Сельма Лагерлёф - Сага о Йёсте Берлинге
— Я хочу до конца нести мой крест, — сказал он. — Я был дурным человеком, и сыновья у меня поэтому тоже дурные.
И он попросил, чтобы его посадили в тюрьму вместо сына, но ему сказали, что это невозможно.
Самая лучшая из старинных историй рассказывает о том, как он последовал за арестантской каретой, в которой везли его сына, как он спал у тюремной стены и как он не оставил сына до тех пор, пока тот не отбыл срока своего наказания. Но эту историю пусть расскажут другие.
Глава тридцать шестая
МАРГАРЕТА СЕЛЬСИНГ
За несколько дней до рождества майорша отправилась к берегам Лёвена, и лишь в сочельник она прибыла в Экебю. В дороге она заболела воспалением легких, но, несмотря на сильный жар, никогда еще не была такой веселой и приветливой.
Дочь пастора из Брубю, которая с октября месяца гостила у нее на ферме в лесах Эльвдалена, теперь возвращалась с ней вместе. Ей очень хотелось бы поскорее добраться до дома, но что она могла поделать, если старая майорша то и дело останавливала сани и подзывала каждого встречного, чтобы расспросить о новостях.
— Как идут дела здесь, в Лёвше? — спрашивала майорша.
— У нас теперь хорошо, — слышала она в ответ. — Наступили лучшие времена. Отрешенный пастор из Экебю и его жена помогают нам.
— Наступает хорошая пора, — отвечал другой. — Синтрама больше нет. Кавалеры из Экебю принялись за работу. Нашлись деньги пастора из Брубю, они были спрятаны в церкви на колокольне. Их оказалось так много, что теперь можно без труда восстановить честь и могущество Экебю. Их хватит еще и на то, чтобы обеспечить хлебом всех голодающих.
— А наш старый пробст словно помолодел и обрел новые силы, — рассказывал третий. — Каждое воскресенье он говорит с нами о том, что мы скоро обретем царствие небесное на земле. Кто же станет грешить после этого? Наступает царство добра.
Майорша не спеша продолжала свой путь, спрашивая каждого встречного:
— Как дела? Не терпите ли нужды?
Жар и острая боль в груди стихали, когда она слышала в ответ:
— Здесь есть две добрые богатые женщины, Марианна Синклер и Анна Шернхек; они ходят с Йёстой Берлингом по домам и оказывают помощь голодающим. И теперь никто уж не переводит зерно на водку.
Казалось, будто, не выходя из саней, майорша присутствует на каком-то богослужении. Она словно попала в святую землю. Она видела, как прояснялись старые, морщинистые лица, когда заходила речь о происшедших здесь переменах. Забывая о своих недугах, больные воздавали хвалу радостным дням.
— Мы все хотим быть такими, каким был добрый капитан Леннарт, — говорили они. — Мы все хотим быть добрыми. Мы хотим верить в добро. Мы никому не желаем зла. Тем скорее мы обретем на земле царствие небесное.
Она видела, что все они охвачены радостью. Голодающих бесплатно кормили в господских имениях. Никто теперь не сидел сложа руки, и на всех заводах майорши снова кипела работа.
Морозный воздух беспрепятственно вливался в больную грудь майорши, но никогда прежде не ощущала она в себе такой бодрости. Она не пропускала ни одного дома, чтобы не остановиться и не расспросить, как идут дела.
— Теперь все хорошо, — отвечали ей. — Здесь прежде царила нужда, но добрые господа из Экебю теперь помогают нам. Это просто удивительно, до чего же много они успели сделать. Мельница почти готова, кузница уже пущена в ход, а сгоревший господский дом быстро отстраивается.
Страдания и несчастья словно переродили людей. Неизвестно, конечно, надолго ли. Но все-таки приятно попасть в родные края, где все помогают друг другу и горят желанием делать добро. Майорша чувствовала, что она сможет простить кавалеров, и она благодарила за это бога.
— Анна-Лиза, — сказала она. — Мне, старому человеку, кажется, что я подъезжаю к небесным вратам.
Когда она наконец прибыла в Экебю и кавалеры поспешили навстречу, чтобы помочь ей выйти из саней, они едва узнали ее: ведь она теперь была такой же ласковой и кроткой, как их молодая графиня. Более пожилые, которые помнили ее еще молодой, шептали друг другу. «Нет, это не майорша, а Маргарета Сельсинг приехала в Экебю».
Кавалеры очень обрадовались, когда увидели, что майорша настроена очень дружелюбно и далека от всяких мстительных помыслов, однако их радость вскоре сменилась печалью, когда они узнали о ее тяжелой болезни. Ее немедленно отвели в гостиную небольшого флигеля, где помещалась контора, и уложили там. На пороге она обернулась и обратилась к кавалерам с такими словами:
— Это была божья буря, — да, божья буря. И я знаю теперь, что все это было к лучшему.
Затем дверь за ней закрылась, и кавалерам так и не пришлось больше увидеть ее.
А как многое хочется сказать тому, кто стоит на пороге смерти, слова так и готовы сорваться с уст, когда знаешь, что в соседней комнате находится тот, чьи уши скоро навсегда перестанут слышать. Так и хочется сказать: «О друг мой, можешь ли ты простить? Поверишь ли ты, что я любил тебя, несмотря ни на что? И как же могло случиться, что я причинил тебе столько горя, пока мы шли вместе с тобою? О мой друг, благодарю тебя за все те радости, которые ты подарил мне!»
Хочется сказать и это и еще многое, многое другое.
Но майорша металась в горячке и не могла услышать кавалеров. Неужели она никогда не узнает о том, как самоотверженно они трудятся, как продолжают начатое ею дело, как спасают честь и могущество Экебю? Неужели она никогда не узнает об этом?
И вот кавалеры отправились в кузницу. Там уже никого не было, но они подбросили в горн угля и приготовили железо. Они решили не звать кузнецов, которые разошлись по домам праздновать рождество, и сами стали у горна. Только бы дожить майорше до того момента, когда придет в действие молот, тогда он сам расскажет ей обо всем.
Прошел вечер, наступила ночь, а они все еще работали. Многим из них показалось знаменательным то, что они снова празднуют рождественскую ночь в кузнице.
Опытный Кевенхюллер, под руководством которого они так быстро восстановили кузницы и мельницы, и капитан-силач Кристиан Берг стояли у горна и следили за плавкой. Йёста и патрон Юлиус таскали уголь. Некоторые сидели на наковальне под поднятым молотом, а остальные расположились на угольных тачках и железных болванках. Лёвенборг, старый мистик и философ, и дядюшка Эберхард сидели на наковальне и беседовали.
— Сегодня ночью умрет Синтрам, — сказал Лёвенборг.
— Почему именно сегодня? — спросил Эберхард.
— Ты ведь помнишь, братец, какое пари заключили мы с Синтрамом год назад? Но мы за это время не совершили ничего недостойного кавалеров, и, значит, он проиграл.
— Если ты так думаешь, братец, то не мешало бы тебе знать, что мы совершили многое недостойное кавалеров. Прежде всего мы не помогли майорше, затем мы начали работать, и, наконец, не совсем порядочно было со стороны Йёсты Берлинга дать обещание и не покончить с собой.
— Я тоже так вначале думал, — сказал Лёвенборг, — но, мне кажется, ты, братец, еще не совсем разобрался во всем этом деле. Нам было запрещено совершать какие-либо проступки, преследующие своекорыстные цели; но как можно запретить нам действовать во имя любви, чести или спасения наших душ? Я считаю, что проиграл Синтрам.
— Возможно, что ты и прав.
— Я почему-то уверен в этом. Неспроста сегодня весь вечер я слышу звон его бубенцов. Скоро он будет здесь.
И старик вперил свой взор в усеянный редкими звездами клочок неба, видневшийся через приоткрытую дверь кузницы. Вдруг он вскочил.
— Ты видишь его, братец? — прошептал он. — Вон он пробирается в кузницу. Разве ты не видишь его?
— Я ничего не вижу, — возразил дядюшка Эберхард. — Да тебя, братец ты мой, просто клонит ко сну, вот и все.
— Я отчетливо видел его на фоне светлого неба. На нем длинная волчья шуба и меховая шапка. Он уже вошел сюда, но я не вижу его в темноте. Да вот он, смотри; он остановился теперь возле горна! Вон он стоит рядом с Кристианом Бергом, но тот, конечно, не замечает его. А вот, смотри, он теперь наклоняется и бросает что-то в огонь. У, какой он страшный! Берегитесь, друзья, берегитесь!
И тотчас же из печи метнулся сноп пламени и обдал кузнецов шлаком и искрами. Однако никто из них не пострадал.
— Он хочет отомстить нам, — прошептал Лёвенборг.
— Да ты, братец, совсем спятил! — воскликнул Эберхард. — Пора бы тебе бросить всю эту чертовщину.
— Можно говорить и думать все что угодно, но это нам не поможет. Разве ты не видишь его? Смотри, вот он стоит у столба и ухмыляется, глядя на нас. Не иначе, как он собирается опустить молот!
Он поспешно вскочил, увлекая за собой Эберхарда. И через мгновение молот с грохотом опустился на наковальню. Скоба, державшая молот, ослабла, и Эберхард с Лёвенборгом едва избежали смерти.
— Вот видишь, он больше не имеет над нами власти! — проговорил Лёвенборг, торжествуя. — Ясно, что поэтому он и хочет выместить на нас свою злобу.
И он крикнул Йёсте Берлингу:
