Ба Цзинь - Осень
Цуй-хуань чуть-чуть приподняла голову, но все еще не решалась показать госпоже Чжан свое лицо; грудь ее тяжело вздымалась; с сильно бьющимся сердцем, вся дрожа, она прошептала:
— Я — ваша служанка. Как я могу не согласиться, если госпожа мне приказывает?
— Значит — ты согласна! — Госпожа Чжан была вне себя от радости. — Я так и знала, что ты не откажешься. Раз ты согласна, то подождем, пока у Цзюе-синя кончится срок траура, и тогда я все улажу. Не беспокойся, я все хорошо устрою.
На этот раз Цуй-хуань была тронута:
— Вы очень добры ко мне, госпожа. Ведь было бы черной неблагодарностью с моей стороны сетовать на свою судьбу. Я помню о Цянь-эр, помню о Чунь-лань — моя судьба во сто раз лучше. — Больше она была не в силах говорить, слезы потекли по ее щекам.
Из другой комнаты донесся мягкий голос Кэ-мина, звавшего жену. Госпожа Чжан откликнулась и, поднявшись, довольным тоном обратилась к Цуй-хуань:
— Ну, ладно. Ты устала, пора тебе отдохнуть. Прибери таз и иди слать. — Она ободряюще взглянула на Цуй-хуань и медленно вышла. На душе у нее было легко — она считала, что сделала доброе дело.
Лежа в эту ночь в своей кровати, взволнованная Цуй-хуань не могла сомкнуть глаз. Ей чудились картины будущего счастья. Многое она передумала за эту ночь в своей комнате, которая вызывала столько воспоминаний. Мысли Цуй-хуань перенеслись к Шу-ин, которая была в далеком Шанхае; все в этой комнате осталось после Шу-ин. Молодая хозяйка и сейчас продолжала заботиться о ней. Ведь это Шу-ин принесла ей счастье. Да, этот год Шу-ин как бы незримо защищала ее, давая ей возможность жить спокойно.
От керосиновой лампы, стоявшей за пологом, на потолок ложился бледный круг света; круг этот постепенно увеличивался, раздваивался — и вот их уже несколько. Круги плывут перед глазами Цуй-хуань. Ей кажется, что улыбающаяся Шу-ин стоит у ее кровати. Она чувствует себя счастливой, и ей тоже хочется улыбнуться. Но вот черты Шу-ин пропадают, и это уже не Шун-ин, а Цзюе-синь нежно смотрит на нее своим всегда печальным взглядом. Этот взгляд словно проникает в ее сердце, и кажется, что чья-то рука осторожно сжимает его. «Барин! — тихо и нежно зовет Цуй-хуань. Она улыбается и непокорные слезы застилают глаза. — Вам очень тяжело, — разговаривает сама с собой Цуй-хуань, вытирая слезы, — я буду хорошо ухаживать за вами. — Ей кажется, что он стоит рядом и слушает. — Почему вы всегда такой печальный и грустный? — жалеет она его. — Я ни разу не видела, чтобы вы смеялись. — И еще тише, еще ласковее продолжает: — Вы — редкий человек, барин. Вы так добры ко всем, а они с вами неискренни. Они думают только о себе. Вы не понимаете моих чувств. Я буду заботиться о вас, и вы будете веселым». Неожиданно Цуй-хуань улыбается каким-то своим мыслям и в смущении прячется под одеяло.
За окном назойливо стрекочут цикады. Неужели и они не могут уснуть? И Цуй-хуань приходит на память ее жизнь. Прошлое ее полно слез и горя: в десять лет она впервые познала нужду, в шестнадцать — навсегда потеряла семью и родных. В тот же год ее привели в этот дом, где она ожидала встретить еще горшую судьбу. Но ласковые руки и спокойная улыбка ее молодой хозяйки — ровесницы — сгладили тяжелые следы прошлого. Эта умная девушка стала ее подругой, почти сестрой; научила ее разбираться во многом, обучила ее грамоте. Когда Шу-ин попадала в беду, Цуй-хуань сочувственным взглядом ободряла свою молодую госпожу; замечая печаль на лице хозяйки, она делала все, чтобы помочь ей. И, наконец, помощь пришла. Ее хозяйка вырвалась из клетки и улетела на свободу. И Цуй-хуань испытала радость, когда эта девушка получила свободу, хотя сама она с этого дня лишилась лучшего друга. Но она и не предполагала, что будет постоянно чувствовать незримую руку своей доброй хозяйки и злой рок не коснется ее. Мало-помалу сердце ее занял другой человек. Когда это началось — она и сама не знала. Может быть, она и почувствовала влечение к нему потому, что он был самым добрым и вместе с тем ему было тяжелее всех, на него падали самые тяжелые удары судьбы и он больше всех нуждался в сочувствии. Он был добр к ней, но не знал, что у ней на сердце, не знал, что есть девушка, которая оплакивает его горькую судьбу и постоянно про себя желает ему счастья.
Было время — и она ждала чего-то, мечтала о чем-то. Но все это были вздорные иллюзии, от которых она давно отказалась. Брови ее редко хмурились, а в глазах почти не бывало грусти; ее пухлое личико, словно готовый вот-вот распуститься бутон розы, дышало красотой юности. Но она уже не питала никаких надежд. И думала она не о своем будущем — она была озабочена будущим другого человека. Но эти заботы были напрасными: слишком далеки они друг от друга, и ее руки не могли коснуться его. Ее будущее казалось ей еще более безрадостным, боле тусклым, чем настоящее…
Удивительная ночь предстояла Цуй-хуань! Прошло совсем мало времени, а она уже перешагнула через десяток барьеров, выбралась из плотного тумана и увидела будущее — будущее, которое уже успело изменить свой облик и стать непостижимо прекрасным. Вернулись ее надежды, ее мечты. Это были уже не вздорные иллюзии. Цуй-хуань не спала — сжимая до боли руки, она грезила наяву.
Она улыбнулась, но тут же слезы закапали из глаз. Она чувствовала, как та же рука тихонько ласкает ее сердце и успокаивает ее мысли. И вот уже невзгоды где-то далеко-далеко, они уже не причиняют ей вреда. Она чувствует, что сердце ее вырывается и куда-то летит, летит… Постепенно веки ее опустились, и вскоре она спала глубоким сном. Она уже не слышала, как часы за стеной пробили три раза.
Ей снился сон. Но этот сон причинил ей страдания. Она увидела то, чего больше всего боялась: в главном зале стоит маленький паланкин, ее подталкивают к нему, она плачет и не хочет садиться. Тогда ее вталкивают в него силой. Чей-то голос зовет ее по имени, но не успевает она ответить, как паланкин поднимают. Она выглядывает из правого окошка паланкина и видит, что этот человек бьет плеткой по стеклу и кричит, требуя остановить паланкин. От удара плетки стекло разлетается вдребезги, его осколки летят прямо ей в глаза. Она закрывает глаза, но носильщики уже подхватили паланкин и сломя голову бегут за ворота…
Возбужденная Цуй-хуань открыла глаза. Сердце билось так сильно, что ей было слышно, как оно стучит. Она прижала к груди левую руку. Под полог уже пробивался неяркий свет раннего утра. Цуй-хуань прислушалась — вокруг ни звука. Она чуть-чуть повернула голову и, почувствовав на щеке что-то мокрое и прохладное, поднесла к лицу руку: в глазах еще стояли слезы. Цуй-хуань тяжело вздохнула.
Громко закаркали вороны, сидевшие на коньке крыши; от кухни донесся крик петуха. Эти звуки отдавались в ее сердце, сжимая его жестким обручем. Цуй-хуань казалось, что она все еще находится между пробуждением и сном, и, будучи не в силах пошевельнуться, она недоуменно осматривалась вокруг. Под пологом постепенно светлело, ночной мрак таял, уступая место утреннему свету. Наконец, в комнате стало совсем светло. Это была все та же, знакомая ей комната! Цуй-хуань немного успокоилась. Она с трудом приподнялась, наполовину откинула полог и снова опустилась на постель. Одеяло прикрывало ее только до половины; одна рука покоилась на груди, другая была вытянута по одеялу. Цуй-хуань размышляла о виденном во сне, и сердце ее постепенно наполнялось состраданием к самой себе.
Течение ее мыслей было нарушено оживленным чириканьем воробьев. Свет в комнате из белого стал бледно-золотым. Неожиданно раздался легкий стук в дверь, и чей-то знакомый голос взволнованно позвал:
— Цуй-хуань!
«Неужели опять сон?… Вряд ли может случиться что-нибудь…» — подумала Цуй-хуань, но голос и стук слышались по-прежнему.
— Цуй-хуань, вставай! Вставай скорее, Цуй-хуань! — настойчиво звал голос.
Теперь она узнала — это был голос тетушки Тан.
— Что случилось, тетушка Тан? — испуганным голосом тихо спросила Цуй-хуань, приподнимаясь.
— Встала? Иди скорей! Цянь-эр… Цянь-эр умерла, — тревожно шептали из-за двери.
Цуй-хуань словно окатили водой: холодный озноб пробежал по всему телу; она ничего не соображала. Страшная черная тень мелькнула перед глазами. Цуй-хуань вздрогнула, но тут же овладела собой и тихо сказала:
— Тетушка Тан. подожди, я сейчас открою. — Накинув платье, спрыгнула с кровати и, сунув ноги в туфли, пошла открывать дверь.
За дверью с всклокоченными волосами, мертвенно белым лицом, с ужасом, застывшим в глазах, стояла тетушка Тан.
— Я боюсь, — растерянно шептала она, — тетушка Ли и другие уже там.
— Когда? — с состраданием в голосе спросила Цуй-хуань.
— Не знаю. Никто не знает. Когда мы пришли, она уже была холодная, — испуганно отвечала тетушка Тан.
— Заходи. Я причешусь и пойду с тобой, — попросила Цуй-хуань, уже успевшая одеться.
Поколебавшись, тетушка Тан вошла.
