Даниэль Дефо - Счастливая куртизанка
Дефо просит передать своей любимой дочери Софии (жене Бейкера], что дух его «был сломлен не тем ударом, который нанес ему злобный, клятвопреступный и презренный враг» (очевидно, подразумевается Мери Брук, наследница его кредиторов). «Она хорошо знает, что мне случалось переносить и худшие несчастья. Нет, несправедливость, недоброта и, я должен сказать, бесчеловечные поступки моего собственного сына — вот что разорило мою семью и, одним словом, разбило мое сердце…; ничто другое не сразило бы и не могло бы сразить меня. Et tu, Brute! [И ты, Брут! (лат.) ]. Я положился на него, я доверился ему, я предал в его руки двух милых моему сердцу беспомощных детей; но он чужд сострадания и предоставляет им и их несчастной умирающей матери молить о куске хлеба у его дверей и выпрашивать как милостыню то, что он обязался обеспечить им самыми священными обещаниями, за собственной подписью и печатью; а сам, тем временем, живет в роскоши и изобилии. Простите мне мою слабость, я не могу продолжать; слишком тяжело у меня на сердце».
Это письмо, подписанное: «Ваш несчастный Д. Ф.», датировано 12 августа 1730 г., когда Дефо было около семидесяти лет. 26 апреля 1731 г. он скончался. Малограмотный писец на кладбище в Банхилл-филдс занес в свою конторскую книгу запись о погребении некоего «мистера Денбоу»: жизнь разыграла свою последнюю горькую шутку над великим мистификатором Даниэлем Дефо.
«Роксана» во многом следует той жанровой схеме, которая была разработана Дефо в его предшествующих романах. Необходимо, впрочем, оговориться — сам Дефо никогда не пользовался применительно к своей беллетристике этим определением. Ни теория, ни поэтика романа еще не были в ту пору разработаны в Англии; только позднее, начиная с Ричардсона и Фильдинга, этому жанру предстояло занять почетное место в английской литературе. Автору «Робинзона Крузо», «Молль Флендерс» и «Роксаны» казалось необходимым прежде всего сохранить у читателя иллюзию полной достоверности, «всамделишности» всех этих «историй», «дневников» и «записок». Он печатал их как подлинные документы, не ставя на титульном листе своей фамилии. И хотя предисловие к «Роксане» по-видимому отчасти нарушает этот принцип, автор и здесь старается держаться в тени и умалить свою роль, настаивая главным образом на подлинности записок героини; для большего правдоподобия он даже ссылается на то, что был «самолично знаком с первым мужем этой дамы — пивоваром ***, а также с его отцом»!
Сочинитель этих «доподлинных историй» авантюристов обоего пола — пирата Синглтона, карманника Джека-полковника, проститутки и воровки Молль Флендерс, куртизанки Роксаны — во многом опирался на опыт плутовского романа, зародившегося еще в XVI в. в Испании, а затем широко распространившегося и в других странах Европы. Так называемая «пикареска» (от испанского picaro — «плут») давала возможность представить разнообразные и пестрые картины общества, где феодальные связи уже распадались и «интерес чистогана» выступал как основное начало, определяющее взаимоотношения людей; причудливые судьбы «героя», столь же неразборчивого в средствах, как и все, кто его окружает, придавали острый драматизм сюжету.
У Дефо (как и у его французского современника Лесажа, создателя «Жиль Бласа») заметно, однако, стремление углубить и переосмыслить жанровую схему пикарески в соответствии с занимающими их социально-этическими и воспитательными проблемами. В «Робинзоне Крузо» для Дефо важнейшей задачей становится определение потенциала «человеческой природы», поставленной в исключительные по своей трудности условия. Своеобразными «робинзонадами» — экспериментами над нравственным складом, характером и поведением людей, проводимыми уже не на необитаемом острове, но в дебрях и пустынях, именуемых цивилизованным миром, являются и позднейшие книги Дефо[154].
В этой сфере Дефо мог опираться и на отечественную традицию, глубоко укоренившуюся в английской буржуазно-демократической пуританской литературе XVII в., — на так называемую «духовную автобиографию» — разного рода дневники, жизнеописания, исповеди, авторы которых, — как, например, Джон Бэньян в «Изобильной благодати» (1666) — подвергали пристальному самоанализу свое духовное «я», раздираемое противоречивыми побуждениями, борьбой греховных помыслов и соблазнов с раскаянием и просветлением[155].
Склонность к внимательному, даже придирчивому исследованию своих побуждений присуща Роксане в ничуть не меньшей степени, чем предшествующим персонажам Дефо. И хотя ее раскаяние не бывает ни длительным, ни глубоким, она все же искренне гордится своим протестантизмом: «Пусть я и шлюха, я все же шлюха протестантская, и — каковы бы ни были обстоятельства — не могла вести себя как шлюха католическая».
Протестантизм Дефо, который он в известной степени проецирует и в образ Роксаны, носит скорее политический, чем собственно-религиозный характер. В нем живут отголоски революционных общественных конфликтов XVII в. В сознании английского народа католицизм был ненавистным знаменем неограниченной феодально-абсолютистской монархии (недаром зависимость последних Стюартов от правительства Людовика XIV так усиливала их непопулярность в Англии!). Протестантизм ассоциировался с традициями английской буржуазной революции, казался оплотом английских «свобод». Критические суждения Роксаны о государственном строе и общественных нравах католической абсолютистской Франции во многом созвучны публицистике самого Дефо.
В «Роксане», как и во всем завершаемом ею цикле «историй», автора занимает прежде всего соотношение между характером и обстоятельствами, в которые поставлены его герои и героини. Он с равным интересом рассматривает и ситуации исключительные (многолетнее одиночество на необитаемом острове или жизнь в Лондоне, пораженном чумой), и ситуации массовидные, но не менее устрашающие по своим последствиям — нищету, бесправие, невежество, разврат, преступность, видя в них как гуманист-просветитель уже не столько акт «божественного произволения», сколько общественно-значимые явления, требующие осмысления и исследования.
Его восхищение неисчерпаемым потенциалом «человеческой природы» может показаться безграничным. Дефо славит находчивость, трудолюбие и нравственную силу Робинзона Крузо, мужество и выдержку лондонских горожан, устоявших против чумы; по-своему он любуется даже и пиратской отвагой Синглтона, и воровской изобретательностью и ловкостью Джека-полковника и Молль Флендерс. Но реализм Дефо проявляется и в той неизменной иронической проверке, какой он постоянно подвергает и поведение, и помыслы своих героев. Он показывает, как уживаются прекраснодушие и практицизм в сознании Робинзона Крузо, как недолговечны приступы раскаяния у Молль Флендерс, каким мастером пиратского «дела» становится благочестивейший квакер Вильям, хитроумно оградивший себя от возможной ответственности распиской в том, что его завербовали в пиратскую шайку насильно.
В «Роксане» это ироническое начало выражено особенно резко и придает особую выразительность лепке характера главной героини.
Автобиография этой «счастливой куртизанки» поражает своей откровенностью, хотя читатель, прельщенный заманчивым титульным листом, обманулся бы в своих ожиданиях, если бы рассчитывал найти здесь соблазнительные альковные сцены и фривольные подробности интимных отношений.» В этом смысле записки Роксаны отличаются не только от эротических романов Луве де Кувре или Ретиф де ла Бретонна, но даже от многих рискованных сцен «Памелы» и «Клариссы» высоконравственного Ричардсона своей сдержанностью, даже сухостью. Они заставляют вспомнить любопытные суждения Байрона, который писал в своем дневнике: «…подлинный сладострастник никогда не углубляется мыслью в грубую реальность. Только идеализируя земное, материальное, физическое в наших наслаждениях, вуалируя эти подробности и вовсе о них забывая или хотя бы никогда не называя их даже самому себе — только так можно уберечься от отвращения к ним»[156].
Для Роксаны, напротив, существенна, собственно, только «грубая реальность» заключаемых ею профессиональных любовных сделок. Для этой «жрицы наслаждений» ее ремесло — прежде всего доходное дело. Немолчный золотой дождь гиней, крон, пистолей, ливров сопровождает своим перезвоном все перипетии ее похождений. Начало и конец каждого эпизода ее воспоминаний, сопровождается, как правило, своего рода «инвентарной описью» или краткой сметой: Роксана или подсчитывает свои протори и убытки (как, например, после разорения и бегства ее первого мужа), или — что случается гораздо чаще — перечисляет подарки и денежные доходы, полученные от ее покровителей. По остроумному замечанию М. Э. Новака, посвятившего особое исследование роли экономики в художественном творчестве Дефо, изображение брака Роксаны с ее вторым мужем, голландским купцом, «напоминает слияние двух финансовых корпораций»[157], — так подробно исчислено все, что вносит каждая из двух сторон в общее «дело».
