Ба Цзинь - Осень
Цуй-хуань снова пошла к столу намочить полотенце и повернулась к Цзюе-синю:
— А почему они так ненавидят вас, барин? Мне непонятно — ведь вы с ними ведете себя по всем правилам. Неужели же вы хоть чем-нибудь обидели их? Даже мы, служанки, возмущены таким к вам отношением. — И она снова подала ему полотенце.
— Я и сам не понимаю, почему, — признался Цзюе-синь. Правда, о кое-каких причинах он догадывался, но не считал их достаточно вескими. Настоящей же причины он так и не понимал. Обтерев лицо второй раз, он, казалось, уничтожил не только следы слез на лице, но и свои заботы. Искреннее внимание девушки растрогало его. Он не мог понять ее души, но на память ему пришли многие мелкие услуги, которые она ему оказывала. Пусть это были мелочи — но они оставили в его впечатлительной душе неизгладимый след. Перед глазами заалел пучок рубиновых цветков граната — и пропал. Это так и осталось загадкой. Он не знал, чем вызвано это постоянное внимание к нему со стороны молодого, чистого существа. Однако он дорожил этим вниманием, черпая в нем спокойствие. И Цзюе-синь почувствовал, как силы постепенно возвращаются к нему.
— По-моему, причина все-таки есть, — сказала Цуй-хуань, беря у него полотенце. При виде его успокоившегося лица она непринужденно улыбнулась. Сейчас она не думала ни о том, что ей говорила госпожа Чжан, ни о том, как она мечтала о своем будущем и постепенно разочаровывалась в нем. Все ее мысли были сосредоточены на нем. Она не понимала его, но верила ему и как бы делила вместе с ним свои радости и огорчения. Она и вправду верила, что у теток должна быть причина ненавидеть его, но какая — этого угадать она не могла. — Подумайте как следует, барин, обязательно должна быть причина. Живете вы все одной семьей — так почему бы не жить в мире и согласии? Они же все — господа, должны понимать лучших слуг. — Она еще раз отошла к столу с полотенцем и стала: мочить его в тазу, повернув голову к Цзюе-синю и продолжая свою мысль: — Вы, барин, слишком добры, вас все обижают, а вы терпите.
— Осторожнее, Цуй-хуань. Услышат — попадет тебе, — поспешил предупредить ее Цзюе-синь, быстро переводя взгляд с ее лица на дверь.
Цуй-хуань положила отжатое полотенце на стол и рассмеялась:
— Как вы осторожны! А нам, слугам, к побоям не привыкать. Чего же тут бояться? Вы вправду обо мне заботитесь? — Последние слова были произнесены тихо. Цуй-хуань вышла с тазом, прошла немного по дорожке, выплеснула воду в узенький проход около помещения слуг и повернула обратно.
Подойдя к дверям, она услышала в комнате Цзюе-синя разговор и, откинув портьеры, увидела Юань-чэна и Чжоу-гуя. Чжоу-гуй, почтительно стоя перед Цзюе-синем, что-то говорил ему. До Цуй-хуань донеслись слова:
— …старая госпожа шумит, говорит надо в кумирню идти. Госпожа Сюй и госпожа Чэнь уж как ни уговаривали ее — ничего не помогает. Госпожа Чэнь ужас как волнуется. Послала меня за вами да за госпожой Чжоу. Госпожи Чжоу дома нет. А вы, барин, если время есть, зайдите к нам, пожалуйста.
— Хорошо. Сейчас же иду, — ответил, поднимаясь, Цзюе-синь и обратился к Юань-чэну: — А ты сходи и скажи кому-нибудь, чтобы приготовили мои носилки.
— Послать кого-нибудь за госпожой Чжоу? — подала голос Цуй-хуань, выходя из спальни, куда она относила таз и полотенце. Она знала, что госпожа Чжоу и госпожа Чжан отправились сегодня в гости к старшей тете Чжан и, очевидно, находятся еще там.
— Пока не стоит, — ответил Цзюе-синь после некоторого размышления, — я сначала сам узнаю, в чем дело. — Юань-чэн ушел. — Пойди посмотри, у себя ли брат, — вспомнив, обратился он к Цуй-хуань. — Если дома, пусть придет ко мне.
Цуй-хуань поспешила за Цзюе-минем.
Видя, что в комнате не осталось посторонних, Чжоу-гуй, ожидавший новых распоряжений Цзюе-синя, не удержался, чтобы не излить ему того, что было у него на душе:
— Знаете, барин, странный человек наш господин. Правда, старая госпожа Чжоу поговорить любит — да ведь ей и годов немало. А господин Чжоу Бо-тао ка» назло всегда ее из себя выводит. Вот, к примеру, с барышней Хой. Кабы вы не улаживали это дело много раз, разве Го-гуан похоронил бы барышню? Старая госпожа вчера только немного успокоилась, а господин опять вывел ее из себя. Мы, слуги, люди простые и необразованные, нам, конечно, не понять, что он задумал… — Приход Цзюе-миня прервал его излияния, и он закончил вопросом: — Будут еще приказания, барин?
— Нет, — покачал головой Цзюе-синь, — только пойди доложи своей старой госпоже, что я сейчас буду.
Когда Чжоу-гуй вышел, Цзюе-синь вкратце изложил брату все, что. ему сообщил слуга.
— Пойдем со мной, ладно? — попросил он брата.
Цзюе-минь нахмурился и не отвечал. Он размышлял: сегодня ему нужно было в другое место.
Цзюе-синь умоляюще глядел на него.
— Мама сейчас у тети Чжан, — пояснил он, — и нет нужды звать ее. Пойдем со мной — вдвоем лучше.
— Я сам собирался сегодня к тете Чжан, — признался Цзюе-минь.
— И я пойду с тобой. У них сегодня — день памяти дяди. А у бабушки я долго не задержусь. Потом вместе пойдем к тете Чжан. Цинь уже выздоровела, можем пригласить ее на днях к нам.
Волей-неволей Цзюе-миню пришлось согласиться. Цуй-хуань, не ожидая распоряжений Цзюе-синя, предложила:
— Я пойду скажу, чтобы младшему барину тоже подавали паланкин, — и вышла.
Когда носилки братьев остановились у главной гостиной особняка Чжоу, Чжоу-гуй проводил их внутрь.
В это время из своей комнаты вышел, опустив голову, Мэй; при виде братьев на его бледном лице появилось выражение радости, и он быстро пошел к ним навстречу.
— Как ты кстати, Цзюе-синь, — умоляюще зашептал он, подойдя к брату и хватая его за руку. — Помоги мне! — Вид у него был плохой; ввалившиеся щеки, темные круги под глазами, морщины на лбу, сошедшиеся у переносицы брови, тупой взгляд, дрожащий голос.
— Ты хоть скажи, в чем дело? — растерянно произнес Цзюе-синь, напуганный жалким видом Мэя.
— Ну скажи, что мне делать? Жена поссорилась с бабушкой. Ввязался отец и оскорбил бабушку. Она сегодня ничего не ест, говорит — уйдет в монастырь. Бабушка вместе с мамой накинулись на меня: говорят, что я жену защищаю. А жена тоже обвиняет меня, что я бабушку поддерживаю. Сейчас плачет в комнате, кричит, что к своему отцу вернется. Ну, скажи, Цзюе-синь, что мне делать? Уговариваешь ее — плохо, не уговариваешь — опять плохо! Всегда я оказываюсь виноватым, — тихим голосом жаловался Мэй, в отчаянии сложив руки на груди. В глазах его были и боль, и усталость, и ужас.
Цзюе-минь взглянул на брата. «Ну-ка, на что ты решишься?» — думал он. Цзюе-синь с жалостью глядел на Мэя. «Уж тебе-то надо было бы быть решительнее, — думал он, — и не брать пример с меня. А ты даже слабее меня!» И мягко, но с ноткой укоризны обратился к нему:
— Честно говоря, Мэй, у твоей жены характер тоже не из легких. Бабушка с ней ладить не может. Ведь бабушка старше ее — ей уступить нужно. Зачем сердить старого человека?
— Ты не знаешь, Цзюе-синь. Я ведь и сам так думаю. Жена, в общем-то, ничего. Вот только если вспылит — тогда ей все нипочем. А я между двух огней, — поспешил оправдать жену Мэй, как если бы его самого несправедливо обидели. Видя, что братья молчат, он продолжал: — Жена все больше расходится, а отец на ее стороне. Разве я могу перечить отцу? Приходится слушаться жену. А ведь, говоря по справедливости, она обычно хорошо ко мне относится.
Цзюе-минь не выдержал.
— А ты бы лучше разобрался: кто прав, кто виноват, чем слушать что попало, — холодно бросил он.
— Я просто не знаю, — попробовал отговориться Мэй, но понял, что братья не верят ему. Под прямым взглядом двух пар глаз он был вынужден признаться: — Я действительно боюсь их, всех боюсь. — Взглядом, полным безнадежности, он уставился в небо, и его лицо, освещенное солнцем, своей смертельной бледностью напоминало лицо мертвеца.
Презрительный взгляд Цзюе-миня случайно упал на это жалкое лицо. Чувства его вдруг переменились: он вздохнул и закусил губу. Он почувствовал, как в нем растет жажда мщения, требовавшая удовлетворения; ему хотелось бросить несколько язвительных слов в лицо тем людям, которые, по его мнению, этого заслуживали.
А Цзюе-синь в смятении смотрел на Мэя, не понимая, как такой молодой человек мог стать таким жалким, безвольным, бессловесным существом. Ему казалось, что его самого вынуждала к этому окружающая обстановка и давление старого мира. А ведь Мэй сам отказался от всего, ползал в ногах у тех, которые безжалостно топтали его, принося в жертву своим интересам. Мэй даже не понимал, что он делает, по какому гибельному пути идет. Невероятно! Цзюе-синь хотел увидеть на лице Мэя хоть проблеск протеста, стойкости и решительности, или в крайнем случае молодого задора! Увы. Это ужасающе бледное, истощенное лицо все так же неподвижно стояло у него перед глазами, не вызывая ни тени надежды. Даже Цзюе-синь считал, что этот юноша бессмысленно погубил свое будущее. Скептицизм Цзюе-синя перешел в жалость. Однако он не удержался от укора:
