Когда опускается ночь - Уилки Коллинз
— Фабио! Фабио! — разрыдалась девушка, снова опустилась на скамейку и спрятала лицо.
— Это ради его блага, — спокойно проговорил отец Рокко. — Помни, это ради блага Фабио.
— Что он подумает обо мне, если я уеду? О, если бы я только умела писать! Если бы только могла оставить Фабио письмо!
— Разве я не подхожу для того, чтобы объяснить ему все, что он должен знать?
— Как мне покинуть его? О! Патер Рокко, как вы можете просить меня покинуть его?
— Я прошу тебя ничего не делать в спешке. Оставляю тебе время на раздумья до завтрашнего утра. В девять я буду на улице — и даже не стану входить в этот дом, если не буду знать заранее, что ты решила последовать моему совету. Подай мне знак из окна. Если я снаружи увижу, как ты машешь белой мантильей, я буду знать, что ты полна благородной решимости спасти Фабио и спасти себя. Больше я ничего не скажу, дитя мое, ибо сказал уже достаточно — если, конечно, не окажется, что я в тебе прискорбно ошибаюсь.
Он вышел, оставив ее горько рыдать. Неподалеку он повстречал Ла Бьонделлу с собакой — те возвращались домой. Девочка остановилась доложить, что благополучно доставила салфеточки, однако он лишь кивнул и улыбнулся ей и торопливо зашагал дальше. Разговор с Наниной оставил неприятное впечатление, и сейчас патер был не в настроении беседовать с ребенком.
Назавтра, примерно в половине девятого, патер Рокко отправился на улицу, где жила Нанина. По пути туда он заметил пса, который лениво трусил в нескольких шагах впереди него по мостовой, и одновременно увидел элегантную даму, которая шла навстречу. При ее приближении пес настороженно остановился, а когда она прошла мимо, зарычал и оскалился. Дама, со своей стороны, ахнула и брезгливо поморщилась, но грозный вид животного, похоже, не напугал и не удивил ее. Патер Рокко поглядел ей вслед с некоторым любопытством. Это была красивая женщина, и он восхитился ее храбростью.
«Этого рычащего зверя я прекрасно знаю, но кто же она?» — подумал он.
Пес был Скарамучча — он возвращался после очередного разбойного набега. А дама была Бриджида — она направлялась в мастерскую Луки Ломи.
До девяти часов оставалось еще несколько минут, когда патер занял позицию на улице напротив окна Нанины. Оно было открыто, но в нем не показывались ни она сама, ни ее сестричка. Патер Рокко в тревоге смотрел на церковные часы, которые как раз начали бить, — и вот бой стих, прошла минута-другая, однако никаких знаков ему не подали.
— Неужели она еще колеблется? — прошептал патер Рокко.
Едва эти слова сорвались с его губ, как за окном мелькнула белая мантилья.
Часть вторая
Глава I
Даже такой гениальный ход, как замена вероломной портнихи-итальянки модисткой-француженкой, выписанной из самого́ Парижа, не сразу избавил заведение великой Грифони от бремени житейских неурядиц. Не успела мадемуазель Виржини пробыть на новом месте в Пизе и недели, как заболела. О причине ее болезни ходили всевозможные слухи, а мадемуазель Грифони дошла до того, что предположила, будто здоровье новой управляющей стало жертвой злодейских махинаций химического толка со стороны ее соперницы-модистки. Чем бы ни было вызвано это несчастье, непреложные факты говорили сами за себя: мадемуазель Виржини и правда слегла, а врач настаивал, что ее следует отправить на воды в Лукку, как только она будет в состоянии встать с постели.
К счастью для мадемуазель Грифони, француженка, прежде чем здоровье подвело ее, успела создать три шедевра. Это были, во-первых, вечернее платье из желтой парчи, за которое она принялась в первое же утро, когда приступила к своим обязанностям в Пизе, во-вторых, черный плащ с капюшоном невиданного нового фасона, а в-третьих — прелестнейший на свете пеньюар, который, как говорили, ввели в моду французские принцессы. Эти наряды, будучи выставлены в витрине, гальванизировали пизанских дам, и в заведение Грифони со всех сторон тут же потекли заказы. Разумеется, простые швеи с легкостью исполняли их по образцам модистки-француженки. Поэтому недуг мадемуазель Виржини, пусть и причинивший своей обладательнице временные неудобства, в итоге не привел ни к каким невосполнимым потерям.
За два месяца на водах Лукки здоровье новой управляющей полностью восстановилось. Она вернулась в Пизу и возобновила работу в своей личной мастерской. Едва обосновавшись, она обнаружила, что за время ее отсутствия произошла важная перемена. Ее подруга и помощница Бриджида покинула свое место. На все расспросы от мадемуазель Грифони удалось добиться лишь одного ответа: исчезнувшая швея оставила место ни с того ни с сего, предупредив за пять минут, и ушла, никому не сообщив, чем решила заняться и куда направляется.
Шли месяцы, настал новый год, однако никаких писем и объяснений от Бриджиды никто так и не дождался. Миновал весенний сезон, когда наряды усиленно шьют и покупают, но новостей все не было. Настала первая годовщина воцарения мадемуазель Виржини в заведении мадемуазель Грифони — и тут наконец пришла записка, где говорилось, что Бриджида вернулась в Пизу и, если управляющая-француженка пришлет ей ответ с указанием, где она проживает, Бриджида навестит свою старую подругу сегодня вечером после работы. Необходимые сведения были охотно предоставлены, и Бриджида явилась в маленькую гостиную мадемуазель Виржини точно в назначенное время.
Итальянка вошла как обычно — лениво и величаво — и осведомилась о здоровье подруги столь небрежно и уселась в ближайшее кресло столь беспечно, словно они расставались не более чем на несколько дней. Мадемуазель Виржини рассмеялась со всей свойственной ей живостью и в лукавом изумлении приподняла брови — подвижные, как у многих француженок.
— Ну-ну, Бриджида! — воскликнула она. — Недаром в мастерской старушки Грифони тебя прозвали вертихвосткой! Где ты была? Почему ни разу не написала мне?
— Писать было особенно не о чем, кроме того, я с самого начала собиралась вернуться в Пизу и повидаться с тобой, — отвечала Бриджида, роскошно раскинувшись в кресле.
— Но где же ты пропадала почти год? Ты была в Италии?
— Нет, в Париже. Ты же знаешь, я пою — не слишком хорошо, но голос у меня есть, в
