Эрнст Гофман - Ошибки
— Что? Бежала? — воскликнул барон, потрясённый. — Опять бежала?
В кратких чертах барон рассказал ритмейстеру достаточно для того, чтобы тот мог понять, какое интересное приключение оборвалось.
— Это она! Это она! Ха! Моё предчувствие меня не обмануло!
Так восклицал барон, когда ритмейстер отметил своеобразную деталь — на золотой цепочке дама носила на шее небесно-голубой бумажник. Господин Фукс, стоявший в это время в дверях кондитерской, видел, как старик знаком подозвал проезжавшее мимо ландо, сел в него вместе с дамой и отъехал с быстротой молнии. Потом экипаж ещё видели в самом конце Унтер ден Линден, ближе к дворцу.
— За ней, за ней! — вскричал барон.
— Возьми мою лошадь, — был ответ.
Барон вскочил на лошадь и вонзил шпоры в рёбра храброго коня, который сначала встал на дыбы, а затем понёсся, что есть силы, с быстротою ветра через Бранденбургские ворота прямо в Шарлоттенбург, куда барон прибыл цел и невредим и как раз вовремя, чтобы отужинать у мадам Паули в целой компании знакомых. Все, кто видел его приближение, восхищались чёткостью движений и смелостью наездника, особенно те, кто не знал, что свойственной барону уверенности и ловкости как раз хватило, чтобы справиться с таким диким и робким животным, как лошадь ритмейстера.
А барон между тем проклинал своё существование.
Греческий полководец. Загадка
Большим утешением для барона было сознание того, что предмет его мечтаний и надежд во всяком случае пребывает в стенах Берлина, и каждую минуту счастливый случай может вновь привести его к встрече с необычной парой. Однако, хотя барон много дней подряд неустанно бродил по Унтер ден Линден, ни малейшего следа старика или дамы он нигде не обнаружил.
Весьма разумным и правильным казалось поэтому отправиться в контору регистрации приезжих и выяснить, где сейчас находится странная пара, прибывшая в Берлин 24-го июля.
Так барон и поступил и при этом дал чиновнику весьма подробное описание забавного старичка и греческой дамы. Чиновник возразил, что давать словесные портреты приезжих иностранцев не имеет никакого смысла, так как они не помогут делу, но выразил готовность проверить, что за иностранцы вообще приехали той ночью. Кроме греческого купца Просокарчи из Смирны не оказалось, однако, ни одного приезжего из чужих стран, сплошь советники, секретари судов и прочее, много чиновников из провинции миновало ворота Берлина в ночь с двадцать четвёртого на двадцать пятое июля. Что до купца Просокарчи, то он прибыл без всякого сопровождения и уже поэтому не мог быть маленьким старичком, к тому же барон к нему отправился и познакомился с красивым высоким мужчиной, весьма приятно образованным, у которого он не без удовольствия приобрёл несколько жевательных пастилок и бальзам из Мекки, способствовавший излечению мага, когда тот вывихнул ногу. В ответ на расспросы барона Просокарчи сообщил, что ему ничего не известно о греческой аристократке, находящейся в Берлине, да такое и вряд ли возможно, так как, если бы это было так, она наверняка бы его посетила. Между прочим, он знает, что где-то в Германии скитается изгнанный губернатор Наксоса с дочерью представители древнего княжеского рода, однако, он их никогда не видел.
Что же ещё оставалось барону — каждый день, если погода благоприятствовала, он совершал паломничество в Тиргартен на то роковое место, где нашёл бумажник: ведь, судя по тому, что было написано на листке из бумажника, оно стало любимым местом гречанки.
«Конечно, — говорил барон, обращаясь к самому себе, — конечно, это божественное, великолепное существо вместе со своим кривым магом часто приходит сюда, но как, если не придёт счастливый случай, как угадать момент, когда они будут здесь?! Никогда, никогда я не должен покидать этого места, вечно находиться здесь, пока её не встречу!»
Из этой мысли родилось решение тут же, позади роковой скамейки, возле дерева с надписью создать убежище отшельника, где в полном одиночестве, вдали от шума и суеты жизни можно было бы целиком отдаться тоске страстной любви. Барон раздумывал только о том, как получить в магистрате Берлина разрешение на задуманную постройку, и о том, не стоит ли к платью отшельника добавить фальшивую бороду, которую потом, когда он найдёт её, можно было бы сорвать с лица весьма эффектно. Пока он предавался этим размышлениям, небо потемнело, задул резкий осенний ветер, зашумела листва, всё это напомнило барону, что, поскольку убежище ещё не построено, стоит подумать о том, чтобы оказаться под какой-то крышей. Но как забилось сердце барона, когда, выйдя из густой листвы аллеи, он увидел перед собой старика и даму под вуалью. Почти в беспамятстве он бросился за ними с громкими криками:
— О Боже! Наконец-то, наконец… Это я, Теодор… голубой бумажник…
— Где бумажник? Вы нашли его? Слава Богу! — воскликнул старик, обернувшись. И тут же добавил: — О, так это вы, милейший барон? Ну, это большое везение. А я было уже решил, что не вижу своих денег!
Маленький человек был не кто иной, как банкир Натанаэль Симсон, который возвращался вместе с дочерью с прогулки, дом его находился совсем рядом с Тиргартеном. Можно себе представить, что барон был немало смущен своей ошибкой, тем более, что раньше он очень ухаживал за хорошенькой, но не такой уж молоденькой дочерью банкира по имени Амалия, а потом её покинул. С ядовитой насмешкой говорила Амалия о несостоявшемся путешествии в Грецию, потому-то барон и избегал её, как только мог.
— Ну, наконец-то вы вновь появились, барон!
Так начала Амалия, однако Симсон не давал ей говорить, непрерывно спрашивая о бумажнике. Оказалось, что несколько дней назад, раньше с ним такого не бывало, в аллее Тиргартена он потерял бумажник, в котором находилась купюра достоинством в 50 талеров, его-то и нашёл барон, как он надеялся. Это недоразумение совершенно сбило с толку барона, он желал бы оказаться за сто километров от этого места. Но пока он думал, как бы вырваться, Амалия без церемоний взяла его под руку и объявила, что дорогого друга, которого так долго не было видно, надо крепко держать. Барон не нашёл отговорок, ему пришлось согласиться отправиться с семейством пить чай. Амалия твёрдо решила вновь завладеть бароном. Она упросила барона рассказать о тех приключениях, которые ему предстояло пережить, ровно столько, сколько можно, не раскрывая глубоких тайн, проникнуть в которые вовсе не было её задачей, и так как всё, что он упоминал, она называла божественным, прекрасным, необыкновенным, то сердце барона открывалось всё больше. Он не удержался и рассказал обо всём, что случилось в ночь с двадцать четвёртого на двадцать пятое июля и потом в кондитерской Фукса. Губы Амалии кривились в улыбке, с трудом подавляя смех, она принялась упрашивать барона хоть раз прийти к ней в новогреческом костюме, который, как говорят, ему очень идёт, потом, как бы впадая в полусон, она произнесла:
— Ну, всё позади!
Естественно, барон стал спрашивать, что позади, и Амалия сказала, что минуту назад её вдруг поразило воспоминание об очень странном сне, который она видела недавно, а вернее, как она вспоминает сейчас, именно в ту ночь с 24-го на 25-е июля. Поскольку она читала многое из того, что написано Фридрихом Рихтером, то без труда создала в тот же миг некую импровизацию, достаточно фантастическую и сводившуюся к тому, что ей явился не больше не меньше как сам барон в новогреческих одеждах, и сердце её воспылало любовью. Барон был сражён. Гречанка, хижина отшельника, голубой бумажник забыты.
В жизни так и бывает, то, к чему страстно стремишься, может оказаться вообще недостижимым, а то, чем вовсе не интересуешься, само идёт к тебе в руки. Лукавый случай дразнит и влечёт!
Короче говоря, барон решил, главным образом, ради Амалии, пока не покидать Берлин и поэтому нашёл необходимым отель «Солнце» сменить на более удобную квартиру.
Как-то, бродя по городу, он заметил на двери большого красивого дома на Фридрихштрассе №… объявление о том, что сдаются меблированные комнаты.
Недолго думая, барон поднялся вверх по лестнице, но напрасно он искал звонка, напрасно стучал в одну, другую дверь — на лестничной площадке стояла мёртвая тишина. Наконец ему почудилось, будто где-то слышится какой-то лепет и болтовня. Он нажал ручку двери той комнаты, из которой как будто бы раздавались звуки, и оказался в покое, обставленном роскошно и с необычайной изысканностью. Особенно бросалась в глаза большая кровать с шёлковым пологом, увитая цветами, с богатой деревянной резьбой, стоявшая посередине.
— Лагос пиперин етриве, какон тюс кефалис ту!
Каркающий голос прокричал эти слова барону, при этом вокруг никого не было. Он осмотрелся и — о небо! — на изящном столике с гнутыми ножками лежал роковой бумажник! Он бросился вперёд, чтобы вновь завладеть утерянным сокровищем, но раздался громкий окрик:
