Оливер Голдсмит - Векфильдский священник
Обедали мы тут же, на лугу, и сидели, вернее сказать возлежали, за своей скромной трапезой, постлав скатерть прямо поверх сена, причем душой пиршества был мистер Берчелл. Перекликавшиеся друг с другом два дрозда да дерзкие малиновки, которые прилетали клевать крошки прямо с наших ладоней, довершали идиллию, а звуки, которые доносились до наших ушей, казались лишь эхом, лишь отзвуком безмятежности, нас охватившей.
- Всякий раз, как я сижу вот так, - говорила Софья, - я невольно вспоминаю столь прелестно описанных мистером Геем влюбленных, которых смерть сразила в объятиях друг друга[19]. Описание это так трогательно, что я сто раз, наверное, перечитывала его, всякий раз заново им восхищаясь!
- А по мне, - возразил мой сын, - самые сильные места в этой картине уступают тем, что мы встречаем в "Акиде и Галатее" Овидия[20]. У римского поэта сильнее развито чувство контраста, а ведь искусство трогать сердца зиждется как раз на умелом использовании этого приема.
- Замечательно, - сказал мистер Берчелл, - что оба названных вами поэта в одинаковой степени способствовали развитию дурного вкуса у себя на родине, ибо у обоих можно видеть чрезмерное увлечение эпитетом. Поэты же посредственного дарования обнаружили, что легче всего подражать им в их недостатках; и вот английская поэзия, точно так же, как и поэзия Римской империи, представляет собой лишь набор пышных образов, без всякой связи и содержания; цепь эпитетов, ласкающих слух, но не прибавляющих ничего к смыслу. Впрочем, сударыня, я смело критикую других, и вы вправе требовать, чтобы я сам предстал перед судом людским. Согласен с вами, и, признаться, затем только и сделал свое замечание, чтобы иметь предлог прочитать собравшемуся обществу балладу; каковы бы ни были ее недостатки, она, во всяком случае, лишена тех, о которых я сейчас говорил.
БАЛЛАДА - Веди меня, пустыни житель,Святой анахорет;Близка желанная обитель;Приветный вижу свет.Устал я: тьма кругом густая;Запал в глуши мой след;Безбрежней, мнится, степь пустая,Чем дальше я вперед.- Мой сын, - в ответ пустыни житель,Ты призраком прельщен:Опасен твой путеводительНад бездной светит он.Здесь чадам нищеты бездомнымОтверзта дверь моя,И скудных благ уделом скромнымДелюсь от сердца я.Войди в гостеприимну келью;Мой сын, перед тобойИ брашно с жесткою постелью,И сладкий мой покой.Есть стадо, - но безвинных кровьюРуки я не багрил:Меня творец своей любовьюЩадить их научил.Обед снимаю непорочныйС пригорков и полей,Деревья плод дают мне сочный,Питье дает ручей.Войди ж в мой дом - забот там чужды;Нет блага в суете:Нам малые даны здесь нужды,На малый миг и те.Как свежая роса денницыБыл сладок сей привет;И робкий гость, склоня зеницы,Идет за старцем вслед.В дичи глухой, непроходимойЕго таился кровПриют для сироты гонимой,Для странника - покров.Непышны в хижине уборы,Там бедность и покой;И скрыпнули дверей растворыПред мирною четой.И старец зрит гостеприимный,Что гость его уныл,И светлый огонек он в дымнойПечурке разложил.Плоды и зелень предлагает,С приправой добрых слов;Беседой скуку озлащаетМедлительных часов.Кружится резвый кот пред ними;В углу кричит сверчок:Трещит меж листьями сухимиБлестящий огонек.Но молчалив пришлец угрюмый;Печаль в его чертах;Душа полна прискорбной думыИ слезы на глазах.Ему пустынник отвечаетСердечною тоской:- О юный странник, что смущаетТак рано твой покой?Иль быть убогим и бездомнымТворец тебе судил?Иль предан другом вероломным?Или вотще любил?Увы! спокой себя; презренныУтехи благ земных;А тот, кто плачет, их лишенный,Еще презренней их.Приманчив дружбы взор лукавый,Но ах! как тень воследОна за счастием, за славой,И прочь от хилых бед.Любовь... любовь, Прелест игрою;Отрава сладких слов:Незрима в мире: лишь пороюЖивет у голубков.Но, друг, ты робостью стыдливойСвой нежный пол открыл...- И очи странник торопливо,Краснея, опустил.Краса сквозь легкий проникаетСтыдливости покров;Так утро тихое сияетСквозь завес облаков.Трепещут перси; взор склоненный;Как роза, цвет ланит...И деву-прелесть изумленныйОтшельник в госте зрит.- Простишь ли, старец, дерзновенье,Что робкою стопойВошла в твое уединенье,Где бог один с тобой?Любовь надежд моих губитель,Моих виновник бед;Ищу покоя, но мучительТоска за мною вслед.Отец мой знатностию, славойИ пышностью гремел;Я дней его была забавой;Он все во мне имел.И рыцари стеклись толпою:Мне предлагали в дарТе - чистый, сходный с их душою,А те - притворный жар.И каждый лестью вероломнойПривлечь меня мечтал...Но в их толпе Эдвин был скромный;Эдвин, любя, молчал.Ему с смиренной нищетоюСудьба одно дала:Пленять высокою душою;И та - моей была!Роса на розе, цвет душистыйФиалки полевойЕдва сравниться могут с чистойЭдвиновой душой.Но цвет с небесною росоюЖивут один лишь миг:Он одарен был их красою,Я - легкостию их.Я гордой, хладною казалась;Но мил он втайне был;Увы! Любя, я восхищалась,Когда он слезы лил.Несчастный!.. Он не снес презренья;В пустыню он помчалСвою любовь, свои мученьяИ там в слезах увял.Но я виновна; мне страданье;Мне увядать в слезах,Мне будь пустыня та изгнанье,Где скрыт Эдвинов прах.Над тихою его могилойКонец свой встречу я,И приношеньем тени милойПусть будет жизнь моя!- Мальвина! - старец восклицает,И пал к ее ногам...О, чудо! Их Эдвин лобзает;Эдвин пред нею сам.- Друг незабвенный, друг единый!Опять навек я твой!Полна душа моя МальвинойИ здесь дышал тобой.Забудь о прошлом; нет разлуки;Сам бог вещает нам:Все в жизни радости и муки,Отныне - пополам.Ах! будь и самый час кончиныДля двух сердец один:Пусть с милой жизнию МальвиныУгаснет и Эдвин. [21]
Нежное участие, казалось, примешивалось к одобрению, с каким Софья слушала балладу. Внезапный выстрел, раздавшийся где-то совсем близко, нарушил наш покой. В ту же минуту из кустарника выскочил охотник и стал искать подстреленную птицу. Охотником оказался капеллан помещика, его жертвой - один из двух дроздов, что так приятно услаждали нас своим пением. Громкий выстрел, к тому же прозвучавший чуть ли не над самым ухом, порядком напугал моих дочерей, так что Софья, я заметил, со страху даже бросилась в объятия мистера Берчелла, как бы ища у него защиты.
Охотник подошел и попросил прощения за то, что причинил нам беспокойство; он и представления не имел, сказал он в свое оправдание, что мы находимся поблизости. Затем, подсев к моей младшей дочери, по обычаю охотников поднес ей трофеи, доставшиеся ему этим утром. Софья собралась уже отказаться, но матушка сделала ей тайный знак глазами, - она быстро поправилась и приняла подарок, правда, не очень охотно. Верная себе, матушка ее не стала скрывать своего торжества и шепотом заметила, что Софья одержала такую же победу над капелланом, какую одержала Оливия над его хозяином. Я, однако, подозревал, и не без основания, что мысли нашей Софьи были устремлены совсем в другую сторону. Оказывается, капеллан шел известить нас о том, что мистер Торнхилл намерен в честь наших дочерей дать бал при луне, на лужайке против нашего дома, с музыкой и угощением.
- Не стану скрывать, - присовокупил капеллан, - что имею особую корысть в том, чтобы первым доставить вам эту весточку, так как надеюсь, что в награду мисс Софья согласится быть моей дамой на этом балу.
Софья отвечала, что была бы счастлива принять его приглашение, если бы это было совместимо с ее чувством справедливости.
- Но вот джентльмен, - продолжала она, указывая взглядом на мистера Берчелла, - разделявший со мной все тяготы этого дня и поэтому имеющий право делить также и радости его.
