Льюис Уоллес - Бен-Гур
Вода вытекала из трещины в скале, которую какая-то любящая рука расширила в углубление со сводом, а над ним высекла еврейскими буквами слово "Бог". Человек, сделавший это, вероятно, утолил здесь жажду и провел несколько дней, желая запечатлеть свою благодарность в более прочной форме. Из этого углубления вода сбегала на покрытую мхом плиту и затем в зеркально-чистый пруд, откуда разливалась между травянистыми балками, питая деревья, прежде чем окончательно затеряться в песках. На краю пруда заметно было несколько узеньких тропинок, остальное пространство покрыла нетронутая трава, при виде которой проводник окончательно убедился, что никто не нарушит их отдыха. Верблюд стал на колени, и проводник помог Ире и Валтасару сойти с него. Вслед за тем последний, повернувшись лицом к востоку, набожно сложил руки и стал молиться.
– Принеси мне кубок! – несколько нетерпеливо сказала Ира.
Невольник принес ей хрустальный кубок, и она, обратившись к Бен-Гуру, промолвила:
– У этого источника я буду твоей служанкой.
Они направились к пруду. Он хотел почерпнуть для нее воды, но она отказалась от его услуг и, встав на колени, держала кубок под струей. Когда он наполнился студеной влагой до краев, она предложила Бен-Гуру напиться первому.
– Нет, – сказал он, отклоняя ее грациозную руку и видя только ее большие глаза под дугами приподнятых бровей, – пожалуйста, позволь мне тебе служить.
Она настаивала на своем.
– На моей родине, о сын Гура, есть пословица: лучше быть чашником у счастливца, чем министром у царя.
– У счастливца, ты говоришь?
Удивление и вопрос звучали в тоне его слов, и она поспешила сказать:
– Боги посылают нам успех в знак того, что они с нами! Разве ты не победил в цирке?
На щеках Бен-Гура появился румянец. Ира продолжала:
– В поединке на шпагах ты убил римлянина.
Его лицо еще сильнее покрылось румянцем – не столько от воспоминаний о победе, сколько при мысли, что она интересуется его судьбой. Но удовольствие быстро сменилось раздумьем. Слух о поединке распространился по всему Востоку, но имя победителя было известно только очень немногим – Маллуху, Ильдериму и Симониду. Могли ли они довериться женщине? Так стоял он в смущении, и недоумевая, и гордясь ее вниманием. Заметив это, она приподнялась и, держа кубок над прудом, сказала:
– Боги Египта! Благодарю вас, что я нашла героя и что жертвой в Идернейском дворце был не мой царь людей. Итак, священные боги, совершаю вам возлияние и пью.
Часть содержимого в бокале она вылила обратно в пруд и, выпив остальное, с улыбкой обратилась к Иуде:
– О сын Гура, разве самые смелые мужчины так легко смущаются женщиной? Возьми кубок и постарайся найти для меня удачное слово.
Он взял кубок и наклонился, чтобы наполнить его.
– У сына Израиля нет богов, которым бы он совершал возлияние, – сказал он, играя водой, чтобы скрыть свое удивление, которое теперь было еще сильнее прежнего. Что еще знала о нем египтянка? Известно ли ей его отношение к Симониду и его договор с Ильдеримом? Он был охвачен недоверием. Кто-нибудь выдал его тайны, а они были крайне серьезны, тем более теперь, когда он направлялся в Иерусалим и когда они, окажись в руках врага, могли погубить не только его, но и его союзников, и само дело. Но была ли она его врагом?
Когда охлажденный бокал был наполнен, он встал и с притворным равнодушием сказал:
– Будь я египтянином, греком или римлянином, я бы сказал: "О вы, лучшие боги! Благодарю вас за то, что вы оставили миру для облегчения его страданий прелесть красоты и утешение любви, и пью за лучшую их представительницу – за Иру, прекраснейшую дочь Нила".
Она слегка коснулась рукой его плеча.
– Ты преступил закон. Ты призывал ложных богов. Почему бы мне не донести на тебя раввинам?
– О! Какой ничтожный донос для лица, знающего, как ты, столько важных тайн, – возразил он, смеясь.
– Но я пойду дальше: я пойду к юной еврейке, что украшает розами сад и отгоняет тень от дома великого антиохийского купца. Перед раввинами я обвиню тебя в богохульстве, а ей...
– В чем же ты обвинишь меня перед ней?
– Ей я повторю, что ты сказал мне сейчас, подняв бокал и призывая в свидетели богов.
Он молчал, как бы ожидая продолжения. В воображении его рисовался образ Эсфири, стоящей у кресла отца, слушающей посланные им депеши или читающей их. В ее присутствии он рассказал Симониду о происшествии в Идернейском дворце. Она была знакома с Ирой, последняя была хитра и ловка, а Эсфирь – проста и доверчива, и потому легко можно было войти к ней в доверие. Симонид не мог нарушить тайну. Ильдерим тоже, потому что, не говоря уже о бесчестности самого поступка, ему больше всего могло повредить ее разглашение. Но могла ли Эсфирь сообщить ее египтянке? Он не обвинял ее, но подозрение вкралось в его душу, а подозрения, как известно, плевелы души, растущие сами собой, и тем быстрее, чем менее в них нужды. Прежде чем он собрался ответить на намек относительно юной еврейки, к пруду подошел Валтасар.
– Мы многим обязаны тебе, сын Гура, – сказал он своим торжественным тоном. – Эта долина прекрасна. Трава, деревья, тень – все манит остаться и отдохнуть, а ключ блестит, как россыпь бриллиантов, и напевает мне о милосердном Боге. Я не нахожу слов, чтобы отблагодарить тебя за наслаждение, которое мы испытываем. Пойдем с нами и вкуси нашего хлеба.
– Позволь мне сперва услужить тебе.
С этими словами Бен-Гур наполнил кубок и подал его Валтасару, который, воздев глаза, вновь выразил свою благодарность.
Слуга принес полотенца. Вымыв руки, они все трое сели по восточному обычаю в палатке, много лет назад служившей мудрецам в пустыне. Они от души поели тех вкусных вещей, которые египтяне привезли с собой.
3. Бессмертие души
Палатка была раскинута под деревом, так что журчание источника постоянно услаждало слух. Тишина долины, свежесть воздуха, красота цветов, какой-то праздничный покой проникли в душу старика. Его голос, жесты и все манеры дышали необыкновенной мягкостью, и каждый его взор, обращенный на Бен-Гура, разговаривавшего с Ирой, выражал нежное сопереживание.
– Когда мы догнали тебя, сын Гура, – сказал он, окончив закусывать, – мне показалось, что твое лицо было обращено к Иepycaлиму. Могу ли узнать, не туда ли ты направляешься?
– Да, я еду в Священный Город.
– Я бы желал узнать, нет ли более короткого пути, чем путь через Равва-Аммон.
– Есть путь короче, хотя и более трудный, – через Геразу и Равва-Гилеад, которым я и намерен ехать.
– Я горю нетерпением, – продолжал Валтасар. – В последнее время мне видятся сны или, вернее, все один и тот же сон. Голос слышится мне во сне, и он говорит: "Встань и спеши! Тот, Кого ты так давно ждешь, близок".
– Ты разумеешь будущего Царя Иудейского? – спросил Бен-Гур, с удивлением устремив свои взоры на египтянина.
– Да, именно.
– Значит, ты ничего о Нем не слыхал?
– Ничего, за исключением слов этого голоса во сне.
– В таком случае прочти это известие, которое обрадует тебя, как обрадовало уже меня.
Бен-Гур достал из кармана письмо Маллуха. Рука египтянина, державшая письмо, сильно дрожала. Он читал громко, и по мере чтения волнение его все более усиливалось, жилы на шее вздувались и бились. В заключение он поднял к небу глаза, в которых блистала радость. Он не задавал вопросов, не питал ни малейшего сомнения, но, полный чувства благодарности, воссылал молитву: "О Боже, Ты был милосерд ко мне. Даруй мне, молю Тебя, узреть Спасителя, поклониться Ему, и тогда Твой раб будет готов отойти с миром".
Своеобразность этой простой молитвы произвела на Бен-Гура глубокое впечатление. Никогда присутствие Бога не казалось ему столь близким и неопровержимым. Он как будто склонился над ними или стоит рядом, как друг, готовый исполнить малейшую просьбу, как отец, которому одинаково дороги все дети, отец не только иудеев, но и язычников, всеобщий Отец, не нуждающийся в посредниках, будь то раввины, жрецы или учителя. И мысль, что такой Бог пошлет человечеству Спасителя, а не царя, показалась Бен-Гуру до такой степени естественной, до того сообразной с тем, в чем более всего нуждалось человечество, и с природой Самого Бога, что он не мог устоять, чтобы не спросить Валтасара:
– И теперь, Валтасар, когда Он уже явился в мир, ты все так же полагаешь, что Он будет Спасителем, а не царем?
– Как мне понять тебя? – отвечал он. – Дух, бывший моим водителем, более не являлся мне. Я верю голосу, говорившему мне во сне, но более я не имею никаких откровений.
– Я хочу напомнить тебе разницу в наших взглядах, – сказал Бен-Гур. – Ты полагал, что Он будет Царем, но не как кесарь, что Его царство будет духовное, а не мирское.
– О да, – сказал египтянин. – И я остаюсь при том же мнении. Я вижу различие наших ожиданий. Ты ждешь царя людей, а я – Спасителя душ.
