Маргарет Рэдклифф-Холл - Колодец одиночества

— Эй, Игривый!

Хлысты щелкали, лошади шарахались; конь Стивен требовал полного внимания. Теперь у нее не было времени ни на раздумья о своих мускулах, ни на обиды — она могла думать лишь о том существе, чьи бока сжимали ее маленькие колени.

— Все в порядке, Стивен?

— Да, папа.

— Осторожнее, если встретится ограда; этим утром может быть скользко.

Но в голосе сэра Филиппа вовсе не было тревоги; на самом деле, в этом голосе слышалась нотка глубокой гордости.

«Он знает, что я не тряпичная кукла вроде Вайолет; он знает, что я-то совсем другая!» — думала Стивен.

Странный, неумолимый, разрывающий сердце лай собак раздался, когда они рванулись прочь от логова; крики охотников, привставших на стременах; топот подков, безжалостно несущийся вдоль длинных, зеленых, волнистых лугов. Луга летели мимо, как в окне поезда, струились назад; в ноздри ударял то острый запах лошадиного пота, то запах сырой кожи, земли и помятой травы — все внезапные, все мимолетные — потом запах широких просторов, запах воздуха, холодного, но пьянящего, как вино.

Сэр Филип оглянулся через плечо:

— Все в порядке, Стивен?

— Да, — Стивен, казалось, не хватало воздуха.

— Вперед! Вперед!

Они приближались к ограде, и Стивен чуть сильнее сжала бока лошади. Пони весело взял барьер с маху; на мгновение, казалось, он замер в воздухе, как будто на крыльях, потом снова коснулся земли и, даже не задержавшись, ринулся вперед.

— Все в порядке, Стивен?

— Да, да!

Широкая спина сэра Филипа склонялась над лопатками его охотничьей лошади; жесткие рыжеватые волосы на затылке казались светлее, когда зимнее солнце касалось их; и когда Стивен следовала за этой решительной спиной, она чувствовала, что любит ее целиком и полностью, что в эту минуту эта спина воплощает всю доброту, силу и понимание, существующие в мире.

Лисицу удалось затравить недалеко от Вустера; это была гонка до изнеможения, лучшая за сезон. Полковник Энтрим медленной рысцой подъехал к Стивен, ее ловкость позабавила и удивила его.

— Ну что же, — сказал он с улыбкой, — вот и вы, мадам, и ноги все еще по обе стороны от лошади — скажу Вайолет, что ей придется тебя догонять. Кстати, Филип, сможет ли Стивен прийти на чай в понедельник, пока Роджер не отправился обратно в школу? Сможет? Чудесно! А где лисий хвост? Я думаю, наша юная Стивен должна его забрать.

Странно это, но незабываемые минуты жизни часто связаны с такими мелкими событиями, которые приобретают легендарные пропорции, особенно в детстве. Если бы полковник Энтрим предложил Стивен корону Англии на красной бархатной подушке, вряд ли ее охватила бы такая гордость, которую она почувствовала, когда охотник вышел вперед и презентовал ей первый охотничий трофей — довольно жалкий, истертый маленький хвостик, которому выпало на долю столько трудных миль. На мгновение детское сердце подвело ее, когда она взглянула на мягкий меховой предмет в своей руке; но радость победы была так горяча, и она с таким восторгом сознавала свою храбрость, что забыла о горестях лисицы, помня лишь о победе Стивен.

Сэр Филип приторочил хвост к ее седлу.

— Ты хорошо скакала, — коротко сказал он, потом обернулся к распорядителю.

Но она знала, что сегодня не подвела его, потому что его глаза сияли, глядя на нее; она видела огромную любовь в этих грустных глазах, смешанную со странной тоской, которую она в свои годы не могла понять. И теперь многие широко улыбались Стивен, поглаживали ее пони и говорили, что он летает, как птица.

Один старый фермер заметил:

— Ему храбрости не занимать, да и хозяйке его, с позволения сказать, тоже.

На что Стивен вспыхнула и, не вполне искренне, сделала вид, что отдает все должное пони, разыгрывая скромность, хотя знала, что чувствует совсем не то.

— В дорогу! — позвал сэр Филип. — Хватит на сегодня, Стивен, твой бедный маленький дружок достаточно испытал за этот день. — Это было правдой, потому что Коллинс весь дрожал от возбуждения и выбивался из сил, пытаясь своими короткими ногами поравняться с тщеславными охотниками.

Ручки хлыстов поднимались к шляпам:

— До свидания, Стивен, скоро увидимся! Увидимся во вторник, сэр Филип, у Крума!

Охотники меняли лошадей, прежде чем отправиться к следующему логову.

Отец и дочь ехали домой сквозь сумерки, и теперь на живых изгородях не было шиповника, они стояли без листвы, серые, с кружевом нежных веточек в морозном уборе. Земля пахла чистотой, как свежевыстиранный наряд — «Божьей стиркой», как называла это Стивен — а слева, с далекой фермы, слышался лай цепной собаки. Маленькие огоньки зажигались в окнах коттеджей, все еще стоявших без занавесок, все еще таких приветливых; а дальше, там, где высокие холмы Мэлверна казались синими на фоне бледного неба, горело множество огоньков — огни домов, зажженные на алтаре холмов, посвященных Богу как холмов, так и жилищ. На придорожных деревьях не пели птицы, но царствовала тишина, еще более сладкая, чем птичьи песни; задумчивая и священная зимняя тишина, тишина доверчиво ждущей пашни. Ибо земля — это величайшая из святых всех времен, она не знает ни нетерпения, ни страха, ни сомнений, знает лишь веру, от которой исходит вся благодать, необходимая, чтобы взращивать человека.

Сэр Филип спросил:

— Ты счастлива, моя Стивен?

И она ответила:

— Я ужасно счастлива, папа. Я так ужасно счастлива, что даже самой страшно — я ведь не всегда буду такой счастливой, настолько счастливой.

Он не спрашивал, почему она не всегда будет счастливой; только кивнул, как будто признал ее довод; но он положил свою руку на уздечку поверх ее руки, большую, вселяющую спокойствие руку. Тогда вечерний покой завладел Стивен, смешанный со спокойствием здорового тела, утомленного свежим воздухом и энергичной гонкой, так что она покачивалась в седле, едва не засыпая. Пони, уставший даже больше, чем наездница, понуро трусил рысцой, с вяло висящими поводами, слишком утомленный, чтобы шарахаться от пугающих теней, которые собирались вокруг, чтобы напугать его. Его маленький ум, несомненно, мечтал о корме; о ведре с водой, которую приправят овсяной болтушкой; об успокаивающем шепоте конюха, когда тот чистит его и перевязывает ему ноги; о теплой попоне, такой приятной в зимнюю пору, а прежде всего — о глубоком золотом ложе из соломы, которое непременно ждет его в конюшне.

И вот медленно выплыла полная луна; казалось, она застыла, глядя во все глаза на Стивен, а морозный узор стал белым, как бриллианты, а тени стали черными и легли бархатными складками у подножия сонных изгородей. Но луга за изгородями стали серебристыми, и дорога в Мортон тоже.

Когда они наконец добрались до конюшен, было уже поздно, и старый Вильямс ждал во дворе с фонарем.

— Затравили? — спросил он, согласно обычаю; потом увидел трофей Стивен и засмеялся.

Стивен попыталась легко выпрыгнуть из седла, как отец, но, казалось, ноги больше не слушались ее. К ее ужасу и печали, они висели, как деревянные; она не могла совладать с ними; и, что хуже всего, Коллинс стал проявлять нетерпение, собираясь отправиться в стойло. Тогда сэр Филип обхватил Стивен крепкими руками, поднял ее, как ребенка, и понес ее, лишь слабо возражавшую, прямо к дверям дома — и дальше, в теплую, приятную детскую, где ждала ванна, исходившая паром. Ее голова упала ему на плечо, а веки сомкнулись, наливаясь честно заработанным сном; ей пришлось несколько раз сильно зажмуриться, чтобы прогнать его.

— Счастлива, милая? — прошептал он, и его серьезное лицо придвинулось ближе. Она чувствовала, как его щека, загрубевшая к концу дня, прижалась к ее лбу, и ей нравилась эта добрая грубость — она протянула руку и погладила эту щеку.

— Так ужасно, ужасно счастлива, папа, — прошептала она, — так… ужасно… счастлива…

Глава пятая

В понедельник, последовавший за первым днем Стивен на охоте, она проснулась с какой-то тяжестью на душе; минуты через две она поняла, из-за чего — сегодня придется идти на чай к Энтримам. Ее отношения с другими детьми были своеобразными, так думала она сама, и так же думали дети; они не могли найти этому определения, и Стивен тоже, но все равно это было так. Она, со своей отвагой, должна была пользоваться популярностью, но этого не было, и она догадывалась об этом, что заставляло ее чувствовать неловкость среди сверстников, а им, в свою очередь, тоже было неловко с ней. Она думала, что дети шепчутся о ней, шепчутся и смеются без очевидных причин; но, хотя однажды это и было так, совсем не всегда происходило то, что воображала Стивен. Она иногда бывала болезненно чувствительной и потому страдала сильнее.

Из всех детей, к которым Стивен питала наибольшую неприязнь, Вайолет и Роджер Энтрим занимали первое место; особенно Роджер, которому было десять лет, и он уже по уши был набит мужским чванством — ему недавно, этой зимой, позволили носить длинные брюки, что добавило свою долю к его чрезмерной гордости. У Роджера Энтрима были круглые карие глаза, как у матери, и маленький прямой нос, который однажды мог стать красивым; он был довольно крепко сбитым, пухлым мальчиком, и ягодицы у него выглядели слишком большими в короткой итонской куртке, особенно когда он расхаживал с важным видом, засунув руки в карманы, что делал довольно часто.