Полина [современная орфография] - Жорж Санд

Лоренция только смеялась, расспрашивала мэра о его семействе и близких знакомых, называя по имени всех его детей, мучила его с четверть часа и потом вспомнила о себе. В шутке своей она была так любезна и мила, что добряк мэр влюбился в нее до безумия, захотел поцеловать у ней руку и ушел только тогда, когда г-жа Д** и Полина обещали позвать его в тот день откушать с прекрасной столичной актрисой.

За обедом было очень весело. Лоренция постаралась освободиться от новых печальных впечатлений и вознаградить слепую старушку за принесенные для нее в жертву предрассудки несколькими часами непритворного веселья. Она рассказала презабавные истории о своих поездках по провинциям, а за десертом согласилась даже, для г-на мэра, продекламировать несколько отрывков из классических трагедий, которые возбудили в нем такой восторг, что его жена испугалась бы, если б увидела его. Никогда еще слепая так не веселилась. Полина была в странном волнении: она удивлялась, что чувствовала себя печальной в радости. Лоренция, желая развеселить других, наконец и сама развеселилась. Вступив в мир своих воспоминаний, она помолодела десятью годами и думала, что видит это все во сне.

Перешли из столовой в гостиную и пили кофе, когда стук деревянных башмаков на лестнице известил о прибытии новой гостьи. Жена мэра не могла уже устоять против своего любопытства и пришла ловко и случайно повидаться с г-жой Д**. Она не привела с собой дочерей, опасаясь, что встреча с актрисой повредит их замужеству. Дочери не спали целую ночь, и материнская власть показалась им несносным злом. Самая младшая даже плакала от досады.

Супруга мэра, не знавшая, как обходиться с Лоренцией (которая в старые годы учила ее дочерей), не решилась быть неучтивой. Она была даже ласкова, заметив спокойное достоинство в приемах Лоренции. Но через несколько минут, когда пришла вторая гостья, тоже случайно, жена мэра отодвинула стул и разговаривала с актрисой меньше. За ней присматривала одна из самых близких ее приятельниц, и не преминула бы критиковать ее любезность с комедианткой. Вторая гостья надеялась, что рассказы Лоренции удовлетворят ее любопытство, но Лоренция становилась молчаливее и скромнее, а присутствие супруги мэра подавило и стеснило все прочие любопытства. Третья гостья очень стеснила двух первых и, в свою очередь, была еще более стеснена приходом четвертой.

Через час старая гостиная Полины была набита, как будто созвали весь город на большой вечер. Никто не мог устоять, несмотря на неучтивость, против желания посмотреть на бедную пансионскую надзирательницу, ума которой вовсе не подозревали, теперь знаменитую и осыпанную рукоплесканиями целой Франции. Для оправдания настоящего любопытства и прежней недальновидности старались еще сомневаться в таланте Лоренции и говорили друг другу на ухо: «Полно, правда ли, что г-жа Марс[4] приятельница с ней и покровительствует ей?» — «Говорят, что она имела страшный успех в Париже!» — «Может ли это быть?» — «Должно быть, когда славнейшие авторы пишут для нее пьесы». — «Может быть, все это слишком преувеличено?» — «Говорили ли вы с ней?» — «Станете ли с ней говорить?» и прочее.

Никто, однако же, не мог сомнениями своими уменьшить грациозность и красоту Лоренции. За минуту до обеда она позвала свою горничную, и из небольшой картонки, похожей на заколдованный орех, из которого волшебницы ударом очарованного жезла добывают приданое принцесс, достала наряд простой, но изящный и чудесно свежий. Полина не постигала, как можно, путешествуя, в такое короткое время и без хлопот так переодеваться, и милый наряд приятельницы произвел в ней головокружение. Городские кумушки наперед радовались, что им придется критиковать странность ее наряда и обращения, о чем уже ходила по городу молва, но принуждены были удивляться и пожирать глазами мягкую материю, не изысканную, но богатую; изящную выкройку платья, которой провинциальная модница никогда не достигнет, хоть бы и верно подражала столичным модницам; все подробности обуви, белья и прически, доводимые женщинами без вкуса до уродливости или пренебрегаемые до неопрятности. Но больше всего их поражала и приводила в смущение совершенная свобода Лоренции — тон лучшего общества, какого провинция не надеется встретить в актрисе и каким не могла похвалиться ни одна дама в Сен-Фронте. Лоренция казалась важной и ласковой по своему желанию. Она внутренне смеялась над смущением всех гостей, которые пришли тайно один от другого. Каждый из них думал, что только он один осмелился позабавить себя цыганкой; и все сидели тут, стыдясь и стесняясь присутствия друг друга, а еще более того, что принуждены были завидовать той, которую хотели осмеять, может быть и унизить!.. В одном углу гостиной сидели все женщины, как разбитый полк, а в другом царствовала Лоренция, окруженная Полиной, ее матерью и немногими умными людьми, слушавшими ее почтительно; она блистала здесь как ласковая королева, улыбающаяся своему народу и держащая его в отдалении. Роли переменились: беспокойство вырастало на одной стороне, а истинное достоинство торжествовало на другой. Не смели шушукать, не смели и смотреть, разве только украдкой. Наконец, когда удаление обманувшихся очистило ряды, некоторые осмелились приблизиться, вымолвить словечко, взглянуть, дотронуться до платья, спросить об адресе швеи, о цене брильянтов, о самых модных пьесах в Париж, и попросить билетов на то время, когда поедут в столицу.

По мере прихода гостей слепая сначала смущалась, потом рассердилась, потом была оскорблена. Когда она услышала, что ее холодная и покинутая гостиная наполняется гостями, она решилась не краснеть из-за дружеского приема, оказанного Лоренции, быть с ней еще ласковее, и принимала гостей с едкими и насмешливыми приветствиями.

— Да, сударыни, — говорила она, — я гораздо здоровее, чем воображала. Теперь моя болезнь никого уже не пугает. Вот уже два года, как никто ко мне не заходил вечером, и сегодня чудный случай свел ко мне весь город. Уж не сочинили ли нового календаря, и не сегодня ли день моего ангела, который прошел уже с полгода?

Потом, обращаясь к другим, никогда ее не посещавшим, она злобно говорила им в глаза: — Ага! Вы поступаете, как я, заставляете совесть молчать, и пришли против воли поклониться таланту? Так всегда бывает; ум торжествует везде и над всем. Вы порицали девицу С**, что она вступила в театр; вы делали, как я, находили это ужасным, страшным! А вот и вы у ее ног! Надеюсь, вы не станете мне противоречить: ведь не могла же я вдруг стать такой любезной и хорошенькой, что все вы пришли толпою наслаждаться моими разговорами.

С начала до конца Полина была изумительна в обращении с подругой. Ни разу не краснела она