Пэлем Вудхауз - Том 11. Монти Бодкин и другие
— Чтобы его поздравить. Он неплохо выступил, и так, бедняга, нервничал — в самый последний момент его заставили поменять песню. Сейчас у него, наверное, как гора с плеч. Он может обидеться, если я не скажу, что мне понравилось.
— Верно, — сказал он. — Конечно. Точно. Да. Ты абсолютно права. Жди здесь. Сейчас я его приведу.
— Зачем, не надо!
— Нет, надо. Я хочу сказать, может, он пойдет другим путем… Ну, например, через люк или еще как…
— Об этом я не подумала. Хорошо. Только не приводи его прямо сейчас. Пусть он сначала зайдет ко мне в каюту и прихватит шаль, а ты возвращайся.
— Договорились.
— Может, мне сходить с тобой?
— Нет, — сказал Монти. — Нет-нет. Не беспокойся. Не нужно.
Через несколько минут Монти вернулся заметно повеселевшим. Он больше не хмурился и не отирал лоб носовым платком. У него был вид человека, который прошел через горнило и обрел наконец место попрохладнее.
— До чего же хорошо, — сказал он. — Как будто другой корабль.
— А я что говорила?
— И была абсолютно права.
— Темнота не смущает?
— Нет, так даже лучше.
— Нашел Пизмарча?
— Ага. Он как раз допивал пиво, которым его угостили друзья и поклонники.
— Наверное, он рад, что песня имела успех.
— Еще бы! Насколько я понял, он собирается включить «Бандольеро» в постоянный репертуар. Судя по всему, до этого он специализировался на «Свадебной песне пахаря».
— А ты попросил его принести шаль?
— Да. Я распорядился на этот счет, скоро явится.
Он умолчал о том (у мужчин бывают свои маленькие секреты), что прежде чем исполнять поручение, наказал Альберту Пизмарчу занять наблюдательный пост у перехода из первого класса во второй и, подобно Горацию на мосту,[74] предотвратить вторжение Фуксии. После этого маневра ему полегчало. Теперь полный порядок, думал он. Как мы уже убедились, он не причислял стюарда к выдающимся стратегам нашего времени, однако такую простую и бесхитростную операцию, казалось, трудно провалить.
Он вдохнул полной грудью свежий океанский воздух, чувствуя себя генералом в конце триумфального сражения. И нежно поцеловал Гертруду, причем не один, а множество раз.
Все складывалось замечательным образом. Вне всяких сомнений. Она оценила его порыв, однако особой пылкости он не заметил. Манеры ее были сдержанны и в голосе сквозил холодок. По всему видно было, что-то ее смущает.
— Монти, — тихо сказала она.
— А?
Молчание. Потом, после паузы:
— Монти, помнишь, о чем мы с тобой говорили перед ланчем?
— А?
— Про мисс Флокс и про то, чтобы вы не общались.
— Ах это! Ну да…
— Ты с ней не разговаривал?
Монти выпятил грудь колесом. Будь на нем накрахмаленная сорочка, а не более современная рубашка из мягкого пике она бы в момент лопнула. Ни одну грудь не распирает так, как грудь человека с чистой совестью.
— Нет!
— Я очень рада.
— Я с ней даже не виделся!
В голосе Гертруды опять послышался холодок:
— Ясно. А если бы встретил, заговорил бы?
— Нет-нет. Ничего подобного. Я бы с ней даже не поздоровался.
— Здороваться нужно.
— Не всегда.
— Я против этого не возражаю.
— Ну хорошо, поздоровался бы — холодно.
— И больше ничего?
— Ничего.
— Тогда я спокойна. Она нехороший человек.
— Точно.
— Наверное, потому что из Голливуда.
— Совершенно верно.
— Или потому, что рыжая.
— Тоже возможно.
— Значит, ты с ней не разговаривал?
— Ни словом не обмолвился.
— Я так счастлива… Монти!
— Гертруда!
— Ой, кто-то идет.
Кто-то в белой куртке двигался прямо на них из темноты. Он тяжело дышал, но упорно напевал «Бандольеро».
— Пизмарч? — окликнула его Гертруда.
— А, вот вы где, мисс, — сказал Пизмарч вежливо. — Я принес вам шаль.
— Спасибо большое.
— Не знаю, ту или нет — она висела у вас в шкафу. Голубая и пушистая на ощупь.
— Да, это она. Все правильно. Спасибо большое. Выступление прошло великолепно, от всей души поздравляю.
— Благодарю, мисс. Да, пожалуй, я и впрямь всех сразил наповал. Публика неистовствовала. Отличный номер, мисс. Вы правильно отметили, очень зажигательный. Я намерен чаще исполнять его в будущем.
— Мистер Бодкин так и сказал.
Стюард стал вглядываться во тьму:
— А, так это мистер Бодкин рядом с вами, мисс? Я его не узнал. У меня для вас сообщение, сэр, — сказал Альберт Пизмарч учтиво. — Следуя вашей инструкции, сэр, я подстерег мисс Флокс и отослал ее назад, уведомив, что в настоящий момент вы не можете встретиться с ней, как было ранее условлено, а она попросила передать, что все понимает, ничего страшного, и будет ждать вас у себя в каюте в любое время между одиннадцатью вечера и полуночью.
Глава XIX
Украдкой пробираясь по коридорам, на цыпочках спускаясь по лестницам, уворачиваясь от встречных стюардов, стюардесс и пассажиров, Реджи Теннисон, покинув салон в десять ноль-ноль, в три с половиной минуты одиннадцатого стоял возле дверей Фуксии. Сердце его бешено колотилось и, казалось, вот-вот лопнет от натуги, а позвоночник под смокингом извивался, как змея. Он так долго не смел дохнуть, что почти забыл, как это делается. Как Монти Бодкина перед свиданием с Фуксией и Альберта Пизмарча перед исполнением «Бандольеро», его одолела трусость.
Собираясь на дело, он был настроен на легкий и непринужденный лад, точно юный фланер, решивший размять ноги после обеда. Однако с каждым шагом образ беспечного гуляки становился все менее убедительным, и когда наконец он остановился в тиши коридора, испуганно озираясь по сторонам и настороженно прислушиваясь к глухому и зловещему поскрипыванию половиц, от которого сердце уходило в пятки, трактовка роли кардинально изменилась. В настоящий момент он весьма талантливо изображал одного из тех подозрительных субъектов, которых любит задерживать полиция. Полицейский, случись таковому оказаться рядом, не сказал бы наверняка, что именно замыслил Реджи — убийство, поджог, кражу со взломом или покупку шоколадки после восьми вечера, но ясно было одно: он замыслил что-то нехорошее.
Секунд сорок молодой человек простоял в неподвижности, лишь глазами бешено вращал. Затем, когда ему показалось, что так может длиться до бесконечности, внезапно в голове у него промелькнула мысль, от которой он вновь осмелел и приободрился, а легкие обрели былую эластичность. Лицо его посуровело, плечи расправились, а губы беззвучно зашевелились, словно внутренний голос шепнул ему на ухо: «Две тысячи фунтов», а он ответил: «Помню, помню, не забыл». Он судорожно рванул дверную ручку и вошел внутрь.
Учитывая, что хозяйка каюты когда-то была ему дорога — однажды дело даже дошло до предложения руки и сердца, — можно было бы подумать, что, оглядывая ее апартаменты и натыкаясь глазами на ее вещи, Реджи Теннисон настроится на сентиментальный лад — в порыве, скажем, нежности схватит щетку для волос и с легким вздохом прижмет к губам, ласково коснется оранжевой губной помады или пинцета для бровей.
Однако случай был явно не тот. Эмоции Реджи были в точности как у Десмонта Каррузерса — героя книги, которую он сегодня утром взял почитать в библиотеке, — когда тот вступал под сень индийского храма, чтобы похитить гигантский сапфир из глазницы местного божества. Десмонт был сосредоточен наделе, и Реджи следовал его примеру. Он сконцентрировал внимание на комоде, который стоял в углу. Когда после обследования выяснилось, что тот заперт на ключ, он почувствовал себя примерно так же, как Десмонт Каррузерс, когда обнаружил между собой и идолом пару огромных кобр, которых туда подложил коварный жрец. Подобное чувство всегда посещает человека, когда он замечает, что его выставили на посмешище.
Некоторое время он простоял, не зная что делать.
Но это длилось недолго. Разум ему подсказал, что где есть комоды, там есть и ключи, а внутреннее чутье привело к туалетному столику. Ключи нашлись в верхнем ящике, и он уже было собрался вернуться к комоду, но тут взгляд его упал на фотографию в серебряной рамочке, прислоненную к зеркалу. Это был его брат Амброз, снятый анфас с дымящейся трубкой во рту.
Романистам, пишущим о героических подвигах и приключениях, следует в законодательном порядке запретить фотографироваться с трубкой. Это несправедливо по отношению к читателям, которым этот снимок может попасться на глаза. Они получаются такими мужественными и суровыми, что испугаться можно. Это и произошло с Реджи. В лихости, с которой Амброз закусил трубку, ему почудилось что-то жутковатое. При мысли о том, что этот здоровяк спокойно разгуливает по кораблю и в любой момент может вломиться в дверь и его застукать, Реджи Теннисона прошиб холодный пот.
