Джордж Элиот - Мельница на Флоссе
— Я очень благодарна вам за то, что вы думали обо мне все эти годы. Так приятно, когда ты кому-то дорог. Ну, не удивительно ли, не прекрасно ли, что господь сотворил ваше сердце таким, и вам не безразлична смешная маленькая девочка, которую вы знали всего несколько недель! Я, помню, говорила вам, что, кажется, вы больше любите меня, чем мой брат.
— Ах, Мэгги, — чуть не с раздражением произнес Филип, — вы никогда не будете любить меня так, как Тома.
— Возможно, и нет, — просто ответила Мэгги, — ведь, знаете, первое мое воспоминание — это как я стою рядом с Томом на берегу Флосса и он держит меня за руку: все, что было до того, покрыто мраком. Но я никогда не забуду вас… хотя мы и не должны встречаться.
— Не говорите так, Мэгги, — сказал Филип. — Если я хранил эту маленькую девочку в моем сердце все пять долгих лет, неужели я не приобрел на нее никаких прав? Она не должна совсем уходить из моей жизни.
— Да, если бы я была свободна, — сказала Мэгги, — но я не принадлежу себе… я должна покориться. — Она замялась было, затем добавила: — И я хотела сказать вам, чтоб вы не заговаривали с Томом — здоровайтесь с ним, и только. Он когда-то наказал мне не общаться с вами, и чувства его с тех пор не переменились… О боже, солнце уже зашло. Я слишком задержалась. До свидания. — Она снова подала ему руку.
— Я буду приходить сюда, когда только смогу, пока снова вас не увижу, Мэгги. Думайте немного и обо мне, не только о других.
— Ну конечно, — откликнулась Мэгги, ускоряя шаг, и вскоре исчезла за последними пихтами; но Филип долго глядел ей вслед, словно все еще видел ее.
И вот они разошлись: Мэгги — чтобы искать выхода из уже начавшейся в ее душе борьбы, Филип — чтобы вспоминать и надеяться. Вы, конечно, жестоко его порицаете. Он был лет на пять старше Мэгги, полностью отдавал себе отчет в своем чувстве к ней и должен был предвидеть, как будут выглядеть их предполагаемые встречи в глазах посторонних. Но вы не должны думать, что в нем говорил грубый эгоизм: он успокоился, только когда убедил себя, что стремится сделать жизнь Мэгги хоть немножко более счастливой — стремится к этому даже больше, чем к достижению своих личных целей. У него она найдет сочувствие, у него она найдет помощь. По тому, как она держалась с ним, он видел, что ему нечего и надеяться на взаимность с ее стороны; она выказывала по отношению к нему ту же прелестную детскую нежность, что и в те времена, когда ей было двенадцать лет; возможно, она никогда не полюбит его… возможно, ни одна женщина не способна его полюбить… Ну что же, он перенесет это; он будет довольствоваться счастьем видеть ее… чувствовать хоть в чем-то ее близость. Потом он опять судорожно хватался за мысль — вдруг она все-таки его полюбит; может быть, в ней зародится к нему чувство, если она увидит, как он нуждается в той неусыпной нежности, которой так полно все ее существо. Если какая-нибудь женщина может полюбить его, то это только Мэгги; в ней таятся неиссякаемые сокровища любви, и некому предъявить на них права. К тому же разве не жаль, что такой ум должен увянуть в самом расцвете, словно молодое деревцо в лесу, где недостает света и простора! Не может ли он помешать этому, убедить ее сбросить оковы, которые она сама на себя налагает? Он будет ее ангелом-хранителем; он сделает ради нее все, все вынесет… кроме разлуки.
Глава II ТЕТУШКА ГЛЕГГ ЗНАКОМИТСЯ С ШИРИНОЙ БОЛЬШОГО ПАЛЬЦА БОБА
В то время как у Мэгги борьба шла в глубинах души, где одна призрачная армия сражалась с другой и поверженные призраки вновь и вновь восставали к жизни, Том принимал участие в более прозаической и шумной битве, борясь с препятствиями более реальными и одерживая более ощутимые победы. Так оно ведется со времен Гекубы и Гектора,[76] укротителя коней: внутри ограды женщины с развевающимися волосами вздымают руки в молитве, издали глядя на потрясающую мир борьбу и заполняя долгие пустые дни воспоминаниями и страхами; вне ее — мужчины, в жестокой схватке с врагами божественными и земными, отгоняют воспоминания более ярким светом зовущей их цели, не чувствуя страха, не ощущая ран в пылу молниеносных сражений. Вы достаточно знаете Тома и, я думаю, вряд ли усомнитесь, что он добьется своего, если очень захочет. Тот, кто поставит на него, скорее всего выиграет, несмотря на его ничтожные успехи в классических языках и литературе, ибо Том никогда не стремился быть первым в этой области, а для того чтобы глупость расцвела пышным цветом, нет лучше средства, чем пичкать ум кучей предметов, к которым он не питает никакого влечения. Но теперь присущая Тому сила воли, слив воедино его честность, гордость, его стыд за павший на семью позор и его личное честолюбие, направила его усилия к одной цели и не позволяла ему падать духом. Дядюшка Дин, который внимательно следил за Томом, вскоре стал возлагать на него большие надежды и даже в какой-то степени гордиться, что взял на службу племянника, обладающего, как обнаружилось, такой хорошей практической сметкой. Том скоро увидел, что дядюшка действительно думал о его благе, поместив его сперва на товарные склады, так как мистер Дин стал намекать, что по прошествии некоторого времени фирма, возможно, доверит ему внешние закупки кое-каких простых товаров, названиями которых я не хочу оскорблять ничей изысканный слух. Несомненно памятуя об этом, мистер Дин обычно приглашал Тома к себе в кабинет, когда оставался в одиночестве распить после обеда бутылку портвейна, и битый час читал ему наставления или задавал вопросы о различных предметах ввоза и вывоза, пускаясь время от времени в экскурсы, имевшие более косвенную практическую ценность, касательно того, что выгодней для торговых фирм Сент-Огга — привозить товары на своих судах или на иноземных: предмет, в котором мистер Дин, будучи судовладельцем, естественно мог блеснуть, тем паче разгорячившись от вина и собственного красноречия. Уже на второй год работы Тому было повышено жалованье, но все, кроме денег на обед и одежду, шло домой в жестяную коробку; он даже сторонился товарищей, так как боялся, что дружеские связи могут привести его к невольным тратам. И не то чтобы Том был вылеплен по сентиментальному образцу трудолюбивого подмастерья — он наделен был здоровым аппетитом ко всяким удовольствиям: хотел бы стать укротителем коней, заметной фигурой в обществе, устраивать щедрые пиры, любезно оделять всех милостями и считаться одним из первых среди молодых людей в округе; да что там — он твердо решил рано или поздно добиться всего этого, но его практический ум говорил ему, что пока есть один только путь — путь отказа от всего и путь воздержания; ему предстояло миновать ряд придорожных столбов, и одним из них была выплата отцовского долга. Твердо решив это сделать, он шагал прямо вперед, и в характере его появилась мрачная непреклонность, столь свойственная юности, когда ей раньше времени приходится полагаться только на себя. Он полностью разделял чувства отца, источником которых была фамильная гордость, и твердо решил быть безукоризненным сыном, но, постепенно приобретая все больший деловой опыт, не мог в душе не осуждать мистера Талливера за опрометчивость и неблагоразумие. У них не было ничего общего в характере, и в те немногие часы, которые Том проводил дома, лицо его обычно оставалось хмурым. Он внушал Мэгги благоговейный страх, с которым она боролась, сознавая, что у нее нет для него оснований — она шире мыслит и побуждения ее глубже, — но борьба эта была бесплодна. Цельная натура, которая выполняет то, что задумала, глушит в себе всякий импульс, способный этому помешать, и не мечтает о недостижимом, сильна именно своей ограниченностью.
Нетрудно догадаться, что несходство между Томом и его отцом, проявлявшееся ярче и ярче, все больше располагало к нему тетушек и дядюшек с материнской стороны, и слона мистера Дина, с похвалой отзывавшегося в разговорах с мистером Глеггом о деловых качествах Тома и прочившего ему успех, все чаще обсуждались в их кругу, хотя прием они встречали различный. Оказывается, Том может стать достойным своей родни, и при этом без малейших с их стороны затрат и беспокойства. Ну что ж, миссис Пуллет всегда считала, что превосходный цвет лица, унаследованный Томом от Додсонов, служит верным доказательством ожидающего его благополучия, а его юношеские проступки — проделка с индюком и вообще недостаточное уважение к тетушкам — говорят лишь о небольшой примеси талливеровской крови, от чего он с возрастом, несомненно, избавится. Мистер Глегг, возымевший к Тому расположение еще с той поры, когда он так мужественно и разумно вел себя в день описи имущества, настолько позабыл присущую ему осторожность, что выразил намерение содействовать его успехам… когда-нибудь в будущем, если представится возможность сделать это, не выходя за рамки благоразумия, ничего в конечном счете не теряя. Однако миссис Глегг заметила, что не в ее привычках бросать слова на ветер, как это делают иные, и кто меньше говорит, от того больше проку, а когда наступит время, все увидят, кто умеет не только болтать языком. Дядюшка Пуллет после молчаливых раздумий, на которые ему потребовалось несколько мятных лепешек, решительно заключил, что если молодой человек, судя по всему, идет к успеху, лучше не вмешиваться в его дела.
