Никос Казандзакис - Последнее искушение Христа
ГЛАВА 27
Каждый Божий день и каждую ночь незаметно и упорно весна пробивалась из земли Израиля, расталкивая камни, взрыхляя почву. За одни сутки долины Шарона в Самарии и Ездрилона в Галилее покрылись желтыми маргаритками и дикими лилиями, недолговечные анемоны, как огромные капли крови, проступили меж хмурых скал Иудеи. На виноградных лозах высунулись маленькие, словно крабьи глаза, цветочки. И каждая розово-зеленая почка уже напевала о спелом винограде и новом вине, и у каждого листика стоял свой ангел-хранитель, оберегающий его и помогающий расти. Казалось, вернулись первые дни творения, когда каждое слово Господа, падая на девственную землю, прорастало деревьями, цветами и травой.
Этим утром у подножия святой горы Гаризим самаритянка вновь наполняла свой кувшин у колодца Иакова, глядя на дорогу к Галилее, словно желая еще раз увидеть бледного человека, который говорил ей о бессмертной воде. Теперь, по весне, эта любвеобильная вдова чувствовала сладкое томление в пышной груди.
Этой весенней ночью бессмертная душа Израиля оборачивалась соловьем, певшим у каждого открытого окна, не давая уснуть до рассвета ни одной незамужней иудейке. «Что ж ты ложишься в постель одна? — щебетала насмешливо она. — Для чего я наградила тебя длинными волосами, грудью и покатыми широкими бедрами? Вставай, надевай свои украшения, высунься из окна! Выходи на порог на рассвете, возьми свой кувшин и ступай к колодцу, заигрывая по дороге с холостыми иудеями. Может, твой будущий муж идет навстречу. У нас, евреев, много врагов, но пока мои дочери приносят мне детей, я бессмертна. Я ненавижу невспаханные поля, неплодоносящие деревья и девственниц!»
Вблизи Хеврона иудейские малыши, проснувшись поутру, бежали к священной гробнице Авраама и играли в Мессию. Они делали ивовые луки и стреляли в небо, призывая Мессию — царя Израиля — явиться, наконец, с длинным мечом и в золотых доспехах. Разложив шкуру ягненка на священной гробнице, они готовили ему престол, пели ему песню и хлопали в ладоши — и внезапно из-за гробницы начинали раздаваться крики и удары в бубен. С воплем оттуда выбегал Мессия: лицо его было страшно разрисовано, с усами и бородой, сделанными из конского хвоста. В руках он держал длинный меч из пальмовой ветви и колотил им всех по шее. Дети смеялись и падали поверженные.
День пришел и в дом Лазаря в Вифании, но Иисус за всю ночь так и не смежил век. Тоска не покидала его. Перед ним лежал единственный путь — смерть. «Пророчества говорят обо мне, — думал он. — Я — агнец, которому суждено взять на себя грехи мира и быть убиенным в эту Пасху. Так пусть же агнец будет убит часом раньше. Слаба плоть, и я не верю ей. В последнюю секунду она может струсить. Так пусть же смерть приходит сейчас, пока дух мой силен… О, когда же встанет солнце, чтобы можно было отправиться к Храму! Я должен положить конец всему сегодня!»
Приняв решение, он немного успокоился, закрыл глаза и тут же провалился в сон. Ему привиделся сад, полный диких зверей. И сам он был зверем — он резвился и играл вместе со всеми и вдруг, перемахнув через изгородь, оказался посреди деревни. При виде его люди в страхе бросились врассыпную. Женщины завизжали и стали хватать и уносить своих детей, чтобы дикий зверь не пожрал их. Потом мужчины, вооружившись палками, пиками, камнями, мечами, бросились за ним… Окровавленный, он упал на землю. Тогда его окружили, словно для того, чтобы судить. Однако это были уже не люди, а лисы, собаки, кабаны и волки, которые приговорили его к смерти. Они повели его на казнь, и тут оказалось, что он не может умереть: он был небесным зверем, а потому бессмертным. Как только выяснилось это, его взяла за руку женщина — Мария Магдалина. Она вывела его из города в поле и сказала: «Не улетай на небеса. Наступила весна — останься с нами». И они отправились в путь, и шли, пока не достигли границы Самарии. Тут появилась самаритянка с кувшином на плече. Она предложила ему воды, и он напился; потом, взяв его за руку, она проводила его до границы Галилеи. Здесь из-под цветущих олив вышла его мать. На ней был черный платок, она плакала. Увидев его раны, кровь и терновый венец на голове, она воздела руки. «Как ты растоптал меня, пусть Господь растопчет тебя! — вскричала она. — Ты сделал меня посмешищем в устах людей — весь мир судачит обо мне. Ты поднял руку на свое отечество, на Закон, на Бога Израиля. Неужто ты и Бога не боишься? Неужто тебе не стыдно перед людьми? Как мог забыть ты своих отца и мать? Да будь ты проклят!» — И она исчезла.
Иисус проснулся весь в поту. Вокруг храпели ученики. Во дворе прокричал петух. Петр, услышав его крик, приоткрыл глаза и увидел учителя, который стоял над ним.
— Рабби, — промолвил он, — перед тем, как прокричал петух, мне снился сон. Ты держал две доски. Но в твоих руках они превратились в псалтирь, ты начал играть и петь. Со всех концов земли к тебе сошлись дикие звери, чтобы послушать… Что это означает? Я спрошу старого Симеона.
— Твой сон на этом не заканчивается, — ответил Иисус. — Что же ты так поспешил проснуться? У этого сна есть продолжение.
— Продолжение? Я не понял. Может, он и тебе снился, рабби?
— Когда звери выслушали песню, они кинулись на певца и сожрали его.
Глаза у Петра полезли на лоб: в душе он чувствовал, что так оно и было, но вспомнить не мог.
— Не понимаю, — испугался Петр.
— Ты поймешь завтра утром, лишь только прокричит петух, — ответил Иисус и принялся расталкивать своих спутников. — Поднимайтесь, лентяи! У нас сегодня много дел.
— Мы что, уходим? — протирая глаза, спросил Филипп. — Я же говорил, что надо вернуться в Галилею — там спокойнее.
Иуда заскрипел зубами, но промолчал. Во внутренней комнате проснулись женщины, и оттуда послышался их безмятежный говор. Старая Саломея вышла растопить очаг. Ученики уже собрались во дворе в ожидании Иисуса, который тихо беседовал со старым Симеоном. Старик был совсем слаб и лежал в постели.
— Куда ты теперь идешь, дитя мое? — спросил раввин. — Куда ты ведешь свое войско? Снова на Иерусалим? Опять будешь поднимать руку на Храм? Ты же знаешь, слово становится делом, если оно рождено великой душой, а твоя душа велика. Тебе придется отвечать за свои слова. Если ты провозглашаешь разрушение Храма, в один прекрасный день он таки будет разрушен. Так что будь аккуратнее со словами!
— Хорошо, отец. Но я думаю обо всем мире, когда говорю. И я выбираю, что останется, а что нет. Я отвечаю за свои слова.
— Ах, если бы мне только довелось прожить еще немного, чтобы узнать, кто ты такой! Но я стар. И не могу уже отличить реальность от фантазий.
— Постарайся протянуть еще несколько дней, отец. До Пасхи. Пусть твоя отлетающая душа подержится еще за эту жизнь, и ты узнаешь. Час не пришел.
— Когда же он придет? — качая головой, грустно промолвил раввин. — Неужто Господь обманул меня? Неужто я не понял Его слов? Я умираю, умираю, и где же Мессия?
— Потерпи до Пасхи, отец. Ты увидишь. Господь всегда выполняет обещанное! — Иисус высвободил свою руку из цепких пальцев раввина и вышел во двор.
— Нафанаил, и ты, Филипп, ступайте в конец деревни, в самый последний дом, — промолвил он. — Там найдете молодую ослицу и осла, привязанных к двери. Отвяжите и приведите их сюда. А если кто скажет вам что-нибудь, ответьте: «Она нужна Сыну человеческому, и мы вернем ее».
— Чувствует мое сердце — быть беде, — прошептал Нафанаил своему другу.
— Идем, — ответил Филипп. — Делай, что он говорит, а там будь что будет.
Матфей, с утра первым делом схватившийся за перо, весь обратился в слух. «Бог Израиля, — думал он, — только взгляните, как все складывается согласно пророчествам! Что сказано у пророка Захарии: „Ликуй от радости, дщерь Сиона, торжествуй, дщерь Иерусалима, се Царь твой грядет к тебе, праведный и спасающий, кроткий, сидящий на ослице и на молодом осле“».
— Рабби, — обратился Матфей к Иисусу, чтобы подтвердить это, — ты, кажется, устал и не сможешь пешком дойти до Иерусалима.
— Нет, я не устал, — ответил Иисус. — А почему ты спросил? Просто мне почему-то захотелось сегодня поехать туда верхом.
— Тебе бы надо ехать на белом коне! — вступил в разговор Петр. — Ты же царь Израиля, ведь так? Значит, ты должен въезжать в свою столицу на белой лошади.
Иисус мельком взглянул на Иуду и промолчал. Тем временем Магдалина, выйдя из дома, остановилась на пороге. Глаза у нее были воспалены — она не спала всю ночь. Прислонившись к косяку, она тоскливо смотрела на Иисуса, будто чувствуя, что прощается с ним навсегда. Она хотела умолять его не уходить, но слова застревали в горле, Матфей видел, как судорога сводит ее губы, и все понял. «Пророки не дают ей слова молвить, — отметил он про себя. — Они не дают ей сбить Иисуса с того пути, который предсказан ими. Он сядет на ослицу и поедет в Иерусалим, хочет этого Магдалина или нет, хочет он сам этого или нет, ибо так предначертано!»
