Константин Симонов - Живые и мертвые
Потом Синцов вдруг увидел, как группа отступавших от МТС немцев, человек в шестьдесят, таща за собой станковый пулемет, не втягиваясь в простреливавшуюся лощину, взяла влево и широкой цепью стала взбираться на скаты той высоты, где он сидел. Он дал по ним очередь, еще очередь; они залегли, свернули левей, потом еще левей и оказались вне поля его зрения.
Баюков, помогая ему, несколько раз неверными движениями подавал ленту. Синцов перестал стрелять; теперь надо было скорей тащить пулемет к другой амбразуре.
– Коля, надо пулемет... – начал он и увидел голову Баюкова, безжизненно упавшую на кирпичи.
Рука его еще лежала на ленте, но сам он был без чувств.
Синцов отодвинул его и взялся за пулемет, лихорадочно думая о том, как же он один, без второго номера, будет вести теперь беспрерывный огонь. И в эту минуту, когда ему хотелось завыть от бессилия, из дыры дымохода вылез Малинин с разбитым в кровь, грязным лицом и с винтовкой в руках.
– Давно ведешь огонь? – спросил Малинин.
– Больше часу.
– Как же так, больше часу? – переспросил Малинин.
Ему казалось, что он потерял сознание на секунду, а он пробыл без сознания полчаса; ему казалось, что он откапывал Сироту и Михнецова несколько минут, а он откапывал их без малого час. И когда он услышал очереди Синцова, то это были вовсе не первые очереди, а те последние, которые Синцов только что дал по лезшим на высоту немцам.
Синцов поглядел в лицо Малинину, – было не до объяснений, сколько времени и как он ведет огонь.
– Беритесь за пулемет! – сказал он вместо этого Малинину, так, словно он, а не Малинин в эту минуту был старшим. – К той амбразуре! Немцы оттуда лезут!
Они перетащили пулемет. Малинин, ни слова не сказав, лег за второго номера, а еще через минуту в их поле зрения показались торопливо карабкавшиеся в гору немцы.
– Давай! – тихо сказал Малинин.
Но Синцов, уже втянувшийся в свое дело, сделал жест рукой: подожди! Немцы шли поспешно, не прячась, и – он почувствовал – надеялись, что зашли с тыла и с этой стороны обстрел им не угрожает. Впрочем, на всякий случай их пулеметчики заняли позицию сзади и были наготове прикрыть огнем наступавших, если наверху что-нибудь шелохнется.
– Пулемет прикрывать поставили, – тихо сказал Малинин.
Синцов молча кивнул; он уже заметил это.
Немцы поднимались, все глубже входя в зону действительного, убойного огня, и в то же время с каждым шагом приближались к той заветной для себя черте, за которой начиналось мертвое, недосягаемое для Синцова и его пулемета пространство. Сзади, за их спинами, грохотала артиллерия.
– Наша? – одними губами спросил Малинин.
Синцов кивнул, хотя сейчас, в эту секунду, не видел ничего, кроме немцев, лезших на холм, да кусочка снежного поля позади них. Немцам оставалось всего двадцать шагов до мертвой зоны, когда Синцов нажал на спуск и широко и твердо повел пулемет за рукоятки справа налево и снова направо, описывая смертельную свинцовую дугу по не успевшим упасть людям. Это был тот не частый на войне случай, когда неожиданная и хладнокровная очередь в упор меньше чем со ста метров срезает, как подкошенную, целую цепь. Цепь упала, несколько человек поднялись, торопясь добежать до мертвого пространства. Очередь!.. Еще очередь!.. Первый из бежавших немцев почти добежал до мертвой зоны. Чтобы срезать и его, Синцову пришлось до отказа нагнуть пулемет. Пулемет немцев застрочил по амбразуре, но амбразура с этой стороны была узкая, и пули только крошили кирпич вокруг нее.
– Сейчас еще пойдут, – сказал Синцов.
И в самом деле, из-за пулемета поднялась еще одна цепочка немцев и пошла вперед. Не стреляя по ним, Синцов сосредоточил свое внимание на немецком пулемете. От немецкой ответной очереди прямо в лицо ему, в зажмуренный левый глаз, брызнули мелкие осколки кирпича, и он, от боли еще сильней зажмурив глаз, дал последнюю очередь по немецкому пулемету, попав в обоих лежавших за ним немцев. Один свалился на бок, другой вскочил и, опрокинувшись навзничь, покатился по склону. Услышав сзади себя молчание, цепь не выдержала, остановилась и побежала вниз.
Синцов даже растерялся от неожиданности. Ему казалось, что вот так, цепь за цепью, немцы будут идти сюда на них, пока они с Малининым не умрут за пулеметом, и вдруг немцы повернулись, побежали, и он уже запоздало, вдогонку промазал выше голов. Он поправил прицел, но теперь было и вовсе поздно. Он отпустил рукоятки пулемета и повернул потное лицо к Малинину.
– Посмотрите-ка мне глаз, товарищ Малинин... Что у меня с глазом?
– А ты разожми, чего зажмурился?
– Не могу, больно...
Малинин приблизил свое лицо к его лицу и сказал, что ничего особенного, ссадина под бровью, только и всего.
Синцов открыл глаз, двумя пальцами разжав веки. Глаз болел, во видел.
– Вроде отбились, – сказал Малинин.
Синцов ничего не ответил, он тоже чувствовал: отбились!
Как дальше – неизвестно, а пока отбились. Общая обстановка неудачи, как видно, обескуражила немцев, и они не довели дела до конца.
– А второй номер твой убит? – спросил Малинин. – Баюков?
– Нет. Сознание потерял.
Малинин встал на колени возле Баюкова:
– Куда ранен?
– В поясницу.
Малинин так же, как до этого Синцов, заворотил Баюкову шинель и ватник, поднял гимнастерку и, пожевав губами, долго смотрел на бинты, темным пятном промокшие на крестце.
– Видно, плохо дело. Еще пакет у тебя есть?
Синцов, не отходя от пулемета, вытащил из кармана шинели индивидуальный пакет и бросил Малинину. Малинин дернул нитку, разорвал зубами пакет и, приподнимая бесчувственное тело Баюкова, стал еще раз бинтовать его, поверх старых бинтов.
Малинин бинтовал Баюкова, а тот, не приходя в чувство, тихонько постанывал.
– Стонет, – сказал Малинин. – Может, еще оживет... Ну как там немцы?
– Не видать.
– По-моему, гонят их наши.
– Поглядите в ту амбразуру.
Малинин поглядел в амбразуру и кинулся к пулемету.
– Давай, давай! – хрипло закричал он.
Они перетащили пулемет к большой амбразуре, но, пока устанавливали прицел, кучка немцев, отступавшая через лощину, уже скрылась из зоны действенного огня. Бой затихал, немцы были выбиты отовсюду, кроме взятой ими с самого начала высоты с тремя домиками. Сейчас по этой голой теперь высоте била наша артиллерия, но немцы успели подтащить туда минометы и отвечали сильным огнем.
Синцов уже привык за эти два часа к тому, что все наши, сидевшие там, на высоте, перебиты и что там теперь немцы. Но Малинин понял это только сейчас. Большинство из тех сорока двух человек, кто еще сегодня утром составлял его роту, были теперь мертвы, там, на этой взятой немцами высоте, и здесь, в развалинах кирпичного завода.
– Пропала рота. – Он покачал головой и добавил с несправедливым презрением к себе: – Проспал роту, а сам жив остался!..
– Да что вы, Алексей Денисыч!
– Молчи, не говори! Сам знаю... – Расстроенный до глубины души, Малинин остервенело мотнул головой. – Посмотри в ту амбразуру. Не идут немцы?
Синцов почувствовал, как ноги у него подкашиваются от усталости.
– Нет, не идут, – сказал он и сел у стенки.
И в этот момент оба они, и Синцов и Малинин, одновременно услышали шорох. Малинин схватился за висевшую на поясе гранату, но тотчас же опустил руку.
В лазе показались голова и плечи сержанта Сироты. Командир взвода очнулся и приполз сюда на выстрелы, таща с собой винтовку, приполз, неизвестно откуда взяв силы, потому что, выбравшись из лаза с помощью Малинина, он не только не мог стоять, но и не мог сидеть: его пришлось, как мешок, прислонить к стенке. Нижняя половина лица, замотанная бинтами, была у него черно-красная, а лоб и подглазья – без кровинки, белые, как бумага. Он сидел, не поворачивая головы, а только скашивая глаза то на Малинина, то на Синцова и силясь что-то сказать. Ему, наверное, казалось, что он говорит, но из-под его повязки вылетали только лающие, нечленораздельные звуки.
– Понятно, комзвод, понятно, – сказал Малинин, останавливаясь над ним и успокаивающе кивая головой. – Ваша мысль понятна. Все в порядке, отбили немцев. Скоро, наверное, наши придут, подкрепление нам подбросят...
Но Сирота все еще силился что-то сказать, и снова невозможно было понять ни слова из того, что он говорил. Малинин наконец не выдержал и прекратил эту обоюдную муку:
– Ты не старайся, Сирота, все равно я не понимаю: у тебя рот разбитый... Звук и только, а голоса нет. В госпитале полежишь – восстановится, а сейчас не пробуй, не мучь себя...
Сирота посмотрел на него широко раскрытыми глазами, словно не доверяя, но Малинин снова кивнул, и Сирота, потянувшись рукой к винтовке и с усилием положив ее себе на колени, откинулся к стене и закрыл глаза.
– С твоей стороны ничего не видать? – спросил Малинин у Синцова, снова ставшего к амбразуре.
