Полина [современная орфография] - Жорж Санд

— Нет, не так!.. Хочу сказать так, как чувствую!

У нее вырывались восклицания, драматические фразы; она изучала свои позы перед старым зеркалом Полины. Хладнокровие служанки, привыкшей к таким сценам, и совершенное забвение внешних предметов, в котором, по-видимому, Лоренция находилась, чрезвычайно удивили молодую провинциалку. Она не знала, что делать, смеяться или плакать над поступками вдохновенной актрисы, но была поражена трагической красотой Лоренции, как Лоренция, за несколько часов до того, была изумлена ее прелестью. Полина думала: «Она все это делает хладнокровно, с рассчитанным жаром, с выученной грустью. В душе она совершенно спокойна, совершенно счастлива, а я… Я должна носить на челе спокойствие ангела… А я похожа на Федру!»

В эту самую минуту Лоренция сказала:

— Стараюсь, сколько могу, вспомнить вчерашнюю твою позу, когда ты опиралась на руку… но никак не могу! Она была превосходна! После припомню по вдохновению! Вдохновение есть только воспоминание, не так ли, Полина? Ты не умеешь причесываться, душа моя; надо заплести волосы, а ты их приглаживаешь. Постой, Сусанна тебя научит.

Служанка заплела косичку на одной стороне, а Лоренция на другой, и в одну минуту Полина была так хорошо причесана и так мила, что вскричала от удивления:

— Ах, Боже мой, как это мило! Я никогда не причесывалась так, боясь потерять много времени, а ведь причесывалась вдвое дольше.

— Ведь мы, актрисы, — отвечала Лоренция, — принуждены прикрашиваться как можно более и как можно скорее.

— А к чему мне украшения? — сказала Полина, опустив голову к туалету и смотря печально и неутешно в зеркало.

— Вот, — вскричала Лоренция, — ты опять Федра! Посиди еще так, я тебя изучаю.

Глаза Полины наполнились слезами. Желая скрыть свои слезы от Лоренции (чего Полина более всего желала в эту минуту), она убежала в другую комнату и горько рыдала. В ее душе бушевали горе и гнев, но она сама не знала, почему в ней поднялась такая буря.

Вечером Лоренция уехала. Полина плакала, сажая ее в карету, но в этот раз от сожаления, ибо Лоренция дала ей жизнь на целых тридцать шесть часов, и она думала о завтрашнем дне с ужасом. Она бросилась от усталости в постель и уснула в истомлении, не желая вовсе просыпаться. Проснувшись, она с мрачным беспокойством осматривала стены, на которых не оставалось и следа от снов, созданных рассказами Лоренции. Она медленно встала, безмысленно села за туалет и старалась заплести косы по-вчерашнему. Она была вызвана к действительности пением чижика, который просыпался в клетке весело, не чувствуя своего заточения, и тотчас встала, отперла клетку, раскрыла окно и выпустила птичку, но та не хотела лететь.

— А, ты недостойна воли! — сказала Полина, увидев, что птичка опять прилетела к ней.

Она села к туалету, с бешенством разобрала косу и опустила голову на дрожащие руки. Так просидела она до пробуждения матери. Окно было отворено, а Полина не чувствовала холода. Чижик влетел в клетку и пел так громко, как сил доставало.

III

Прошел год с тех пор, как Лоренция проехала через Сен-Фронт, а там все еще толковали про замечательный вечер, в который знаменитая актриса появилась с таким блеском посреди своих сограждан, ибо весьма ошибется тот, кто вообразит, что трудно победить провинциальные предубеждения. Что бы ни говорили о провинции, а нет места, где легче приобретается благосклонность и где она скорее теряется. В других местах говорят, что время — великий деятель, а в провинции надо сказать, что все изменяется и оправдывается скукой. Первое столкновение какой-нибудь новости с привычками маленького городка, разумеется, ужасно, если подумать о нем накануне; но на другой день узнаешь его ничтожность. Тысячи любопытных с беспокойством ждали только первого примера для вступления на поприще нововведений. Я знаю, что в некоторых провинциальных городах первая дама, решившаяся ездить верхом на английском седле, была прозвана казаком в юбке, а на следующий год все тамошние дамы заказали себе амазонский костюм, до хлыстика включительно.

Едва Лоренция ухала, в умах произошла быстрая и общая перемена. Каждый старался оправдать свое желание посмотреть на нее тем, что увеличивал репутацию актрисы или объяснял действительные ее достоинства. Мало-помалу дошли до того, что стали спорить, кто первый имел честь заговорить с ней, и не решившиеся видеться с ней уверяли, что они убедили к тому всех прочих. В этом году появился дилижанс из Сен-Фронта в Мон-Лоран, и важнейшие жители города (имеющие до 15 тысяч франков дохода и не трогающиеся с места под предлогом того, что без них город опустится до варварства) отважились наконец ехать в столицу. Они возвратились восвояси, полные славой Лоренции, и гордились, что могли сказать театральному соседу, в балконе или первой галерее, в ту минуту, когда зала, как говорится, трещала от рукоплесканий: «Милостивый государь! Эта великая актриса долго жила в нашем городе. Она была близкой подругой моей жены, почти всякий день у нас обедала. О, мы уже тогда предчувствовали ее талант! Уверяю вас, когда она читала нам стихи, мы говорили: она далеко пойдет!» Возвратившись в Сен-Фронт, все эти люди с гордостью рассказывали, как явились на поклон к великой актрисе, как обедали у нее, как провели вечер в ее великолепной гостиной: «О, какая гостиная, какая мебель, какая живопись! И какое общество, любезное и отборное, артисты и депутаты! Г-н N, портретный живописец, и г-жа N, славная певица, и притом мороженое, и даже музыка!..» У слушателей кружилась голова, и каждый повторял: «Я всегда говорил, что она пойдет далеко! Никто не разгадал ее, кроме меня!»

Все эти ребячества имели только один важный результат — вскружили голову бедной Полине и довели ее скуку до отчаяния. Через несколько недель она перестала бы даже ухаживать за матерью, но мать впала в тяжкую болезнь, которая привела Полину к чувству долга. Она внезапно почувствовала в себе прежнюю нравственную и физическую силу, ходила за бедной слепой с усердием, достойным удивления. Ее любовь и преданность не могли спасти ее. Г-жа Д** скончалась на ее руках через полтора года после того, как Лоренция посетила Сен-Фронт.

С тех пор обе подруги исправно вели постоянную переписку. В своей деятельной и бурной жизни Лоренция любила думать о Полине, переноситься мыслью в ее тихое и мрачное жилище, успокаиваться от шума толпы у кресла слепой и у окна, заставленного геранью. А Полина, испуганная однообразием своей жизни, чувствовала необходимость сбросить с себя эту медленную смерть, которая веяла над ней, и мысленно улетать в