Сельма Лагерлёф - Сага о Йёсте Берлинге
И он крикнул Йёсте Берлингу:
— Пойди к женщинам, Йёста! Может быть, он и к ним пожалует. Они ведь не привыкли к таким вещам, не то что я. Это может их напугать. И береги себя, Йёста, потому что он очень озлоблен против тебя; кто знает, может быть он еще имеет над тобой власть после данного ему тобой обещания. Все может быть.
Потом они узнали, что Лёвенборг оказался прав: Синтрам действительно умер в ту ночь. Некоторые утверждали, что он сам повесился в тюрьме. Другие полагали, что судебные власти отдали тайное распоряжение прикончить его, ибо никаких конкретных улик против него не было, а выпустить его на свободу, чтобы он снова причинял вред обитателям Лёвена, было просто немыслимо. Нашлись и такие, которые уверяли, будто какой-то господин приехал в черной карете, запряженной черными лошадьми, и забрал его с собой из тюрьмы. Не один Лёвенборг видел его той рождественской ночью. Видели его и в Форше, а Ульрика Дилльнер видела его во сне. Рассказывали, что и после смерти он продолжал являться многим до тех пор, пока Ульрика Дилльнер не перевезла его прах на кладбище в Бру. А затем она прогнала из Форша всех дурных слуг и завела там новый порядок. С тех пор там больше не появляются привидения.
Рассказывают, что еще до того, как Йёсте Берлингу удалось дойти до флигеля, где лежала майорша, какой-то незнакомец заходил туда и передал письмо. Никто не знал этого человека, но письмо положили на столик у кровати больной. Когда ей стало лучше, жар и боли утихли, она прочитала письмо.
Старики утверждали, что это улучшение произошло не без вмешательства темных сил. Синтрам и его единомышленники были заинтересованы в том, чтобы майорша прочла письмо.
Это был контракт, написанный кровью на черной бумаге. Кавалеры, наверное, узнали бы его. Он был составлен год назад рождественской ночью в кузнице Экебю.
Читая его теперь, майорша узнала, что ее считали ведьмой, которая посылала души кавалеров в преисподнюю, и поэтому ее приговорили к изгнанию из Экебю. Эти и всякие другие небылицы прочла она в письме. Она разобрала и дату и подписи и рядом с именем Йёсты нашла следующую приписку: «Майорша воспользовалась моей слабостью и отвлекла меня от честного труда, чтобы сделать кавалером в Экебю, она сделала меня убийцей Эббы Дона, открыв ей, что я отрешенный пастор, поэтому я ставлю здесь свою подпись».
Майорша медленно сложила бумагу и вложила ее в конверт. Она неподвижно лежала, размышляя о том, что узнала. Горько стало у нее на душе, когда она поняла, что думают о ней люди. Ведьмой и колдуньей она была для всех тех, кому делала так много добра, кому давала работу и хлеб. И вот ей награда, вот какую память оставляет она после себя. О ней думали хуже, чем муж думает о неверной жене.
Однако чего же еще ей было ожидать от этих темных людей? Ведь они были так далеки от нее. Но ведь кавалеры, которые жили под ее кровом и ели ее хлеб, они тоже верили этому. А может быть, просто делали вид, что верили, желая под этим предлогом захватить Экебю? Мысли лихорадочно проносились в ее голове. Гнев и жажда мести пылали в ее разгоряченном мозгу. И она послала дочь пастора, которая вместе с графиней Элисабет ухаживала за ней, в Хёгфорш за управляющим и инспектором. Она решила составить завещание.
И снова она погрузилась в раздумье. Брови ее сдвинулись, черты лица страдальчески исказились.
— Как вы себя чувствуете, майорша? — тихо спросила графиня.
— Мне действительно очень плохо, хуже чем когда бы то ни было.
Опять наступило молчание, но вскоре майорша заговорила резким, грубым голосом:
— Как странно, что и вы, графиня, которую все так любят, вы тоже были неверной женой.
Молодая женщина вздрогнула.
— Да, если и не на деле, то во всяком случае мысленно, а это, в общем, одно и то же. Я прекрасно знаю, что это одно и то же.
— Да, вы правы, майорша.
— И вы, графиня, теперь все-таки счастливы. Вы можете принадлежать своему возлюбленному без греха. Черный призрак не стоит между вами при встречах. Вы можете принадлежать друг другу, ничего не скрывая. Вы можете любить друг друга открыто и вместе идти бок о бок по жизни.
— О майорша, майорша!!
— Как вы могли, графиня, остаться с ним? — вскричала старуха с возрастающим гневом. — Искупите свой грех, искупите, пока не поздно! Вернитесь домой к родителям, пока они не приехали и не прокляли вас! Да разве можно считать Йёсту Берлинга вашим супругом? Уезжайте от него! Я оставляю ему в наследство Экебю, я дарю ему власть и богатство. Посмеете ли вы делить с ним все это? Рискнете ли вы принять счастье и почести? В свое время я решилась на это. Но вы помните, как все потом для меня обернулось? Помните ли вы рождественский обед в Экебю? Помните ли арестантскую в доме у ленсмана?
— О майорша, мы обе, обремененные нашим грехом, идем бок о бок по жизни, но у нас нет счастья. Я слежу здесь за тем, чтобы никакая радость не поселилась у нашего очага. Вы думаете, я не тоскую по отчему дому, майорша? О, я страшно тоскую без защиты и поддержки домашних, но я больше никогда не смогу насладиться всем этим. Здесь предстоит мне жить в страхе, зная, что все, что бы я ни сделала, ведет к греху и несчастью, зная, что, помогая одному, я гублю другого. Я слишком слаба и неразумна для жизни здесь, — и все же я вынуждена остаться, связанная вечным покаянием.
— Этим мы только уговариваем себя, стараясь обмануть наше сердце! — воскликнула майорша. — Вот оно, малодушие: вы просто не хотите расстаться с ним, в этом все дело.
Но прежде чем графиня успела ответить, в комнату вошел Йёста Берлинг.
— Пойди сюда, Йёста! — тотчас же подозвала его майорша, и голос ее при этом прозвучал еще грубее и резче. — Поди сюда, ты, которого превозносят все в Лёвше! Приблизься, снискавший славу защитника народа! Придется тебе выслушать, как по твоей милости старая майорша, всеми презираемая и всеми покинутая, скиталась по большим дорогам.
Сначала я тебе расскажу, что было весной, когда я пришла домой к своей матери, ибо тебе следует знать конец этой истории.
В марте, Йёста, я пришла на ферму в леса Эльвдалена. Едва ли я выглядела лучше, чем самая жалкая нищенка. Когда я пришла, мне сказали, что моя мать в кладовой. Я вошла в кладовую и долго стояла у двери. Вдоль стен тянулись длинные полки, а на них стояли блестящие ведра с молоком. И моя мать, которой было уже более девяноста лет, брала с полки ведра одно за другим и снимала сливки. Эта древняя старуха была еще достаточно проворна, но я видела, каких усилий ей стоило выпрямлять спину, чтобы достать ведро. Я не знала, заметила ли она меня, но через некоторое время она сказала мне каким-то странным, визгливым голосом:
— С тобой все произошло так, как я предсказывала!
Я хотела заговорить с ней и попросить у нее прощения, но все было напрасно. Она не слышала ни одного слова: она была глуха, как стена. Но через некоторое время она снова заговорила:
— Войди и помоги мне, — сказала она.
Тогда я подошла к ней и стала снимать сливки. Я брала с полок ведра и ставила их опять на место, большую ложку я опускала на нужную глубину; и мать была довольна. Снимать сливки она не доверила бы ни одной из служанок, но я с давних пор знала, как это делают.
— Что ж, ты вполне можешь справиться с этой работой, — сказала она.
И я поняла, что она простила меня.
И затем все как-то вдруг изменилось, и она не могла больше работать. Целыми днями она спала в своем кресле. А за несколько недель до рождества она умерла. Мне так хотелось приехать сюда раньше, Йёста, но я не могла оставить старушку.
Майорша остановилась. Ей снова стало трудно дышать, но она взяла себя в руки и продолжала:
— Это верно, Йёста, мне было приятно видеть тебя в Экебю. Что ж поделаешь, раз ты такой, что всем приятно твое общество. Если бы ты остепенился, я бы даровала тебе большую власть. Я всегда надеялась, что ты найдешь себе хорошую жену. Сначала мне казалось, что ею может стать Марианна Синклер, ибо я замечала, что она любила тебя еще тогда, когда ты жил на своем хуторе в лесу. Потом я думала, что ею будет Эбба Дона; я даже однажды поехала в Борг и сказала ей, что, если она выйдет за тебя замуж, я оставлю тебе в наследство Экебю. Если это было нехорошо с моей стороны, то прости меня.
Йёста стал перед ней на колени и прижался лбом к краю кровати. Из груди у него вырвался тяжкий стон.
— Скажи мне теперь, Йёста, как ты думаешь жить? Чем можешь ты заниматься, чтобы прокормить жену? Скажи мне! Ты ведь знаешь, я всегда желала тебе добра.
И Йёста отвечал ей с улыбкой, хотя сердце его готово было разорваться от горя:
— В былые дни, когда я пытался жить трудом своих рук, вы, майорша, подарили мне хутор; он и сейчас принадлежит мне. Этой осенью я привел его в полный порядок. Вместе с Лёвенборгом мы побелили потолки, покрасили стены и оклеили их обоями. Заднюю маленькую комнату Лёвенборг предложил назвать кабинетом графини; он даже купил у крестьян старинную мебель, случайно попавшую к ним с аукционов в господских поместьях. Сейчас в этой комнате есть кресла с высокими спинками и отделанные бронзой комоды. А в первой, большой комнате стоит ткацкий станок для графини и токарный для меня. В доме есть вся необходимая для хозяйства утварь. Мы с Лёвенборгом просиживали там многие вечера, беседуя о том, как молодая графиня и я будем жить на этом хуторе. Но моя жена только сейчас узнала об этом, майорша. Мы хотели сказать ей об этом позже, когда придет время покинуть Экебю.
