался спокойней, чем был раньше. Жена и дети подали ему ужин.

Отужинал он и улегся, позвал жену и сказал ей: «Видишь ли ты отсюда, с Пристежской горы, церковь в Перрушиче?» Посмотрела она в окно и ответила: «Морполаца окутана туманом, и того берега не видно». И бей Янко промолвил: «Хорошо, ложись со мной рядом». И стал он, лежа, молиться о душе Чирила Первана.

Помолившись, он обратился к жене: «Открой еще раз окошко, посмотри в сторону Перрушича». Поднялась жена его и сказала: «На том берегу Морполацы я вижу среди тумана бледный мерцающий свет». Улыбнулся бей и промолвил: «Хорошо, ложись со мной рядом». Взял он четки и снова начал молиться.

Прочитал он молитву, снова позвал жену и сказал ей: «Параскева, открой окошко, что ты там видишь?» Встала она и сказала: «Господин мой! Я вижу яркое пламя посреди реки[76]; оно быстро приближается к нам». Тотчас же у нее за спиной раздался глубокий вздох, и что-то упало на пол. Бей Янко лежал мертвый.

Баркаролла

Пизомбо[77], пизомбо! Море синее, небо чистое, луна взошла, и ветер не раздувает наших парусов. Пизомбо, пизомбо!

Пизомбо, пизомбо! Пусть каждый возьмется за весло. Если он сумеет покрыть его белой пеной, этой же ночью доберемся мы до Рагузы. Пизомбо, пизомбо!

Пизомбо, пизомбо! Справа берег, не теряйте его из виду. Берегитесь пиратов с их длинными ладьями, полными мушкетов и сабель[78]. Пизомбо, пизомбо!

Пизомбо, пизомбо! Вот часовня святого Стефана, покровителя нашего судна. Великий святой Стефан[79]! Пошли нам ветер, мы устали грести. Пизомбо, пизомбо!

Пизомбо, пизомбо! Эх, славное судно, как оно слушается руля! Я бы не отдал его и за ту большую карраку[80], которой нужна целая неделя, чтобы повернуться другим бортом[81]. Пизомбо, пизомбо!

Битва у Зеницы Великой[82]

Великий бей Радивой повел своих храбрецов, чтобы начать с басурманами битву. Когда завидели далматинцы[83] наши желтые шелковые стяги, закрутили они усы, заломили шапки и молвили так: «Мы тоже пойдем на басурман и головы их принесем в нашу страну». И ответил бей Радивой: «Да поможет вам бог». Переправились мы через Цетинье и стали жечь города и села этих обрезанных собак; а когда находили евреев, вешали их на деревьях[84]. Беглербей выступил из Бани Луки[85] и с ними две тысячи босняков, чтобы помериться с нами силой. Но как только блеснули на солнце их кривые сабли, как только их кони заржали на холмах Зеницы Великой, далматинцы, жалкие трусы, бросили нас и побежали. Тогда мы построились в круг, обступив со всех сторон великого бея Радивоя. «Господин! Мы не покинем тебя, как эти подлые трусы. Но с помощью господа бога и святой девы мы вернемся на родину и будем рассказывать нашим детям об этой битве». А затем мы сломали ножны сабель[86]. Каждый из наших стоил десятка басурман, и наши сабли окрасились кровью от острия и до самой рукоятки. Но когда мы уже надеялись переправиться обратно через Цетинье, налетел селихтар[87] Мехмет и с ним тысяча всадников. «Храбрецы мои! — молвил Радивой. — Слишком много этих собак, и нам от них не уйти. Те, кто остался невредим, постарайтесь укрыться в лесах; так вам удастся спастись от всадников селихтара». Когда он кончил говорить, оставалось с ним двадцать человек, но то были его родичи. И они защищали вождя своего бея, покуда их всех не перебили. А когда девятнадцать пали, самый юный, Фома, сказал бею: «Вот белоснежный конь. Он переплывет через Цетинье и доставит тебя на родину». Но бей отказался бежать, сел на землю и скрестил ноги. Тут подъехал селихтар Мехмет и отрубил ему голову.

О вампиризме

В Иллирии, в Польше, в Венгрии, в Турции и в некоторых частях Германии вам бросили бы упрек в безверии и безнравственности, если бы вы стали публично отрицать существование вампиров.

Вампиром (по-иллирийски — вукодлак) называется мертвец, выходящий, обычно по ночам, из своей могилы, чтобы мучить живых. Часто он высасывает кровь из шеи, иногда же сжимает горло и душит до полусмерти. Те, кто погибает жертвой вампира, сами становятся после смерти вампирами. По-видимому, вампиры совершенно теряют всякое чувство привязанности к близким людям, ибо установлено, что они гораздо чаще мучат своих, друзей и родственников, чем посторонних.

Некоторые полагают, что человека делает вампиром божья кара, другие — что это проклятие рока. Наиболее распространено мнение, что еретики и отлученные от церкви, которых похоронили в освященной земле, не могут найти в ней покоя и мстят живым за свою муку.

Признаки вампиризма следующие: труп сохраняется дольше, чем обычно, — тогда, когда всякое другое тело разложилось бы; кровь не свертывается, члены тела сохраняют гибкость и т. д. Говорят также, что вампиры лежат в могиле с открытыми глазами, что ногти и волосы у них растут, как у живых. Иногда их можно узнать по тому, что из могил доносятся звуки, ибо они грызут все, что их окружает, даже свое собственное тело.

Самое обычное лекарство после первого нападения вампира — обмазать себе все тело и в особенности то место, из которого он сосал, кровью его жил, смешанной с землей, взятой с его могилы. Рана, которую находят на теле больного, представляет собой маленькое синеватое или красное пятнышко, похожее на след от укуса пиявки.

Вот несколько рассказов о вампирах, приведенных домом Кальме[88] в его Трактате о явлениях духов и о вампирах и т. д.

«В начале сентября в деревне Кизилова, в трех милях от Градиша, умер старик шестидесяти двух лет. Через три дня после похорон он явился ночью своему сыну и попросил, чтобы ему дали поесть; тот подал ему, он поел и исчез. На другой день сын рассказал соседям о случившемся. В эту ночь отец не появлялся, но на следующую он опять явился и попросил есть. Неизвестно, дал ли ему сын поесть, но наутро сына нашли мертвым в постели. В тот же день в деревне заболели пять или шесть человек, которые и умерли один за другим через несколько дней.

Местный судья или староста, будучи извещен об этом деле, сообщил о нем в Белградский суд, а суд прислал в деревню двух своих чиновников и палача, чтобы расследовать это дело.