Никос Казандзакис - Последнее искушение Христа
— Подожди, — поднялся Пилат. — Мне надо тебе кое-что сказать — за этим я и пригласил тебя. Моя жена говорит, что ты снишься ей каждую ночь. Из-за этого она даже боится теперь закрывать глаза. Она говорит, что ты жалуешься ей на своих соплеменников Анну и Каиафу, утверждая, что они собираются убить тебя, и просишь ее каждую ночь, чтобы она поговорила со мной и убедила защитить тебя. А вчера она проснулась с криком и залилась слезами. Похоже, она жалеет тебя, не знаю, почему, я не суюсь в женские глупости. Короче говоря, она упала мне в ноги и умоляла позвать тебя и сказать, чтобы ты уходил и спасался. Иисус из Назарета, воздух Иерусалима вреден для твоего здоровья. Возвращайся в Галилею! Я не хочу применять к тебе силу и говорю тебе как друг. Возвращайся в Галилею!
— Жизнь — это война! — решительно и все так же спокойно ответил Иисус, — и ты знаешь это, поскольку ты солдат и римлянин. Но вот чего ты не знаешь: Господь наш военачальник, а мы — его солдаты. Человек рождается, и Господь, указывая ему на земле город, деревню, гору, море или пустыню, говорит: «Вот место твоей битвы!» Как-то ночью Господь схватил меня за волосы, привел в Иерусалим и, опустив перед Храмом, промолвил: «Здесь поле твоей битвы!» И я не ослушник, прокуратор Иудеи, здесь я и буду вести свою войну!
Пилат пожал плечами. Он уже пожалел о том, что разоткровенничался перед иудеем.
— Поступай, как знаешь, — промолвил он, делая прощальный жест. — Я умываю свои руки. Ступай!
Иисус поклонился и направился к дверям. Но когда он уже почти достиг порога, Пилат насмешливо окликнул его.
— Эй, Мессия, а что за страшные вести ты принес миру?
— Огонь, — все так же спокойно ответил Иисус. — Огонь, который очистит землю.
— От римлян?
— Нет, от неверящих. От несправедливых, бесчестных, пресыщенных.
— А потом?
— А потом на выжженной, очищенной земле будет построен Новый Иерусалим.
— А кто его построит?
— Я.
— Ну-ну-ну, — рассмеялся Пилат, — я был прав, когда говорил своей жене, что ты сумасшедший. Ты должен навещать меня время от времени — это поможет мне скоротать время. Ну, ладно, ступай! Ты меня утомил, — и он хлопнул в ладоши.
В дверях появились два негра-исполина, которые проводили Иисуса.
Иуда в тревожном ожидании прохаживался около ворот. Какой-то тайный червь обреченности в последнее время пожирал учителя. С каждым днем лицо его становилось все более угрюмым и изможденным, а слова все более горькими и угрожающими. Зачастую он уходил один на Голгофу — холм за стенами Иерусалима, на котором римляне распинали мятежников, и часами сидел там в одиночестве. И несмотря на то, что он видел, как звереют священники и фарисеи от его слов, как они роют ему яму, он продолжал поносить их, называя ядовитыми аспидами, лжецами и лицемерами, которые дрожат при мысли о том, что кто-то проглотил муху, а затем сами проглатывают целого верблюда! Каждый день Иисус приходил к Храму и выкрикивал безумные слова, словно сознательно ища своей смерти. А когда Иуда спросил его, когда же, наконец, он сбросит овечью шкуру и явится во всем своем львином величии, Иисус покачал головой, и на губах его появилась такая горькая улыбка, какой Иуда никогда еще в жизни не видал. С тех пор Иуда не отходил от него ни на шаг. Даже тогда, когда Иисус отправлялся на Голгофу, Иуда украдкой следовал за ним, чтобы никакой тайный враг не поднял бы на него руку.
Как лев в клетке, Иуда ходил перед проклятой цитаделью, бросая свирепые взгляды на неподвижных римских стражников, их железные доспехи и мрачные, словно у кабанов, лица. За их спинами на высоком шесте реял ненавистный флаг с изображением орла. «Что нужно Пилату от него? — повторял он про себя. — Зачем он позвал Иисуса?» Иуда знал, зелоты Иерусалима сообщили ему, что Анна и Каиафа регулярно посещают эту крепость, обвиняя Иисуса в том, что он намеревается поднять восстание, изгнать римлян и стать царем. Но Пилат не внимал им. «Он же сумасшедший, — отвечал им прокуратор, — и не суется в дела Рима. Я однажды специально подослал человека спросить его: „Хочет ли Бог Израиля, чтобы мы платили дань римлянам, как ты думаешь?“ И он совершенно искренне и очень внятно ответил: „Отдайте Цезарю цезарево, а Богу Богово“. Он не святой, он лишь играет в него. А если он оскорбляет вашу религию, — накажите его сами, но я умываю руки. К Риму он не имеет никакого отношения». Вот что Пилат обычно говорил им и отсылал назад. Но сейчас… Вдруг он передумал?
Иуда замер и прислонился к стене напротив цитадели, нервно сжимая и разжимая свои кулаки.
И вдруг завыли трубы, прохожие расступились. Показались левиты с позолоченными носилками и, подойдя к воротам, бережно опустили их на землю. Тонкие занавески распахнулись, и из носилок не спеша вышел бледнокожий Каиафа в желтом дорогом одеянии. Он был настолько тучен, что жировые складки возле глаз походили на коконы бабочек. Тяжелая калитка в воротах распахнулась, и прямо на пороге первосвященник столкнулся нос к носу с выходящим от Пилата Иисусом. Иисус замер. Он был бос, в белой, покрытой заплатами, тунике. Застыв, он смотрел в глаза первосвященника. А тот, подняв свои тяжелые веки и узнав его, окинул Иисуса быстрым взглядом с головы до пят, и брезгливый рот его раскрылся.
— Что ты здесь делаешь, разбойник?
— Будь ты проклят, первосвященник Сатаны, — ответил Иисус, все так же строго глядя на него своими огромными страдальческими глазами.
— Взять его! — завизжал Каиафа своим носильщикам и двинулся во двор — жирный кривоногий пигмей.
Левиты направились к Иисусу, но тут вперед выскочил Иуда.
— Руки прочь! — заорал он и, отшвырнув их в стороны, заслонил собой учителя. — Идем! Идем!
Протискиваясь между людьми, овцами, верблюдами, Иуда шел вперед, расчищая путь Иисусу. Они миновали укрепленные ворота города, спустились в долину Кедрона, пересекли ручей и вышли на дорогу к Вифании.
— Что он хотел от тебя? — спросил Иуда, судорожно хватая Иисуса за руку.
— Иуда, — помолчав, сказал Иисус, — я хочу доверить тебе страшную тайну.
Иуда склонил свою рыжую голову, рот у него раскрылся.
— Ты сильнее всех. Только ты и сможешь вынести это. Я никому из других учеников ничего не говорил и не скажу. Им не хватит сил.
Иуда вспыхнул от такой откровенности.
— Спасибо за доверие, рабби. Говори. Увидишь, тебе не придется жалеть об этом.
— Иуда, знаешь ли ты, почему я оставил любимую мною Галилею и пришел в Иерусалим?
— Да, — ответил Иуда. — Потому что здесь должно произойти то, что должно произойти.
— Верно, пламя Господа возгорится отсюда. Сон покинул меня. Я вскакиваю по ночам и смотрю на небо — не разверзлось ли оно, не спускается ли пламя? А с наступлением рассвета я спешу к Храму говорить, угрожать, пророчествовать и молить, чтобы низверглось пламя. Но напрасно звучит мой голос. Небеса остаются немыми и безмятежными над моей головой. И вот однажды… голос его оборвался. Иуда придвинулся ближе, чтобы расслышать, но до слуха его долетело лишь прерывистое дыхание да стук зубов.
— Говори! Говори! — взмолился Иуда.
Иисус вздохнул и продолжил:
— Однажды, когда я сидел один на вершине Голгофы, мне привиделся пророк Исайя. Нет-нет, не привиделся — явился передо мной во плоти стоящим на камнях Голгофы. В руках он держал сшитую и раздувшуюся козлиную шкуру, почти такую же, как у козла отпущения, которого я видел в пустыне. И на этой шкуре были выведены слова. «Читай!» — приказал он и растянул ее передо мной. Но как только я услышал голос, все исчезло — и пророк, и козлиная шкура, остались лишь слова в воздухе — черные буквы с красными заглавными. Иисус поднял глаза. Он побледнел и, схватив Иуду за плечи, обнял его. — Вот они! — прошептал он в ужасе. — Они снова здесь.
— Читай! — вздрогнул Иуда.
Трепеща, Иисус хриплым голосом начал читать. Буквы прыгали перед ним, словно дикие звери, — за каждой приходилось гнаться. То и дело утирая пот со лба, он читал.
— «Он взял на себя наши немощи и понес наши болезни, а мы думали, что Он был поражаем, наказуем и уничижен Богом. Но Он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши; наказание мира нашего было на Нем, и ранами Его мы исцелились. Все мы блуждали, как овцы, совратились каждый на свою дорогу; и Господь возложил на Него грехи всех нас. Он истязуем был, но страдал добровольно и не открывал уст Своих; как овца, веден был Он на заклание, и, как агнец пред стригущим его безгласен, так Он не отверзал уст Своих. От уз и суда Он был взят; но род Его кто изъяснит? Ибо Он отторгнут от земли живых; за преступления народа Моего претерпел казнь».
Смертельно побледнев, Иисус умолк.
— Я не понимаю, — остановившись, промолвил Иуда и принялся большим пальцем ноги выковыривать из земли камень. — Кто эта овца, которую ведут на заклание? Кто должен быть казнен?
