Эмма Донохью - Падшая женщина
Хлопнула входная дверь. Подуло сквозняком, и до нее донесся рассеянный свист Дэффи.
Эби открыла рот и завизжала. Ведь именно так ведут себя невиновные? Она сделала это машинально, словно отпугивая птиц. Теперь надо побежать и привести соседей — так поступила бы невиновная служанка. Едва не сбив Дэффи с ног, Эби выскочила за дверь и понеслась за угол и дальше, вниз по Грайндер-стрит, к ближайшей таверне, над входом в которую висело растрепанное воронье гнездо.
* * *Это напоминало торжественную процессию, только все двигались гораздо быстрее. Древний обряд с особыми костюмами и никому не понятными ритуалами, пронеслось в голове у Дэффи, когда он свернул на Степни-стрит. Впереди бежали мужчины с фонарями; он прибавил ходу и почти нагнал их. Их крики были словно обрывки песнопений старинного и полузабытого праздника, который не отмечался ни разу за всю их жизнь.
— Держи ее!
— Хватай ее!
Дэффи молчал, стараясь не сбивать дыхание. Монноу-стрит, извиваясь, будто змея, вела их к блестевшей в лунном свете реке. Впереди всех преследующих несся его отец. Его парик съехал в сторону. Дэффи поскользнулся на гнилой кожуре и чуть не упал. Возглавляла процессию Мэри Сондерс. Она шаталась, словно пьяная; белый, светящийся в темноте шлейф ее платья волочился по грязи. К груди она прижимала груду каких-то тряпок — нежно, будто ребенка. Кусок кружев упал на землю, и она на мгновение остановилась, чтобы его поднять.
Все было предопределено. По Монноу-стрит можно было выйти только к реке. Прохожих на улице не было, только загнанный зверь, и погоня, и изредка изумленные лица в окнах. Мэри Сондерс мчалась прямо к мосту. Отсюда отверстия между его каменными опорами казались не больше игольного ушка. Кадваладир был уже в нескольких футах от беглянки. Нет, она не собирается броситься в реку, понял вдруг Дэффи. Она все еще думает, что сможет спастись.
Глава 8
Полет вороны
Всю ночь Томас Джонс просидел возле тела своей жены. Он держал ее у себя на коленях. Один раз дверь со скрипом приоткрылась, и внутрь осторожно заглянула миссис Эш, но он обрушил на нее такое страшное валлийское проклятие, что удивился сам. Он и не знал, что еще помнит эти слова.
Но на дворе стояла слишком теплая для сентября погода. Похороны нельзя было откладывать.
В полдень мистер Джонс вышел из дому и постучал в дверь плотника Джеда Карпентера. Его панталоны были ржавыми от крови. Костыли скрипели и качались. В кармане лежало около двух гиней, из тех денег, что нашли у преступницы. Этого вполне хватало на добротный буковый гроб.
Потом он сделал что-то, чего не делал ни разу за всю свою жизнь. Томас Джонс поднялся наверх в спальню — в середине дня — и улегся в постель. Кажется, он потерял всякое представление о том, где находится; мир кружился у него над головой. Если перестать думать, наступит тишина, а это будет хуже всего, понял он. Поэтому он начал задавать себе вопросы, один за другим, как ребенок, швыряющий камни в спящую собаку. Когда он сумеет закончить тот атласный корсет для миссис Гриер? Выплатил ли мистер Дженкинс последний шиллинг за свой летний сюртук? Сколько колбасы осталось в кладовой — или, может быть, она уже испортилась?
Горе — дорогое удовольствие. До темноты надо будет дойти до Роны Дэвис на Уай-стрит, теперь единственной портнихи города, и заказать траурные одежды для себя и Гетты, а также и для слуг. Затем надо купить напитков и мяса для ночного бдения. Не то чтобы ему хотелось, чтобы соседи всю ночь глазели на тело его жены, но таков обычай.
Ногу терзала тупая боль. Не настоящую, но ту, что отрезал цирюльник сорок лет назад. Что они сделали с тем почерневшим обрубком? — подумал Томас. Где-нибудь закопали? Возможно, на грядке в огороде позади их старого дома на Бэк-Лейн? Он до сих пор помнил скрежет пилы, впивающейся ему в кость. И свои мысли, мечущиеся, словно звери в клетке. Какое ремесло мне выбрать — где не нужны две ноги? Как я смогу возместить то, чего мне не хватает? И самый главный вопрос, что копошился в его детском сердце. Господи, чем Ты отплатишь мне за то, что я потерял?
После ужина, когда Эби унесла его нетронутую тарелку, мистер Джонс впервые внимательно посмотрел на свою дочь. У нее точь-в-точь такие же глаза, как у матери, вдруг заметил он. Как же он не видел этого раньше?
— Папа, — осторожно спросила Гетта. — Куда подевалась мама?
Тишина как будто накрыла их всех огромной сетью.
— В рай, дитя мое, — с усилием выговорил мистер Джонс.
Гетта прижала палец к хлебной крошке и сунула ее в рот. Миссис Эш разглядывала свой передник. Дэффи отодвинул стул, как будто хотел встать из-за стола.
— Она упала в реку? — спросила Гетта.
Миссис Эш набрала воздуху в легкие, чтобы сделать девочке внушение, но мистер Джонс опередил ее.
— Нет, — мягко ответил он.
Трое взрослых уставились на ребенка, словно на грозовую тучу, готовую разразиться дождем.
— Ее съела большая крыса? — Гетта продолжала свою ужасную игру.
Миссис Эш подняла руку, чтобы закрыть ей рот, но мистер Джонс снова оказался первым. Он поставил локти на стол и обхватил пухленькое личико ладонями. Их носы почти касались друг друга.
— Нет. Это была не крыса.
Гетта кивнула. Ее щеки смешно расплющились.
— Ее убила Мэри Сондерс. Ты понимаешь меня, девочка?
Миссис Эш беспокойно шевельнулись, словно у нее внезапно заболел живот.
— Мистер Джонс…
— Гетта? — повторил он. Он должен был удостовериться, что дочь поняла его правильно. И пусть даже она испугается — сейчас ему было важно сказать правду вслух и донести ее до ребенка.
— Наша служанка Мэри? — спросила Гетта, и ее глаза наполнились слезами.
— Правильно. Мэри Сондерс убила твою мать.
Лицо девочки исказилось так, словно он ее ударил.
— Отвечай немедленно: черная приложила к этому руку?
— Нет, — вырвалось у Мэри прежде, чем она поняла, о чем спрашивает констебль.
— Черная заявила, что она нашла тело. На рукаве у нее было кровавое пятно.
Мэри увидела крошечный проблеск надежды. Эта ложь может спасти ее. Сейчас ее жизнь зависела от одного коротенького слога. Искушение было велико, оно манило ее, как бездонная пропасть. Как легко было бы дать тот ответ, который они ожидают, убедить их, что за всем стоит Эби…
Мэри вдруг почувствовала неодолимое отвращение к самой себе. Разве недостаточно ей одного убийства?
— Нет, — повторила она, более твердо, чем первый раз.
Констебль схватил ее за плечи и потряс, как тряпичную куклу.
— Ты ничего не выиграешь, прикрывая эту язычницу.
— Нет. Я никого не прикрываю.
— Была ли это хотя бы ее идея?
— Эби ничего не делала и ничего не говорила, — отрывисто сказала Мэри. — Я клянусь. Она ничего не знала. Виновата только я одна.
— Девочка шестнадцати лет?
— Я вся в ее крови! — пронзительно выкрикнула Мэри и тряхнула шлейфом прямо перед носом констебля. Кровавые разводы превратились в коричневые; грязные пятна и потеки покрывали белый бархат в серебряных змейках и яблочках. — Какие вам еще нужны доказательства, вы, дурни!
После этого, как она надеялась, все произойдет очень быстро. Однако, просидев целую ночь в подвале здания суда, в одной рубашке и одеяле, Мэри осознала свою ошибку. Утром ей сообщили, что ее будут судить на ежегодной сессии, но когда именно это произойдет, никто не сказал. Нет никакой спешки, с опозданием поняла Мэри. Она — не важная птица.
Ей еще не приходилось бывать в монмутской тюрьме — не было случая. Оказалось, что тюрьма находится на Херефорд-Роуд. Констебль связал Мэри локти за спиной и посадил в телегу. От резкого ветра из ее левого глаза все время текли слезы, а лицо чесалось. Телега ползла мимо крепких новых домов и коттеджей. Вскоре Монмут закончился, и потянулись пустые поля. Мэри казалось, что они направляются прямо в пустоту, в страну, лежащую за пределами времени.
В конце концов, какая разница, куда ее везут? Ее дорога уже завершилась. История рассказана. То, что она считала своей жизнью, закончилось, и ничто не могло прийти ей на смену.
Похороны состоялись на третий день. На Инч-Лейн собралась большая толпа народу; вся улица была забита желающими проститься с миссис Джонс. Морганы прислали свою карету, которая стояла теперь на углу, в знак уважения — однако не удосужились поприсутствовать лично, с горечью отметил мистер Джонс. Мужчины вынесли гроб из узкого дома, поставили его на землю и разложили сверху хлеб и пиво. Дай Грайндер вытащил из кулака мистера Джонса короткую соломинку, и ему выпало быть «поедателем грехов». Он сунул в рот краюху сухого хлеба и запил ее пивом; потом мистер Джонс швырнул ему шесть пенсов. Дай поднял монету из грязи, развернулся и пошел прочь. Все провожали его плевками. Дай кое-как пробился через густую толпу и скрылся из вида.
