Джон Стейнбек - Гроздья гнева

Хастон кивнул:

— Правильно.

Начинало темнеть; в сумерках казалось, что оркестр, репетирующий танцы, играет все громче и громче. Вспыхнули лампочки, двое мужчин осмотрели составленный из кусков провод. Ребятишки еще плотнее столпились вокруг музыкантов. Подросток с гитарой негромко наигрывал блюз «Родные поля», и на втором припеве мелодию подхватили три губные гармоники и скрипка. К площадке со всех сторон сходился народ: мужчины в чистых синих комбинезонах, женщины в сарпинковых платьях. Они окружили площадку и спокойно дожидались начала танцев, стоя под яркими лампочками, освещавшими их оживленные, внимательные лица.

Вся зона лагеря была окружена высокой проволочной изгородью, и вдоль этой изгороди, на расстоянии пятидесяти футов один от другого, сидели на траве сторожевые.

Начинали съезжаться гости: мелкие фермеры с семьями, переселенцы из других лагерей. В воротах каждый называл фамилию знакомого, от которого было получено приглашение.

Оркестр заиграл деревенский танец — теперь уже громко, потому что репетиция кончилась. Праведники сидели у своих палаток, хмуро, презрительно поглядывая по сторонам. Они не переговаривались между собой, они бодрствовали на страже и всем своим видом выражали осуждение всем этим греховным затеям.

Руфь и Уинфилд наскоро проглотили свой скудный обед и ринулись к площадке. Мать вернула их, обеими руками задрала им подбородки кверху, проверяя, не грязные ли у них носы, заглянула в уши и велела пойти в санитарный корпус вымыть руки. Они переждали несколько минут позади уборных, потом кинулись сломя голову к площадке и смешались с толпой детей, обступивших оркестр.

Эл пообедал, взял бритву Тома и потратил не меньше получаса на бритье. Он помылся, смочил водой свои прямые волосы, зачесал их назад и надел узкие шерстяные брюки и полосатую рубашку. Улучив минуту, когда в умывальной никого не было, Эл посмотрел в зеркало и послал самому себе очаровательную улыбку, потом повернулся боком, стараясь увидеть, как это получается в профиль. Он надел на рукава красные резинки, влез в узкий пиджак, протер желтые башмаки кусочком туалетной бумаги. В эту минуту в умывальную кто-то вошел. Эл выскочил оттуда и молодцевато зашагал к площадке для танцев, шаря по сторонам глазами в поисках девушек. Около одной из палаток сидела хорошенькая блондинка. Эл подошел поближе и расстегнул пиджак, выставляя напоказ рубашку.

— Пойдешь на танцы? — спросил он.

Девушка отвернулась и ничего не ответила ему.

— Неужели и словечком нельзя перекинуться? Может, пойдем потанцуем? — И добавил небрежно: — Я вальс умею.

Девушка несмело подняла на него глаза и сказала:

— Подумаешь! Вальс все умеют.

— Лучше меня никто не умеет, — сказал Эл. На площадке снова грянул оркестр. Эл притопывал в такт ногой. — Пойдем, — сказал он.

Очень толстая женщина высунула голову из палатки и нахмурилась, увидев Эла.

— Проходи, проходи, — злобно сказала она. — Моя дочка давно сговорена. Ей уж недолго ждать — жених скоро приедет.

Эл лихо подмигнул девушке и зашагал дальше, приплясывая на ходу, поводя плечами, помахивая руками. А девушка пристально смотрела ему вслед.

Отец поставил тарелку на ящик и встал:

— Пойдем, Джон, — и пояснил матери: — Хотим поговорить кое с кем, узнаем, есть ли где работа. — И они ушли к домику управляющего.

Том подобрал хлебом оставшийся в тарелке мясной соус и отправил кусок в рот, потом протянул тарелку матери. Она опустила ее в ведро с горячей водой, сполоснула и дала вытереть Розе Сарона.

— Ты разве не пойдешь на танцы? — спросила мать.

— Обязательно пойду, — ответил Том. — Меня выбрали в комиссию. Надо заняться кое-какими гостями.

— Уже выбрали? — сказала мать. — Это, наверно, потому, что ты работаешь.

Роза Сарона сунула вытертую тарелку в ящик. Том сказал:

— Ну и толстеет она у нас!

Роза Сарона вспыхнула и взяла у матери вторую тарелку.

— А что же ей не толстеть, — сказала мать.

— И хорошеет день ото дня, — продолжал Том.

Роза Сарона покраснела еще гуще и опустила голову.

— Перестань, — пробормотала она.

— А что же ей не хорошеть, — сказала мать. — Молоденькие в положении всегда хорошеют.

Том рассмеялся:

— Если она и дальше так будет пухнуть, придется ей живот на тачке возить.

— Ну, перестань, — сказала Роза Сарона и ушла в палатку.

Мать негромко засмеялась:

— Что ты ее дразнишь?

— Да ей это нравится, — сказал Том.

— Я знаю, что нравится, а все-таки не надо ее трогать. Она и так по Конни тоскует.

— Ну, на Конни давно пора махнуть рукой. Он, поди, на президента Соединенных Штатов учится.

— Оставь ее, не трогай. Ведь ей не легко.

Уилли Итон подошел к палатке, широко улыбнулся и спросил:

— Ты Том Джоуд?

— Да.

— Я сегодня распорядитель. Ты нам понадобишься. Мне про тебя говорили.

— Что ж, с удовольствием, — сказал Том. — Познакомься — это ма.

— Здравствуйте, — сказал Уилли.

— Очень приятно.

Уилли сказал:

— Мы поставим тебя сначала у ворот, а потом перейдешь на площадку. Надо посмотреть за гостями — может, сразу их выследим. С тобой будет еще один дежурный. А потом пойдешь танцевать — и гляди в оба.

— Что ж, это я могу, — сказал Том.

Мать насторожилась:

— А разве что-нибудь ожидается?

— Нет, мэм, — ответил Уилли. — Ничего такого не ожидается.

— Ничего не ожидается, — сказал Том. — Пошли. Ну, увидимся на танцах, ма. — Они быстро зашагали к главному въезду.

Мать поставила вымытую посуду на ящик.

— Выходи, — крикнула она и, не получив ответа, повторила: — Роза, выходи.

Роза Сарона вышла из палатки и снова принялась вытирать посуду.

— Он подшучивает над тобой.

— Я знаю. Пусть его. Только мне неприятно, когда на меня смотрят.

— Ну, тут уж ничего не поделаешь. Смотреть будут. Ведь людям приятно полюбоваться на молоденькую, когда она в положении, — приятно и весело. А ты не собираешься на танцы?

— Собиралась, а теперь не знаю. Я хочу, чтобы Конни пришел. — Она повторила громко: — Ма, я хочу, чтобы он пришел. Я больше так не могу.

Мать пристально поглядела на нее.

— Я знаю, — сказала она. — Только смотри, Роза… не осрами семью.

— Нет, ма.

— Не осрами нас. Нам и так трудно, не хватает еще сраму.

У Розы Сарона задрожали губы.

— Я… я не пойду на танцы. Я не хочу… Ма… помоги мне! — Она опустилась на ящик и закрыла лицо ладонями.

Мать вытерла руки о кухонное полотенце, присела перед дочерью на корточки и погладила ее по волосам.

— Ты у меня хорошая, — сказала она. — Ты всегда была хорошая. Я тебя не оставлю. Ты не горюй. — Она оживленно заговорила: — Знаешь, что мы с тобой сделаем? Пойдем на танцы, сядем в сторонке и будем смотреть. Если кто пригласит, я скажу, тебе нельзя. Скажу, у тебя здоровье слабое. А ты послушаешь музыку, посмотришь на людей.

Роза Сарона подняла голову.

— А танцевать не пустишь?

— Не пущу.

— И пусть до меня никто не дотрагивается.

— Никто не дотронется.

Роза Сарона вздохнула и сказала с дрожью в голосе?

— Не знаю, ма, как дальше будет. Не знаю. Не знаю.

Мать потрепала ее по колену.

— Посмотри на меня. Ну, слушай. Слушай, что я скажу. Ты потерпи еще немножечко, а там полегчает. Еще немножечко. Я правду говорю. А теперь вставай. Сейчас мы с тобой помоемся, потом наденем все самое нарядное и пойдем смотреть на танцы. — Она повела Розу Сарона к санитарному корпусу.

Отец, дядя Джон и еще несколько человек сидели на корточках у крыльца конторы.

— Мы сегодня чуть на работу не устроились, — сказал отец. — Опоздали самую малость. Перед нами двоих уже наняли. И ведь вот что чудно́, тот, который нанимал, говорит: «По двадцать пять центов мы взяли двоих. А по двадцать — пожалуйста, сколько угодно. Вы поезжайте к себе в лагерь, скажите там, что по двадцать набор будет большой».

Сидевшие на корточках люди беспокойно зашевелились. Один — широкоплечий, в черной шляпе, затенявшей ему лицо, ударил ладонью по колену.

— Я эти поганые штучки знаю! — крикнул он. — И ведь наберут людей. Наберут голодных. На такой заработок семью не прокормишь, а от двадцати центов в час все равно не откажешься. И так и эдак ты у них в руках. Они продают работу, как с торгов. Скоро, пожалуй, нам самим придется приплачивать, лишь бы устроиться.

— Мы бы пошли, — сказал отец. — У нас совсем нет работы. Обязательно бы пошли, да побоялись — уж очень злобно другие на нас посматривали.

Широкоплечий в черной шляпе сказал:

— Начнешь думать, ум за разум заходит. Я у одного работал, так он не может собрать урожай. Один только сбор и то не окупится. Просто и не знает, что делать.

— А что, если… — Отец замялся. Все молча ждали. — Да это я так подумал… Будь у меня акр земли… жена бы овощей насажала, держали бы кур, парочку свиней. А мы бы поработали где-нибудь и вернулись. Детей в школу. Я таких школ, как здесь, нигде не видал.