Синклер Льюис - Кингсблад, потомок королей
В качестве подарка самим себе Нийл и Вестл в сочельник уложили Бидди пораньше и поехали в «Пайнленд» танцевать.
— Просто ужасно, что тебе завтра придется кормить все мое голодное племя, — сказал Нийл.
— Солнышко, всякий, кто ухитрился попасть в число твоих родственников, — мой друг до гробовой доски. Даже тот твой троюродный брат, у которого заправочная станция в Гайавате, в Висконсине.
— А я зато очень тебя люблю и буду просить бога, чтоб нам еще пятьдесят раз встречать рождество вместе.
— Пью за это! — вскричала Вестл, поднимая свою рюмку с белым Creme de Menthe, который в Гранд-Рипаблик считается самым изысканным напитком.
Дрексель Гриншо, импозантный темнокожий метрдотель «Фьезоле», с подстриженными седыми усами, делавшими его похожим на гаитянского генерала французской выучки, улыбался, глядя на молодых господ, которые все еще так нежно любят друг друга. Его феодальная душа расцветала от близости к капитану Кингсбладу, будущему директору Второго Национального, и его молодой жене, истинной леди, родной дочери Энергосвета Прерий.
Дрексель думал: «Говорил ведь я этой дурочке Белфриде: не могла ужиться с такими благородными господами, значит, твоя вина. Если люди принадлежат к хорошему обществу, с ними у нас, негров, никогда неприятностей не будет. И разным агитаторам из цветных, вроде Клема Брэзенстара, я тоже всегда говорю, что от них нам, неграм, больше вреда, чем от самого злого белого хозяина, — а они смеются надо мной, называют меня „дядя Том“! Нищий сброд эти радикалы — и ничего не понимают в аристократическом обществе. У меня сердце радуется, когда я услуживаю такому джентльмену, как капитан Кингсблад, потому что уж это джентльмен так джентльмен».
Подобными мыслями тешил себя почтенный старый консерватор, хотя казалось, что внимание его целиком поглощено салфетками. Когда Нийл и Вест встали, Дрексель смиренно проводил их до дверей, приговаривая:
— Для нас всегда большая честь видеть вас, капитан, и вас, мэм, в «Физоли», надеюсь, вы нам скоро опять доставите удовольствие служить вам.
Дрексель был даже оскорблен, когда Нийл ответил на его восторги долларовой бумажкой, но сдержался и не показал виду.
В полночь уже из дому Нийл позвонил родителям и поздравил их с наступающим рождеством, а потом они занялись подарками. Вестл разыскала где-то измятую оберточную бумагу, оставшуюся еще от довоенных праздников, — красную, серебряную, лимонно-желтую; она разгладила ее утюгом, и теперь куча разнокалиберных свертков под елкой выглядела очень нарядно.
— Как красиво! — ликовала она. — Милый мой, дорогой, вот уже семнадцать минут, как наступило рождество, и ты дома, а не на войне, целый и невредимый, и все нас любят, и мы будем счастливы всю жизнь.
Они молча прижались друг к другу.
Наутро, в первый день рождества, они еще до завтрака спустились в гостиную разбирать подарки — красивая, спокойная, дружная пара, оба в фланелевых халатах с красными кушаками; и Бидди, сияющая кубышка в белом с голубым халатике, и Шерли, смуглая эскимоска, и Принц, который лаял и вертелся волчком от восторга, вместе с ними принялись ворошить груду пакетов под елкой. Вестл осталась очень довольна главным своим подарком — меховой пелериной, потому что она была красивее, чем у Нэнси Хавок. На завтрак ели вафли всем домом, включая даже Принца, что уж было совершенно лишнее; слушали по радио рождественские гимны, а потом все бросились одеваться и заканчивать приготовления к семейному торжеству, назначенному на два часа дня.
Главою семьи был отец Нийла, доктор Кеннет М.Кингсблад, заслуживший всеобщее уважение в городе отличным качеством своих зубопротезных работ, своими чтениями из библии (для взрослых) при баптистской церкви, меткой стрельбой по тарелочкам и головоломками, которые он искусно выпиливал лобзиком из фанеры. Он был рыжеватый блондин, высокий, худой, добрый и нерешительный.
Мать Нийла, Фэйт, маленькая, хрупкая, темноволосая женщина, производила всегда такое впечатление, будто она побаивается жизни, будто недоумевает, неужели эти четверо рослых здоровых людей в самом деле ее дети. Но темные ее глаза горели таким же огнем, как у ее матери, Жюли Саксинар, разбитной, пикантной француженки, которой только бубна да красного платка не хватало для полного сходства с цыганкой. Глаза Фэйт словно жили своей жизнью, отдельно от этого тихого неопределенного существа, которое никогда не откликалось на то, что творится кругом.
Следующим по старшинству шел брат Роберт, коммерческий директор Хлеба Витавим, со своей женой Элис и тремя детьми, из которых меньшая, Руби, была подружкой Бидди. Но Элис была не только женой Роберта Кингсблада. Она приходилась родной сестрой Харолду В.Уиттику, чемпиону-тяжеловесу рекламной поэзии.
За ними следовали сестра Нийла, Китти Сэйворд и ее Чарльз. А самым младшим представителем этого поколения Кингсбладов являлась Джоан, которая еще жила в родительском доме. Джоан была десятью годами моложе Нийла, довольно хорошенькая, довольно умная, довольно неинтересная. Она думала, что хочет уехать в Чикаго изучать искусство моделирования одежды, но в то же время знала, что хочет остаться здесь и выйти замуж, предпочтительно за своего жениха, приятного молодого человека, в данное время лейтенанта военного флота.
Итак, все племя было в сборе — девять взрослых и шестеро детей, не считая Шерли и Принца, — и хотя разговор шел о России, а также о химиотерапии, в доме царила атмосфера фермерской кухни не столь уже далеких предков. Младшие женщины хлопотали у плиты и накрывали на стол (почетное место было предоставлено хрустальной вазе с крюшоном), Нийл заботливо угощал мужчин коктейлями, а у камина в глубоком синем кресле восседала Фэйт Кингсблад и неопределенно улыбалась всем.
Доктор Кеннет занял хозяйское место во главе стола, за которым разместились все пятнадцать человек. (Пришлось подставить два ломберных столика, но под накрахмаленной скатертью это было незаметно.) Он любовно оглядел два ряда здоровых, цветущих людей, радуясь тому, какие они все красивые и веселые. Потом он склонил голову и высоким задушевным голосом прочитал молитву:
— Отец наш небесный, в эти полные опасностей дни ты уберег нас и сохранил, и вот мы вновь собрались вместе, чтобы отпраздновать великий праздник рождества сына твоего. Сохрани же нас всех, господи, и в наступающем году и не оставь своим благословением детей моих, благослови их, господи, благослови их.
Нийлу вспомнилось прошлогоднее рождество в госпитальной палате. Взгляд его скользнул по всем этим дорогим лицам, задержался на морщинистом лице отца, и у него вдруг перехватило дыхание.
— Ух ты, целых две индейки! — с уважением прошептала Руби.
После обеда дети, собаки и тетушки разбрелись по комнатам спать. Под вечер дом почтили своим посещением отец Вестл, Мортон Бихаус, и его брат Оливер. Они принесли подарки, ненужные вещицы из кожи и из пластмассы под слоновую кость. Доктору Кеннету приятно было видеть, как его сын просто и непринужденно держит себя с легендарными Бихаусами.
«Молодец мальчик, — радовался доктор Кеннет. — Он далеко пойдет. Пожалуй, пора посвятить его в Тайну».
Во время мирного семейного ужина и потом, когда играли в джин-рамми и шарады, он не спускал глаз с младшего сына и, наконец, улучив минуту, ласково сказал ему:
— Молодой человек, вы, видимо, очень хорошо чувствуете себя, развлекаясь в семейном кругу, но все же позвольте старику отцу увести вас в кабинет, поговорить о жизни.
Доктору Кеннету свойственно было иногда увлекаться неожиданными фантазиями, и потому Нийл поднимался за ним по лестнице с легким чувством недоуменного беспокойства.
8
Доктор Кеннет М.Кингсблад («М» была первая буква фамилии его матери, шотландки Дженни Маккейл) свой жизненный путь протрусил мелкой благодушной рысцой. Он гордился тем, что однажды ехал в поезде вместе с бывшим президентом Гербертом Гувером, и тем, что завел у себя в кабинете новый рентгеновский аппарат, а каждый из его четверых детей был для него все равно, что золотая пломба. Он быстро утомлялся, чересчур быстро для своих шестидесяти лет, и в сердце у него бывали перебои, и он думал, что, пожалуй, в будущем году надо бы им с мамашей уехать во Флориду на март месяц, когда в Миннесоте начнутся метели.
Его радовала мысль, что Нийл, баловень судьбы, станет финансистом и муниципальным деятелем и осуществит великие реформы — постройку новых школьных зданий, сооружение запасного водохранилища, все то, что сам доктор Кеннет мечтал совершить, но не мог, так как зубоврачебная практика, сад и головоломки не оставляли ему для этого времени.
Когда они уселись в «кабинете» Нийла, коленями касаясь друг друга, и закурили высшего качества сигары, уместные лишь в рождественские дни или на обеде в честь губернатора, доктор Кеннет, пуская клубы дыма, начал:
