Джордж Элиот - Мельница на Флоссе
— Но как же нам видеться, Филип? — нерешительно произнесла Мэгги. (Она, и правда, может облегчить его участь? Будет очень тяжело сказать ему сегодня «прощай» и больше никогда его не видеть. В ее однообразной жизни появился какой-то интерес… Было куда легче отказаться от него до того, как он появился.)
— Если бы вы разрешили мне приходить сюда изредка… гулять здесь с вами, хоть один-два раза в месяц, я уже был бы рад. От этого никто не станет несчастлив, а мою жизнь это сделает менее горькой. К тому же, — продолжал Филип с изобретательной хитростью любви, что бывает в двадцать один год, — если между нашими родными вражда, мы тем более должны стараться погасить ее нашей дружбой… Я хочу сказать, что, влияя каждый на своего отца, мы могли бы залечить раны, нанесенные в прошлом; только вы должны рассказать мне об этом подробней. Но я уверен, что мой отец не питает никакой вражды; я думаю, он это доказал.
Мэгги медленно покачала головой и ничего не ответила: в ее душе боролись противоречивые чувства. Как бы ей хотелось думать, что видеть Филипа время от времени и поддерживать с ним дружбу не только не предосудительно, но и отвечает ее долгу; может быть, ей и впрямь удастся помочь ему найти удовлетворение в том, в чем нашла она сама. Голос, говорящий это, звучал для Мэгги сладостной музыкой, но его заглушал другой — тот, которому все эти месяцы она училась подчиняться; он все снова и снова настойчиво предупреждал ее, что встречи с Филипом могут быть только тайными, что она будет страшиться, как бы их не открыли, что если их откроют, это вызовет гнев и боль и что согласие на поступок, граничащий с ложью, может привести к духовному падению. И все же, затихнув было, музыка вновь нарастала, как звон колоколов, доносимый порывами ветра, нашептывая ей, что зло не в ней, а в проступках и слабостях других и что иногда мы приносим ненужную жертву одному человеку за счет счастья другого. Разве не жестоко избегать Филипа из-за греховного желания отомстить его отцу, — бедняжку Филипа, которого иные избегают потому только, что он горбат. Мысль, что он может стать ее возлюбленным или что их встречи могут предстать в подобном свете и тем вызвать неодобрение окружающих, не приходила ей в голову, и Филип это ясно видел — видел не без боли, хотя именно поэтому она скорее могла склониться на его просьбу. Горько было ему сознавать, что Мэгги держится с ним почти так же бесхитростно и непринужденно, как в детстве.
— Я не могу сказать ни да, ни нет, — вымолвила она наконец, поворачивая к тому месту, с которого началась их прогулка, — мне нужно время, чтобы не ошибиться с ответом. Я должна получить наставление.
— Так мне можно прийти сюда завтра — или послезавтра… или на следующей неделе?
— Пожалуй, я лучше напишу, — сказала Мэгги, снова в нерешительности. — Мне иногда приходится бывать в Сент-Огге, и я могу послать письмо по почте.
— О нет, — с беспокойством сказал Филип, — не стоит. Его может увидеть отец, и… я уверен, он не питает никаких враждебных чувств, но он смотрит на многие вещи иначе, чем я: он очень высоко ставит богатство и общественное положение. Пожалуйста, разрешите мне снова сюда прийти. Скажите — когда, а если вам это трудно, я буду приходить как можно чаще, пока не увижу вас.
— Хорошо, так, пожалуй, и сделаем, — промолвила Мэгги, — я не могу с уверенностью сказать, в какой именно вечер приду сюда.
Отложив окончательный ответ, Мэгги почувствовала большое облегчение. Теперь она могла свободно насладиться теми несколькими минутами, что она пробудет в обществе Филипа; она даже подумала, что вправе немного задержаться: в следующую их встречу ей придется причинить ему боль, сообщив о своем решении.
Они молча прошли несколько шагов.
— Мне все приходит в голову, — сказала она, глядя на него с улыбкой, — как странно, что вот мы встретились и разговариваем так, словно только вчера расстались в Кинг-Лортоне. А ведь мы, должно быть, сильно изменились за эти пять лет, верно? Почему вы думали, будто я — прежняя Мэгги?.. Я вовсе не была уверена, что вы не изменились: ведь вы такой умный и должны были так много увидеть и узнать за эти годы, что для меня могло и не остаться места в ваших мыслях, и я не знала, будете ли вы относиться ко мне по-старому.
— А я никогда не сомневался, что вы будете такой же, когда бы я вас ни встретил, — сказал Филип, — то есть такой же во всем, чем вы нравитесь мне, чем отличаетесь от всех других. Я этого и объяснять не хочу: я думаю, что самые яркие впечатления, оставляющие глубокий след в нашей душе, нельзя объяснить. Мы не в силах обнаружить ни того, каким образом получаем эти впечатления, ни того, в чем секрет их воздействия. Величайший из художников только однажды нарисовал непостижимо божественного младенца; он не смог бы сказать, как сделал это, и мы не можем сказать, почему мы чувствуем, что дитя божественно. Я думаю, в человеческой душе есть такие сокровенные уголки, куда никому не дано проникнуть. Некоторые мелодии удивительно на меня влияют — когда я слышу их, у меня совершенно меняется состояние духа, и если бы влияние их было более длительным, я был бы способен на подвиг.
— О, я понимаю, что вы хотите сказать; когда я слушаю музыку, я тоже испытываю такое чувство, — воскликнула Мэгги, всплеснув руками с прежней пылкостью. — Во всяком случае, испытывала раньше, — добавила она печально, — теперь единственное, что я слушаю, — это орган в церкви.
— И вы тоскуете по музыке, Мэгги? — сказал Филип, глядя на нее с сочувствием и нежностью. — Ах, как мало сейчас прекрасного в вашей жизни. Есть у вас книги? Вы так любили читать, когда были девочкой!
Они снова вышли на полянку, окруженную кустами шиповника, и остановились, зачарованные волшебным вечерним светом, словно отраженным от нежно-розовых лепестков.
— Нет, я больше не читаю, — спокойно ответила Мэгги, — разве очень немногие книги.
Филип вынул из кармана небольшую книжку и, взглянув на корешок, сказал:
— А, это второй том, а то бы вы могли взять ее. Я сунул ее в карман, потому что ищу в ней сюжет для картины.
Мэгги тоже взглянула на книгу и увидела заглавие; былые впечатления ожили в ней с непреодолимой силой.
— «Пират»![75] — воскликнула она, беря книгу из рук Филипа. — О, я когда-то начинала ее и дошла до того места, где Минна гуляет с Кливлендом; но мне так и не удалось дочитать. Я сама придумала продолжение, даже несколько, но все — печальные. Я не могла придумать счастливого конца для этой истории. Бедная Минна! Интересно, как же все кончилось на самом деле. Я долго не могла забыть Шетландских островов — мне казалось, я прямо чувствую, как в лицо мне дует соленый ветер.
Слова ее обгоняли друг друга, глаза блестели.
— Возьмите ее себе, Мэгги, — сказал Филип, любуясь девушкой. — Она мне теперь не нужна. Я не буду брать оттуда сюжет. Я лучше нарисую вас… вас — среди пихт и вечерних теней.
Мэгги не слышала ни единого слова; открыв наугад «Пирата», она погрузилась в чтение. Но вдруг она захлопнула книгу и протянула ее Филипу, отрицательно покачав головой, словно хотела сказать: «Прочь!» проносящимся перед ее глазами видениям.
— Оставьте ее у себя, Мэгги, — умоляюще проговорил Филип, — вы получите от нее удовольствие.
— Нет, спасибо, — сказала Мэгги, отстраняя книгу, и пошла вперед. — Она заставит меня снова полюбить этот мир, как я любила его раньше… заставит меня стремиться к тому, чтобы многое увидеть и узнать… заставит меня стремиться жить полной жизнью.
— Но ведь не вечно же вам жить в заточении — ваша участь изменится; к чему же лишать пищи свой ум? Это узкий аскетизм… мне грустно видеть, что вы в нем упорствуете, Мэгги. Поэзия, искусство и знание чисты и святы.
— Но они не для меня… не для меня, — проговорила Мэгги, ускоряя шаг. — Я захотела бы слишком многого. Я буду ждать. Наша жизнь скоротечна.
— Не убегайте от меня, Мэгги, не сказав «до свидания», — промолвил Филип, когда они дошли до пихт и она продолжала свой путь, все еще не говоря ни слова. — Я думаю, мне лучше не идти дальше. Правда?
— О да, я забыла; до свидания, — сказала Мэгги, останавливаясь, и протянула ему руку. Сердце ее снова залила горячая волна сочувствия Филипу. Они постояли несколько мгновений, рука в руке, молча глядя друг на друга. Затем, отнимая руку, она сказала:
— Я очень благодарна вам за то, что вы думали обо мне все эти годы. Так приятно, когда ты кому-то дорог. Ну, не удивительно ли, не прекрасно ли, что господь сотворил ваше сердце таким, и вам не безразлична смешная маленькая девочка, которую вы знали всего несколько недель! Я, помню, говорила вам, что, кажется, вы больше любите меня, чем мой брат.
— Ах, Мэгги, — чуть не с раздражением произнес Филип, — вы никогда не будете любить меня так, как Тома.
