Чжоу Ли-бо - Ураган
Помещик ввел у себя барщину, и крестьяне должны были бесплатно таскать ему воду, возить дрова, перекладывать каны, строить заборы, работать на его огородах, а батраки использовались им на винокуренном заводе и маслобойне.
Невдалеке от черных ворот находился колодец. Когда его рыли, договорились так: Хань Лао-лю дает место, крестьяне свой труд — и колодец будет общим. Но как только колодец вырыли, управляющий Ли Цин-шань стал возле него и никому не позволил брать воду. Впоследствии тем, кто был ему угоден, Хань Лао-лю милостиво разрешал пользоваться водой, а тех, кто ему не нравился, просто гнал в шею. Наконец крестьяне решили выяснить в чем дело и пришли к помещику. Однако Ли Цин-шань задержал их среди двора и не пустил в дом. В окно высунулась лысая голова.
— Что за толпа? — строго спросил Хань Лао-лю.
— Мы пришли к господину поговорить насчет колодца… Как же так получилось? Ведь рыли-то его всей деревней, а вот теперь… — начал с приветливой улыбкой старик Чжан, стоявший впереди других.
— Если осмеливаешься предъявлять какие-то права на колодец, так давай документы! — вытаращил на него глаза помещик.
Такого оборота дела никто не ожидал. Да и откуда взять документы?
— Но, господин, разве не известно, что колодец рыла вся деревня? — попытался урезонить его старик.
— А на чьей земле колодец, я тебя спрашиваю?!
Чжан хотел было объяснить, но из дома выскочил Морита Таро и стал бить людей плеткой по головам. Что тут станешь делать? Все и разбежались.
На другой день старика Чжана забрали на принудительные работы и отправили в Лохэйшань, откуда он так и не вернулся.
А колодец перешел в полное владение Хань Лао-лю. Если хочешь брать из колодца воду, поработай каждый месяц три дня на помещика без всякой оплаты — и пей себе на здоровье. Тебе вода, а помещику прибыль! На этих даровых поденщиках Хань Лао-лю сберег немало денег.
В помещичьей конюшне стояло двадцать лошадей. Все упитанные и гладкие. Да как им не быть такими? Ведь чуть поспевали хлеба, Хань Лао-лю выгонял лошадей на поля крестьян. Так бывало из года в год, и никто не смел перечить. Люди соглашались скорее бросить свой участок, чем наживать себе неприятности.
— Брат, чего это ты забросил землю? — спрашивал Хань Лао-лю кого-нибудь.
Тот молчал. Хань-шестой прикидывался сочувствующим:
— А! Понимаю. Наверное, не в силах оплачивать расходы? Так хочешь, я выручу тебя на год, на два?
«Благодетель» нанимал людей, засевал чужую землю, и не проходило двух лет, как она становилась его собственностью. А если тебе потом придет охота доказывать, что ты поднимал целину, — пожалуйста, но давай документы! Что же касается Ханя-шестого, у него такой документ давно готов. Его старший брат, Хань-пятый, работавший агентом особой службы, заранее составит любую нужную бумагу и зарегистрирует ее в правительственных учреждениях.
Вот почему земли Хань Лао-лю тянулись на востоке до самых гор, а на западе доходили до владений японских колонистов.
Уж если говорить о колонистах, так их земли тоже служили для Ханя источником обогащения.
Как-то некий Сун взял в аренду у японцев два шана земли и посеял коноплю, чтобы внести обязательные поставки. Незадолго до уборки старший сын Хань Лао-лю Хань Ши-юань, знавший японский язык, явился на поле Суна в сопровождении японца. Они разговаривали о чем-то, оживленно жестикулируя.
— Господа, что вы хотите? — спросил Сун, дрожа всем телом и стараясь улыбнуться.
— Я хочу взять здесь большой участок, — ответил Хань Ши-юань.
— А как же мне быть с коноплей? Ведь скоро надо убирать урожай.
— Могу сказать только, что ты напрасно старался, — насмешливо бросил Хань Ши-юань и ушел вместе с японцем.
Суну так и не пришлось снять урожай. Урожай убрали батраки Хань Лао-лю, а Сун вынужден был продать единственную лошадь, купить на вырученные деньги коноплю и внести ее в счет поставок японцам.
За этими рассказами время пролетело совсем незаметно. Чжао Юй-линь взглянул на небо. Солнце садилось. Он набрал огурцов, фасоли, луку и сложил в свою соломенную шляпу. Беседуя, друзья направились к дому.
— Про дела этого Ханя рассказывать можно полдня, и все конца не будет, — продолжал Чжао Юй-линь еще тише. — Достаточно ему было пожаловаться как-то японскому жандарму, и в деревне расстреляли несколько человек. В те времена черные ворота казались адским храмом Яньвана[12]. Завидят люди где-нибудь Хань Лао-лю и, пока не поздно, сворачивают в сторону. А не успеешь свернуть, вытягивайся перед ним да почтительно жди, пока пройдет мимо. Если обратишься к нему с приветствием: «Господин Хань Шестой в роде, куда путь держите?», он поднимет голову, вылупит на тебя свои зеленые горошины да буркнет: «А тебе какое дело? На дороге стою, что ли?» Вот как важничал! Ну, мы пришли. Заходи, заходи!
На ужин были огурцы, лук и клейкая фасоль.
— Кушай, кушай, пожалуйста. Съешь, еще добавим, — потчевал гостя Чжао Юй-линь.
Заметив, что фасоль понравилась Сяо Вану, он пододвигал ему чашку за чашкой.
— Товарищ Ван, хоть еда и скудная, а в прошлом году и этого не имели, — говорил он, макая лук в соевый соус. — Если бы не пришел тогда третий батальон, перемерли бы мы с голоду.
После ужина Сяо Ван поднялся, Чжао Юй-линь тоже вскочил:
— Я провожу тебя.
Доро́гой Сяо Ван разъяснил ему смысл происходящих событий и указал, как нужно действовать. Разговорились и о том, с кем из помещиков начать борьбу.
— Вот ты и скажи: с кем? — спросил Сяо Ван.
— А ты почему не говоришь? — рассмеялся Чжао Юй-линь, уклоняясь от прямого ответа.
— А если начнем борьбу, хватит ли у тебя смелости, брат Чжао?
— Почему же не хватит? За такое дело и умереть не страшно!
Сяо Ван схватил его за руку и радостно воскликнул:
— Вот и хорошо! Это действительно хорошо! Однако нужно, чтобы было по пословице: «Хорошей лошади довольно одного удара кнута, хорошему человеку — одного слова». Ладно, сейчас пора домой. Завтра поговорим. Наша задача теперь объединить всех бедняков.
Он ушел. Чжао Юй-линь вернулся в свою лачугу. Было уже темно. Жена за перегородкой мыла посуду, а Со-чжу лежал на кане, поджидая отца. Сегодня у него счастливый день: в доме был гость, отец в хорошем настроении, и никто ни разу не шлепнул. Когда Чжао Юй-линь вернулся, мальчик бросился к нему, обнял и начал рассказывать:
— Я сегодня поймал в поле кузнечика, завтра еще поймаю. А в реке как рыбы много! У дедушки Чу кто-то украл вершу. А дедушка Лю закинул сеть и наловил рыбы целую корзину. Попались караси и щуки. Мы пойдем завтра с тобой ловить рыбу?
— Ты же хотел ловить кузнечиков?..
Со-чжу уже не ответил. Веки его слипались. Он уперся лбом в грудь отца и засопел. Чжао Юй-линь осторожно положил сына на кан и заботливо прикрыл его рваной курткой. Вошла жена и присела на край кана.
— Дров уже нет, — сказала она и посмотрела на мужа.
— Набери сухой травы. У меня завтра дела. — Чжао Юй-линь ушел за перегородку и закурил там трубку.
Жена прилегла около Со-чжу и вскоре уснула.
Чжао Юй-линь вернулся, сел на кан и, опершись о стену, курил и думал о своей жгучей ненависти к Хань Лао-лю.
Два года назад, когда он скрывался от трудовой повинности в лесах, Хань Лао-лю донес об этом своему жандарму. Чжао поймали, три месяца продержали в тюрьме, а потом отправили в Яньшоу. В прошлом году, когда он просрочил уплату аренды на три дня, Хань Лао-лю поставил его на колени на осколки битой посуды.
«Действительно, давно пора вышибить дух из этого черепашьего отродья». Такая мысль чрезвычайно обрадовала Чжао Юй-линя. Он прилег на кан и, довольный, продолжал курить свою трубку.
«Но возможно ли это? Так ли просто добить Хань Лао-лю, как говорил товарищ Ван?»
Чжао Юй-линь ворочался с боку на бок. Думы спугнули сон. Он встал, снова ушел за перегородку, разгреб золу в печи, прикурил и присел на корточки.
Чжао Юй-линь думал о скрытой силе помещика: один его брат в Харбине, другой — в горах Дациншаня. Старший сын Хань Ши-юань отсиживается в Чанчуне. В деревне у Хань Лао-лю много родственников, друзей, названных братьев и приспешников.
«А если ничего из этой борьбы не выйдет?» — спросил себя Чжао Юй-линь.
«Хватит ли у тебя смелости, брат Чжао?» — возникло перед ним ласково улыбающееся лицо Сяо Вана, и это вызвало прилив новых сил.
«Он такой молодой и ничего не боится, неужели я струшу?»
Ему вспомнились слова Сяо Вана: «Во Внутреннем и Внешнем Китае Восьмая армия и Демократическая объединенная армия насчитывают несколько миллионов человек, все хорошо вооружены».
Сяо Ван сказал также: «У всех бедных людей на свете одна фамилия — «Бедняки». Значит все они — одна семья. Бедняки же составляют большинство в мире». «Да, вот единственная настоящая правда. Завтра же пойду, соберу людей. Посмотрим, Хань-шестой, как ты с нами справишься».
