В битве с исходом сомнительным - Джон Эрнст Стейнбек
– Можно войти?
– Конечно. Входите, ребята.
Они вошли и встали, как ученики, вызванные к доске отвечать урок, поглядывая друг на друга в надежде, что первым начнет говорить другой. Один сказал:
– Там люди… собрание созывают.
– Да? А почему?
Другой поспешил ответить:
– Они говорят, что голосовали за забастовку и что могут переголосовать. Говорят, какой смысл бастовать, если людей убивать будут. Говорят, что не хотят больше бастовать!
Гости замолчали, ожидая, что́ на это скажет Лондон.
Лондон вопросительно взглянул на Мака, глазами прося у него совета.
– Конечно, нужно собрание, – поддержал их Мак. – Здесь распоряжается народ. Как народ решит, так и будет.
Он поднял глаза на парламентеров:
– Идите и скажите ребятам, что примерно через полчаса Лондон ждет всех на собрание. Тогда народ проголосует – будем драться или драпать.
Они глядели на Лондона, ожидая от него подтверждения. Тот медленно кивнул.
– Все верно, – сказал он. – Через полчаса. Будет так, как проголосуют.
Низкорослые итальянцы церемонно, по-иностранному, поклонились, развернулись и покинули палатку.
Мак расхохотался.
– Это же замечательно! – воскликнул он. – Просто чудесно! Так гораздо лучше! Я-то боялся, что они разбегутся втихомолку, тайно, а они желают голосовать. Это значит, что они еще вместе и действуют сообща. Нет, это действительно превосходно! Можно и прекратить забастовку, лишь бы это было с общего согласия.
– Но разве ты не хочешь убедить их драться? – спросил Джим.
– О, конечно хочу! Надо предусмотреть и такую возможность. Но если драться и откажутся, то все-таки они не сбежали трусливо, как побитые псы. И это, знаешь ли, больше похоже на планомерное отступление, а не на бегство сломя голову от погони.
– А собрание-то как мы будем проводить? – нетерпеливо спросил Лондон.
– Так. Давай посмотрим. Хотя почти уже стемнело. Ты выступишь первым, Лондон. Объяснишь им, почему надо бороться, а не драпать. Мне на этот раз выступать, пожалуй, не стоит. С тех пор как утром я на них накинулся, особо теплых чувств они ко мне не питают. – Взгляд его упал на Джима. – Вот кто будет говорить, – решил он. – Тебе дается шанс. Ты сможешь им воспользоваться. Посмотрим, сумеешь ли ты переломить ситуацию и развернуть их в другую сторону. Скажи им нужные слова, Джим. Скажи. Ведь ты же ждал именно этого!
Глаза у Джима взволнованно блеснули.
– Мак! – вскричал он. – Я могу сдернуть бинты, кровь тогда так и хлынет. Это может их всколыхнуть!
Мак прищурился, обдумывая сказанное.
– Нет, – решительно сказал он. – Если ты их так всколыхнешь, им потребуется действие быстрое и сильное, а малейшее промедление – и весь пыл пропал. Нет, лучше слова для них найди, Джим. Скажи им прямо и ясно о том, как важна каждая забастовка, о том, что это маленькая битва в ходе большой войны. Ты справишься, Джим.
Джим вскочил:
– Да, ты прав, черт возьми! У меня будто почву выбили из-под ног, но теперь я справлюсь! Я смогу это сделать!
Он словно преобразился. Лицо его светилось и излучало энергию.
Они услышали чей-то быстрый торопливый бег. В палатку влетел молоденький парнишка.
– Там! В саду! – крикнул он. – Парень говорит, что он доктор! Он покалеченный лежит!
Все трое разом сорвались с места.
– Где?
– Там! На другом краю сада! Весь день там пролежал, говорит!
– Как ты нашел его? – сурово спросил Мак.
– Услышал его крики. Он велел к вам прийти и сказать.
Парнишка повернулся и нырнул в темноту.
– Лондон, возьми фонарь! – крикнул Мак. Он бежал бок о бок с Джимом. Тьма была почти полной. Впереди маячила фигура торопливо бегущего парнишки. Луговину они пересекли в одно мгновение. Парнишка добежал до первого ряда деревьев и нырнул под их своды. Они слышали его топот впереди. Вслед за ним они бросились в темную глубь сада.
Внезапно Мак резко ухватил Джима за руку:
– На землю, Джим! На землю! Живо!
В уши ударила звуковая волна, глаза ослепили две яркие вспышки. Мак растянулся на земле. Он услышал бег нескольких пар ног, повернулся к Джиму, но вспышки все еще застилали зрение и мешали видеть. Не сразу смог он разглядеть фигуру Джима. Тот стоял на коленях, свесив голову.
– На землю кидайся, Джим!
Джим не шевелился. Не вставая в полный рост, Мак пробрался к нему.
– Тебя что, задело, Джим?
Фигура накренилась и упала ничком, уткнувшись лицом в землю.
– О господи!
Мак протянул ладонь, чтобы приподнять голову Джима и, вскрикнув, отдернул руку и вытер ее о штаны. Лица у Джима не было. Мак медленно обвел глазами вокруг себя, обернулся через плечо.
Прыгающий свет фонаря осветил ноги бегущего Лондона.
– Где вы? – крикнул Лондон.
Мак не ответил. Откинувшись назад, он сел на пятки и застыл так коленопреклоненный в позе мусульманина, творящего молитву.
Наконец Лондон заметил их. Подойдя поближе, он остановился и очертил фонарем круг света, в который попали их фигуры.
– Ох, – только и вымолвил он и, опустив фонарь, вгляделся в картину. – Из автомата? – спросил он.
Мак кивнул, не отводя взгляда от своей липкой ладони.
Лондон посмотрел на Мака, и его бросило в дрожь от застывшего лица товарища. Мак с трудом поднялся, потом, наклонившись, поднял Джима и, словно мешок, взвалил на плечо его тело. Голова Джима, с которой капала кровь, свешивалась у Мака за спиной. Мак с трудом, на негнущихся ногах побрел к лагерю. Лондон шел рядом, светя ему фонарем.
На луговине толпились люди. Они теснились к идущим, пока не видели их ноши, а увидев, отшатывались. Мак шел сквозь толпу, словно не замечая никого вокруг. Он шел по луговине, мимо кухни, и толпа в молчании следовала за ним. Подойдя к помосту, он положил тело возле поручня и вспрыгнул на ступеньку. Протащив тело по доскам, он прислонил его к угловому столбу и выровнял, когда оно стало крениться набок.
Лондон поднял фонарь, протянув его Маку, и тот поставил его на помост рядом с телом, так, чтобы свет фонаря освещал голову. Он стоял перед толпой, сжимая поручень помоста. Его широко раскрытые глаза казались бесцветными. Перед ним стояли люди, их глаза блестели от света фонаря. За передним рядом угадывалась темная неосвещенная масса. Мак содрогнулся, шевельнул губами, чтобы начать говорить, и словно сломал лед, сковавший его челюсти. Он заговорил, и высокий его голос зазвучал монотонно и уныло:
– Этот парень ничего не хотел для себя, – начал он. Его пальцы, сжимавшие поручень, побелели. – Товарищи! Он ничего не хотел для себя лично!
