Марк Твен - Том 12. Из Автобиографии. Из записных книжек 1865-1905. Избранные письма
Я дал ему две пятидесятицентовые монеты. Вместо того чтобы скромно опустить их в шляпу, он швырнул их издали, точь-в-точь как герцог в старинных романах: не подает нищему милостыню, а "бросает" ее или "швыряет" к его ногам, и всегда это - "кошелек с золотом". В романах очевидцы неизменно бывают поражены; великодушие Джима было во вкусе этих романов: две монеты казались ему полным кошельком золота; как и герцог, он играл для галерки, но на этом и кончается параллель. В случае с герцогом очевидцы знали, что он имеет возможность бросить кошелек с золотом, и их восхищение больше чем наполовину состояло из зависти к человеку, который в состоянии так изящно и небрежно швыряться кошельками. Золотоискатели восхищались красивой щедростью Джима, но им было известно, что такие поступки ему не по карману, и это умеряло их восторг. И тем не менее Джим стоил сотни таких, как Брет Гарт, потому что это был настоящий человек, и человек без изъянов. Проявив тщеславие и притворство, он выказал черты характера, делавшие его похожим на Брет Гарта, но на этом сходство и кончалось.
Перехожу к случаю с Брет Гартом. Когда наша пьеса была готова и надо было передать ее режиссеру Парслоу, я приехал по другому делу в Нью-Йорк и остановился, как всегда, в "Отель Сент-Джеймс". Брет Гарт все откладывал и откладывал: пьеса уже два дня как должна была быть передана Парслоу, но Брет Гарт об этом не заботился. Около семи вечера он вошел в вестибюль отеля; на нем был старый серый костюм, до того заношенный, что брюки внизу обтрепались и превратились в бахрому; башмаки тоже были стоптанные, все мокрые и в грязи, а на голове сидела слегка набекрень измятая фетровая шляпа, размера на два меньше, чем следует. Яркий узенький галстук был налицо и казался еще крикливее и самодовольнее, чем обычно, и еще больше бросался в глаза. Пьесу он держал в руках. До театра Парслоу не было и трех минут ходьбы; я так и думал, что он скажет: "Пойдем отнесем пьесу к Парслоу".
Но он этого не сделал; он подошел к конторке, передал сверток портье и сказал тоном маркиза:
- Для мистера Парслоу. Пошлите в театр.
Портье сурово оглядел его и сказал с видом человека, собирающегося здорово отбрить:
- Посыльному следует уплатить десять центов.
Брет Гарт сказал:
- Позовите посыльного.
Портье позвал. Явился посыльный, взял сверток и остановился, ожидая приказания. На лице портье изобразилось нечто вроде злорадного любопытства. Брет Гарт обернулся ко мне и сказал:
- Дайте мне доллар.
Я дал ему доллар. Он отдал его посыльному и сказал:
- Бегите скорей.
Портье сказал:
- Погодите, я дам вам сдачи.
Брет Гарт сделал великолепный, чисто герцогский жест и сказал:
- Не трудитесь. Пусть мелочь останется посыльному.
Эдвард Эверетт Гейл{342} написал рассказ, который вызвал большую сенсацию, выйдя из печати в те страшные дни перед Гражданской войной, когда Север и Юг присели перед прыжком, готовые ринуться вперед и вцепиться друг другу в горло. Он назывался "Человек без родины". В некотором роде Брет Гарт был именно такой человек, то есть человек без родины; нет, не человек: человек - это слишком сильно сказано, - был беспозвоночное без родины. Он любил родину не больше, чем устрица свою отмель, в сущности - даже меньше, и я извиняюсь перед устрицей. Более высокие чувства были чужды Брет Гарту, он знал о них только из книг. В его собственных книгах он только имитировал их; нередко это была очень хорошая имитация, в которую могли поверить люди, не знавшие Брет Гарта, как могут верить актеру, "симулирующему" на сцене высокие страсти, которые он не переживает, а воспроизводит искусственно, следуя затверженным наизусть правилам.
7 ноября 1876 года (кажется, это было 7-го) он неожиданно явился в Хартфорд и прогостил у нас весь следующий день - день выборов. Как всегда, он был безмятежно спокоен; он был невозмутимо благодушен. Несомненно, это был единственный безмятежно спокойный и невозмутимо благодушный избиратель во всех Соединенных Штатах; остальные - обычное явление в нашей стране захлебывались от предвыборных волнений, ибо в те дни пылал пресловутый политический пожар, которому вскоре суждено было закончиться одним из самых хладнокровных надувательств, какими республиканская партия когда-либо морочила американский народ: кражей президентского кресла у мистера Тилдена, который был избран, и передачей его мистеру Хейзу, который потерпел на выборах поражение.
Я был ярым сторонником Хейза, - вполне естественно, потому что в то время я был очень молод. С тех пор я пришел к убеждению, что политические взгляды нации в любом случае ничего не стоят, но если в них есть хоть какая-то ценность, искать ее надо среди стариков, а не среди молодежи. Я был так же взволнован, так же вне себя, как и все остальные избиратели, и удивился, когда Брет Гарт сказал, что собирается погостить у нас в день выборов и еще следующий; впрочем, удивился я не очень сильно, так как, зная обычную беззаботность Брет Гарта, решил, что он просто перепутал числа. У него еще было достаточно времени, чтобы исправить эту ошибку. Я сказал, что он вполне успеет вернуться в Нью-Йорк к голосованию. В ответ он сказал, что не собирается голосовать, что уехал нарочно, чтобы не голосовать и в то же время иметь благовидное оправдание.
Затем он объяснил мне, почему не хочет голосовать. Он сказал, что благодаря помощи влиятельных друзей ему удалось получить и от мистера Тилдена и от мистера Хейза обещание назначить его консулом; чем бы ни кончились выборы, консульство ему обеспечено, а сами они его нисколько не интересуют. Он сказал, что ему нельзя голосовать за одного из кандидатов, ибо если об этом узнает другой, это может послужить для него достаточным поводом, чтобы взять назад свое обещание. Непроизвольная, но довольно едкая сатира на нашу политическую систему! Собственно говоря, какое дело президенту до того, как проголосовал предполагаемый консул? Консульская должность не имеет никакого отношения к политике. Казалось бы, право человека на должность консула должно определяться только тем, насколько он для нее подходит, и при всякой здравой политической системе вопрос о его политической окраске не играл бы никакой роли. Однако человек, отвергнутый нацией, был возведен на президентское кресло, а человек без родины получил свой консульский пост.
Гарт был человек бесчувственный по той причине, что ему нечем было чувствовать. Актер Мак-Куллох{344} был человек высокой нравственности, великодушный, внушающий к себе симпатию, человек, правдивость которого не вызывает сомнений. Он был большой поклонник произведений Брет Гарта, а в былые времена, в Сан-Франциско, нежно любил и самого Брет Гарта; с течением времени эта любовь поостыла, в чем следует винить только Гарта. Как бы то ни было, эта привязанность лишь несколько уменьшилась, но отнюдь не исчезла; однако вскоре случилось нечто такое, что уничтожило и последние остатки этой привязанности. Джон Мак-Куллох рассказал мне, как это вышло.
Однажды к нему на нью-йоркскую квартиру явился молодой человек и сказал, что он сын Брет Гарта, что он только что приехал из Англии с рекомендательным письмом от отца, и подал письмо. Мак-Куллох сердечно его приветствовал и сказал:
- Я ждал вас, мой мальчик. Я знаю, зачем вы приехали, из письма, которое я уже получил от вашего отца; к счастью, я могу исполнить ваше желание. У меня как раз есть для вас место, и вы можете считать себя на службе с этого дня и даже с этой минуты.
Молодой Гарт горячо поблагодарил его и добавил:
- Я знал, что вы меня ждете: отец обещал мне, что предупредит вас письмом.
Письмо Гарта было у Мак-Куллоха в кармане, но он не стал читать его юноше. Вот оно в общих чертах:
"Мой сын помешан на театре и собирается обратиться к вам за помощью, так как ему известно, что мы с Вами старые друзья. Чтобы он ко мне больше не приставал, я решил отправить его в Америку с письмом, в котором рекомендую его Вашему вниманию, прошу о нем позаботиться и ради меня сделать все, что можно, для осуществления его желаний. Я вынужден был написать это письмо, иначе было нельзя, но я заранее предупреждаю Вас, чтобы вы не обращали на него внимания. Мой сын помешан на театре, но он ничтожество и никогда ничего не добьется; а потому не хлопочите о нем, Вы только даром потратите Ваше время и заботы".
Джон Мак-Куллох помог юноше, способствовал его успехам на сцене и был ему вторым, лучшим, отцом.
Я уже не раз говорил, что у Брет Гарта не было ни сердца, ни совести, говорил также, что он был низок и бесчестен. Я, кажется, забыл сказать, что он был вероломен, но если я упустил это из виду, то добавлю сейчас.
Все мы время от времени совершаем нелепые промахи словом или делом, я не составляю исключения, мне тоже доводилось их делать. Лет десять тому назад я зашел как-то в клуб актеров и застал там человек пять собеседников в уютном уголке за пуншем. Я присоединился к ним. Вскоре кто-то упомянул в разговоре имя Брет Гарта, и это упоминание так зажгло молодого человека, сидевшего рядом со мной, что он говорил не умолкая минут десять, говорил так, как можно говорить, только если принимаешь предмет разговора близко к сердцу. Никто его не прерывал, все слушали с интересом. Речь молодого человека состояла из искренних и безудержных восторгов и похвал: похвал миссис Гарт и ее дочерям. Он рассказал, как они живут в маленьком городке в штате Нью-Джерси, как много они трудятся, чтобы заработать себе на жизнь, с каким усердием, с какой радостью и удовольствием миссис Гарт дает уроки музыки, а ее дочери занимаются разными искусствами: вышивают, рисуют и т.п. А я тем временем слушал так же внимательно, как и все прочие: я знал, что он говорит правду и ничуть не преувеличивает.
