Эмиль Золя - Собрание сочинений в двадцати шести томах. т.18. Рим
Услышав легкое покашливание, Пьер быстро обернулся и вздрогнул, увидев перед собой кардинала Сарно, который бесшумно вошел в кабинет. Застигнутый врасплох перед картой, аббат смутился, как будто совершил тяжкий проступок, как будто пытался проникнуть в чужую тайну. Кровь бросилась ему в лицо.
Но кардинал, окинув его тусклым взглядом, прямо направился к столу и молча опустился в кресло. Махнув рукой, он избавил Пьера от обряда целования перстня.
— Я хотел засвидетельствовать почтение вашему высокопреосвященству, — сказал Пьер. — Ваше высокопреосвященство не совсем здоровы?
— Нет, нет, меня просто замучила эта окаянная простуда. И потом, у меня столько дел в последнее время!
В бледном свете, падавшем из окна, Пьер с удивлением рассматривал кардинала — хилого, кривобокого, некрасивого, с безжизненными глазами на изможденном, землистом лице. Он напомнил Пьеру его парижского дядю, прокорпевшего тридцать лет в какой-то канцелярии: у того был такой же потухший взгляд, желтая кожа, усталый, отупевший вид. Неужели правда, что этот дряхлый, сухонький старичок в черной сутане с красной каймою — властелин мира, неужели, никогда не отлучаясь из Рима, он управляет христианскими миссиями во всех странах, так что даже префект конгрегации Пропаганды веры не смеет ничего предпринять, не испросив его совета?
— Присядьте, пожалуйста, господин аббат… Итак, вы хотели меня повидать, у вас ко мне какая-нибудь просьба?
Приготовившись слушать, кардинал торопливо перелистывал худыми пальцами разложенные перед ним папки, пробегая глазами каждую бумажку, не теряя ни минуты, точно опытный стратег, точно полководец, который из своего кабинета руководит операциями далекой армии, ведя ее к победе.
Немного смутившись, что ему сразу предложили объяснить цель своего визита, Пьер решил высказаться начистоту.
— Действительно, я позволю себе испросить мудрого совета у вашего высокопреосвященства. Как вашему высокопреосвященству известно, я приехал в Рим, чтобы защищать мою книгу, и я был бы счастлив, если бы вы оказали мне честь напутствовать меня, помочь своим богатым опытом.
Пьер вкратце рассказал, в каком положении дело, и принялся горячо доказывать свою правоту. Но, продолжая говорить, он заметил, что кардинал слушает его невнимательно, думает о чем-то другом, перестает следить за его речью.
— Ах да, вы написали книгу, об этом шел разговор на вечере у донны Серафины… Это большая ошибка: священник не должен писать. Зачем?.. Раз конгрегация Индекса осуждает книгу, стало быть, она имеет на то причины. Что я могу поделать? Я не состою членом конгрегации, я ничего не знаю, совершенно ничего не знаю.
Напрасно пытался Пьер, удрученный такою замкнутостью, таким равнодушием, что-то объяснить, заинтересовать кардинала. Аббат понял, что человек этот, мудрый и проницательный в той области, которой ведает свыше сорока лет, не интересуется ничем другим. Его ум не был ни любознательным, ни гибким. В глазах старика угасли последние искры жизни, голова, казалось, еще более поникла, выражение лица стало хмурым и тупым.
— Я ничего не знаю, ничем не могу помочь, — повторил он. — И я никогда ни за кого не ходатайствую. — Однако, сделав над собой усилие, кардинал добавил: — Но ведь к этому делу имеет отношение Нани. Что вам советует Нани?
— Монсеньер Нани был так любезен, что сообщил мне имя докладчика, монсеньера Форнаро, и посоветовал нанести ему визит, — ответил Пьер.
Кардинал как будто удивился и даже очнулся от забытья. Его глаза немного оживились.
— Ах, вот как, вот как!.. Ну что ж, если Нани так сказал, у него были на то свои соображения. Ступайте же к монсеньеру Форнаро.
Кардинал поднялся с кресла и простился с Пьером, который поблагодарил его с глубоким поклоном. Но провожая посетителя до дверей, старик тотчас уселся за стол, и в могильной тишине комнаты вновь послышался шорох бумаг, которые он перелистывал своими костлявыми пальцами.
Пьер покорно последовал его совету. На обратном пути он решил зайти на Навонскую площадь. Но слуга монсеньера Форнаро сообщил, что его господин недавно вышел и что застать его можно только по утрам, до десяти часов. Стало быть, прием откладывался до завтра. Пьер заранее озаботился собрать сведения о прелате и знал о нем все самое существенное. Тот родился в Неаполе, обучался там же у монахов варнавитского ордена, закончил образование в римской семинарии, долго преподавал в Григорианском университете. Теперь монсеньер Форнаро состоял советником в нескольких конгрегациях и был каноником церкви Санта-Мариа-Маджоре; однако он сгорал желанием стать каноником собора св. Петра, а также лелеял честолюбивую мечту получить когда-нибудь должность секретаря папской консистории, дававшую право на пурпурное облачение кардинала. Его считали превосходным богословом и упрекали лишь в пристрастии к сочинительству, так как он изредка печатал статьи в религиозных журналах, хотя из осторожности никогда их не подписывал. Вдобавок он слыл воспитанным, светским человеком.
На другое утро Пьера приняли немедленно, как только он подал свою визитную карточку, и у него даже промелькнуло подозрение, что его прихода ожидали, хотя монсеньер Форнаро встретил его с удивленным и даже слегка встревоженным видом.
— Аббат Фроман, аббат Фроман, — повторял прелат, не выпуская из рук визитной карточки и внимательно ее рассматривая. — Войдите, прошу вас… Я чуть было не распорядился никого ко мне не пускать, у меня спешная работа… Но это ничего, садитесь, пожалуйста.
Пьер застыл на месте, с восхищением любуясь этим высоким красавцем лет пятидесяти пяти, здоровым и цветущим. Румяный, чисто выбритый, с легкой проседью в кудрявых волосах, с красивым носом, сочными губами и ласковым взглядом, он показался Пьеру самым обаятельным и блестящим из римских прелатов. В черной сутане с фиолетовым воротником, холеный, элегантный, он был просто великолепен. Просторная приемная, залитая солнцем, с двумя широкими окнами, выходившими на Навонскую площадь, была обставлена с изысканным вкусом, не часто при сущим нынешнему римскому духовенству, и казалась под стать хозяину; там царила атмосфера веселости и приветливости.
— Присаживайтесь, господин аббат, и соблаговолите сказать, чему я обязан честью вашего посещения?
Монсеньер Форнаро глядел на него с любезной и простодушной улыбкой, но Пьера вдруг очень смутил этот вполне естественный вопрос, хотя он и должен был его предвидеть. Следует ли сразу приступить к щекотливому делу, открыть цель своего визита? Он подумал, что это все же самый прямой и самый достойный путь.
— Ах, монсеньер, обращаясь к вам, я знаю, что это не принято, но мне посоветовали так поступить, и мне кажется, нет ничего дурного, когда люди порядочные пытаются добросовестно выяснить истину.
— В чем же дело, в чем дело? — спросил прелат с самым наивным видом, не переставая улыбаться.
— Так вот, говоря без обиняков, я узнал, что конгрегация Индекса прислала вам мою книгу «Новый Рим» и поручила дать о ней отзыв; поэтому я и решился обеспокоить вас на случай, если вам понадобятся какие-либо разъяснения с моей стороны.
Но монсеньер Форнаро не пожелал ничего больше слушать. Он схватился за голову обеими руками и, отшатнувшись, все так же учтиво прервал Пьера:
— Нет, нет! Не говорите так, перестаньте, вы меня глубоко огорчаете… Давайте считать, что вас ввели в заблуждение, ибо никто не должен этого знать, никто ничего и не знает, ни я, ни другие… Ради бога, прекратим этот разговор.
Однако Пьер, уже давно заметивший, какое поразительное впечатление производит имя асессора Священной канцелярии, по счастью, нашел удачный ответ.
— Поверьте, монсеньер, я не хочу причинить вам ни малейшей неприятности, и, повторяю, я никогда бы не осмелился докучать вам, если бы сам монсеньер Нани не указал мне на вас и не сообщил ваш адрес.
Эффект и на этот раз был потрясающий. Только монсеньер Форнаро пошел на уступки постепенно, со свойственным ему непринужденным изяществом. Он сдался не сразу, но возразил лукаво и многозначительно:
— Как! Неужели монсеньер Нани был так нескромен? Ну, я пожурю его за это, я сердит на него!.. Да откуда он знает? Он же не состоит в конгрегации, его могли ввести в заблуждение… Передайте ему, что я непричастен к вашему делу, что он ошибся, пусть это научит его не выдавать тайны, которые следует свято хранить.
Потом он прибавил, ласково глядя на Пьера, с обворожительной улыбкой на полных губах:
— Ну что ж, раз этого желает монсеньер Нани, я охотно побеседую с вами, дорогой господин Фроман. Только с одним условием: вы не будете выпытывать ничего ни о моем докладе, ни о том, что говорится или делается в конгрегации.
Пьер тоже улыбнулся, невольно восхищаясь тем, с какой легкостью все разрешается, когда установленные формальности соблюдены. И аббат в который раз принялся рассказывать о своем деле: как глубоко он изумлен осуждением своей книги, как долго и безуспешно он пытается выяснить, за что, собственно, ее преследуют.
