Евгения Марлитт - В доме Шиллинга
Потомъ послѣ обѣда баронъ Шиллингъ пришелъ въ нижній этажъ.
Хорошо, что заботы и тоска привели сюда маіоршу какъ разъ въ это время, потому что донна Мерседесъ совершенно растерялась и осталась безъ движенія въ оконной нишѣ, когда онъ вошелъ въ комнату почти въ одно время съ негромъ, доложившимъ о немъ.
Онъ былъ въ дорожномъ платьѣ, и у подъѣзда стоялъ экипажъ, который долженъ былъ отвезти его и его багажъ на желѣзную дорогу.
— Я пришелъ предложить еще разъ доннѣ фонъ Вальмазеда и дѣтямъ Люціана свой домъ въ полное и неограниченное распоряженіе, — сказалъ онъ маіоршѣ, отказываясь отъ стула, который она ему предложила. — Моя добрая Биркнеръ и Анхенъ постараются сдѣлать комнаты болѣе уютными и удобными, когда изъ нихъ увезутъ чужое имущество! — Какъ странно, съ какимъ рѣзкимъ удареніемъ произнесъ онъ эти слова, вмѣстѣ съ тѣмъ сопровождая ихъ свѣтлымъ взоромъ и глубокимъ вздохомъ облегченія!
— Я уѣзжаю. Я испытываю удручающее чувство, точно душа моя одичала въ долголѣтней борьбѣ съ тяжелыми впечатлѣніями, и пока все это не изгладится изъ моей памяти, я не вступлю въ свой родной домъ.
Потомъ онъ приблизился къ оконной нишѣ и взялъ своими прекрасными сильными руками правую руку донны Мерседесъ, лежавшую на письменномъ столѣ. Исчезли весь гнѣвъ и вся досада изъ этихъ голубыхъ блестящихъ глазъ, горѣвшихъ сегодня тѣмъ же огнемъ, который былъ зажженъ вчера однимъ мгновеньемъ.
— Простите, — прошепталъ онъ, наклоняясь къ молодой женщинѣ. — Неуклюжій германецъ плохой знатокъ женской души, — онъ искупитъ это долголѣтними одинокими скитаніями по свѣту.
И, тихо, осторожно коснувшись губами раненыхъ пальцевъ, онъ повернулся и вышелъ изъ комнаты.
40
Принадлежавшая князю Требра вилла лежала близъ города. Очень оживленное шоссе съ прилегавшими къ нему прекрасными аллеями тянулось по краямъ парка, и на немъ было безпрерывное движеніе.
Но чѣмъ глубже въ паркъ, тѣмъ становилось все тише и тише; можно было слышать, какъ золотистый фазанъ пробирался сквозь чащу, козули спокойно паслись на прогалинахъ, тѣнь отъ густыхъ и частыхъ деревьевъ была такъ велика, что отсюда вѣяло прохладой на дорогу, — настоящій рай для исполинскихъ папортниковъ, разросшихся буковъ и плюща, который, не будь энергично защищающейся человѣческой руки скоро затянулъ бы всѣ узкія лѣсныя тропинки. Долго приходилось идти этими извилистыми тропинками, чтобы достигнуть человѣческаго жилища. Тамъ и сямъ возвышался небольшой павильонъ изъ древесной коры между вѣтвями дубовъ и буковъ, и виднѣлись въ зеленой чащѣ каменныя скамьи, но около павильонныхъ крышъ, освѣщенныхъ прорывавшимися сквозь чащу солнечными лучами, летали только блестящія бабочки, а на каменныхъ скамьяхъ отдыхали молодыя птички, впервые попытавшіяся вылетѣть изъ родного гнѣзда.
Далѣе выступали изъ зелени каменные профили и пластически поднятыя руки; они появлялись тамъ и сямъ по склонамъ возвышенности и выглядывали изъ темныхъ кустарниковъ на ея вершинѣ, гдѣ постепенно начинали выступать одна за другой отдѣльныя ослѣпительной бѣлизны мраморныя колонны, которыя освѣщенныя солнцемъ казались струнами исполинской арфы, висѣвшей надъ темной зеленью лѣса. Это былъ перестиль маленькаго замка, напоминавшаго доннѣ Мерседесъ, по ея словамъ, ея сгорѣвшій родной домъ въ южномъ отечествѣ.
Тамъ, по ту сторону океана мраморное великолѣпіе лежало въ закоптѣлыхъ отъ дыма обломкахъ среди высокихъ кустарниковъ и сѣти ліанъ, спускавшихся съ ближайшихъ деревьевъ и охватывавшихъ жадными объятіями произведеніе рукъ человѣческихъ. Здѣсь также протягивались милліоны тонкихъ зеленыхъ нитей, старавшихся обхватить бѣлый домъ, но здѣсь гибкіе стебли вьющихся растеній должны были подчиниться волѣ человѣка. Они вились вокругъ террасы и ея бронзовыхъ перилъ, оставляя открытой тамъ и сямъ блестѣвшую, какъ золото, проволочную рѣшетку — и казалось со ступени на ступень падалъ мѣстами бѣлоснѣжный, мѣстами розовый каскадъ, — вились и по оградѣ, по цоколямъ колоннъ и постаментамъ статуй, какъ зеленая паутина, испещренная тысячью разныхъ цвѣтовъ, и маленькій замокъ стоялъ тамъ, какъ красавица въ яркомъ пестромъ плащѣ, наполовину спущенномъ съ бѣлоснѣжнаго плеча.
Прежде вилла была цѣлью прогулокъ благодаря ея сказочной красотѣ и прохладному парку, такъ какъ едва ли могли кого нибудь привлечь старый болѣзненный князь, изрѣдка появлявшійся на террасѣ и разодѣтые лакеи, болтавшіе у подъѣзда…
Но съ тѣхъ поръ, как «американка» сдѣлалась владѣтельницей этого замка, многіе по цѣлымъ часамъ бродили по дорожкамъ парка, чтобы посмотрѣть на прекрасную женщину, медленно прохаживавшуюся между лавровыми деревьями и розами или спускавшуюся съ террасы, чтобы вскочить на лошадь и стрѣлой умчаться въ паркъ.
Прошло почти три года, съ тѣхъ поръ какъ донна Мерседесъ купила эту виллу, а прелесть ея своеобразной красоты и молва о ея баснословномъ богатствѣ были предметомъ всеобщаго удивленія, усиливавшагося еще тѣмъ, что она жила въ полномъ уединеніи, но видимо счастливая и довольная, съ двумя прелестными дѣтьми своего брата и маіоршей Люціанъ.
Маіорша сдержала свое слово, не оставаясь въ монастырскомъ помѣстьѣ ни одной минуты болѣе того, чего требовалъ долгъ. Она была единственной наслѣдницей всего состоянія Вольфрамовъ, такъ какъ послѣ ея брата не нашлось никакого завѣщанія… Нѣсколько мѣсяцевъ спустя послѣ печальныхъ событій она продала монастырское помѣстье. Съ крѣпко сжатыми губами, не глядя по сторонамъ и не оборачиваясь назадъ, прошла она послѣдній разъ по переднему двору и захлопнула калитку, выходившую на улицу, гдѣ донна Мерседесъ и дѣти ждали ее въ экипажѣ, чтобы увезти навсегда на «виллу Вальмазеда».
Послѣдній разъ раздался скрипъ калитки, сопровождавшій каждый важный шагъ и каждое событіе ея жизни: ея выходъ къ конфирмаціи, къ вѣнцу, ея возвращеніе въ родительскій домъ, бѣгство отверженнаго сына, послѣдній выходъ ея «несчастнаго брата». Невыразимо тяжело жилось ей въ монастырскомъ помѣстьѣ, гдѣ она пережила жестокое возмездіе за свои ошибки и проступки, и всетаки слезы дрожали у ней на глазахъ, когда она покидала его, такъ какъ она знала, что настало и его время, что новый владѣлецъ намѣревался уничтожить монашеское зданіе, не оставивъ камня на камнѣ.
Ей самой казалось невозможнымъ, что она можетъ жить при совершенно измѣнившихся обстоятельствахъ; но черезъ нѣсколько мѣсяцевъ донна Мерседесъ съ радостью замѣтила, что взоръ ея прояснился, рѣзкій суровый голосъ сталъ мягче, и въ глазахъ ея сверкало удовольствіе, когда прекрасные внучата, играя съ Пиратомъ, бѣгали вокругъ нея и смотрѣли на бабушку, какъ на высшую инстанцію во всѣхъ дѣлахъ, и ея объятія считали спасительной гаванью отъ всѣхъ опасностей и мнимыхъ несправедливостей. Она снова взялась за работу, которая всегда ей такъ помогала въ горѣ, и, несмотря на протесты и просьбы донны Мерседесъ отдохнуть послѣ тяжелой и трудовой жизни, она взяла въ свои руки хозяйство, управленіе всѣмъ домомъ и прислугой молодой женщины. Все охотно и почтительно склонились подъ скипетромъ сильной матроны, дѣйствовавшей строго, но для общаго успѣха и благополучія. И то, что она прежде отвергала въ своемъ высокомѣріи и самомнѣніи, — любовь другихъ, она принимала теперь съ наслажденіемъ, и ея такъ долго угнетаемое сердце оживилось.
Донна Мерседесъ относилась къ ней съ нѣжностью дочери, а тотъ, который теперь скитался по свѣту, который еще ребенкомъ игралъ на ея глазахъ въ цвѣтникѣ шиллингова дома вмѣстѣ съ ея мальчикомъ и былъ ему вѣрнымъ другомъ даже послѣ его смерти, онъ сдѣлался близокъ ея сердцу, какъ братъ того, кто лежалъ въ землѣ по ту сторону океана.
Баронъ Шиллингъ почти два года прожилъ въ Скандинавіи. Онъ, казалось, не хотѣлъ дышать нѣмецкимъ воздухомъ, пока не освободится совершенно отъ цѣпи, сковавшей двухъ молодыхъ людей въ несчастномъ супружествѣ. Сколько злобы и жажды мести скопились въ душѣ баронессы, обнаружилось при непріятныхъ переговорахъ. Лишивъ его всѣхъ средствъ, она главнымъ образомъ старалась отнять у него и домъ Шиллинга, причемъ ей сильно помогали съ разныхъ сторонъ, такъ какъ желательно было возвратить церкви бывшую монастырскую собственность, «похищенную» Шиллингами. Но это не удалось. Засвидѣтельствованные уплаты, вносимыя барономъ Шиллингъ въ теченiе нѣсколькихъ лѣтъ для погашенія штейнбрюковскаго долга на родительскомъ домѣ, не могли быть оспариваемы и служили камнемъ преткновенія, о который разбивались всѣ монашескія стремленія.
И, наконецъ, послѣ долгой и ожесточенной борьбы наступилъ часъ, когда онъ могъ сказать себѣ, что онъ свободенъ. «Душа, нѣкогда увлеченная искусными увѣщаніями и корыстолюбіемъ и уклонившаяся отъ святаго призванія, съ раскаяніемъ покинула грѣховный свѣтъ и вернулась въ мирную обитель», гласило послѣднее письмо. Вмѣстѣ съ баронессой постриглась и фрейлейнъ фонъ Ридтъ, исполнивъ свою великую задачу: вернуть въ лоно церкви заблудшуюся и похищенную «овцу» со всѣми ея мірскими благами… Ей, строгой, неумолимой, фанатически преданной религіи, въ недалекомъ будущемъ, какъ увѣряли всѣ единогласно, предстояло мѣсто игуменьи.
