Дэвид Лоуренс - Сыновья и любовники
Рыбаки обернулись, с любопытством посмотрели на эту пару, нарушившую их безмятежное уединение. У них был разложен костер, но он уже угасал. Все молчали. Рыбаки опять отвернулись к реке, застыли, точно статуи, над мерцающей водой. Клара шла пунцовая, опустив голову; Пол посмеивался про себя. Но вот они уже скрылись за ивняком.
— Хоть бы они утонули, — тихонько сказал Пол.
Клара промолчала. Они с трудом пробирались вперед по узенькой тропинке у самой воды. Внезапно она исчезла. Красный глинистый берег перед ними отвесно обрывался в воду. Пол стоял, сжав зубы, и про себя чертыхался.
— Это просто невозможно! — сказала Клара.
Пол стоял, выпрямившись, и смотрел по сторонам. Прямо перед ними река обтекала два островка, поросших ивняком. Но до них не добраться. Утес, высившийся над головой, отвесно спускался к воде. Позади, неподалеку, расположились рыбаки. На другом берегу, в безлюдье этого дня, бесшумно пасся скот. Пол опять в сердцах чертыхнулся про себя. Бросил взгляд на круто уходящий вверх берег. Неужто нет иного пути, как взбираться вверх на открытую всем взорам тропу?
— Постой, — сказал Пол и, вдавив каблуки в глинистую крутизну, стал проворно взбираться вверх. Он вглядывался в подножье каждого дерева. Наконец увидел то, что искал. Две березы стояли на склоне бок о бок, и меж их корнями была небольшая ровная площадка. Она усыпана влажными листьями, но это ничего. Рыбакам она, пожалуй, не видна. Пол кинул на землю дождевик и помахал Кларе, чтоб шла к нему.
Клара стала с трудом подниматься. Добралась, молча, печально посмотрела на Пола и положила голову ему на плечо. Он крепко обхватил ее и огляделся. Да, они, можно сказать, в безопасности, видны лишь маленьким издалека коровам на другом берегу. Пол впился губами в ее шею, там, где, он чувствовал, бьется пульс. Вокруг тишина, ни звука. Не было сейчас никого и ничего, только они двое.
Когда Клара встала. Пол, который все время смотрел в землю, вдруг увидел — черные, мокрые корни берез сбрызнуты алыми лепестками гвоздик, точно каплями крови; и красные маленькие брызги падают с Клариной груди, катятся по платью к ногам.
— Твои цветы погибли, — сказал он.
Приглаживая волосы, она посмотрела на него печально. Он вдруг пальцами дотронулся до ее щеки.
— Ну почему ты такая печальная? — укорил он ее.
Она грустно улыбнулась, словно в душе ощущала свое одиночество. Он гладил ее щеку, целовал ее.
— Не надо! — сказал он. — Не огорчайся!
Клара крепко сжала его пальцы, неуверенно засмеялась. Потом уронила руку. Пол откинул ей со лба волосы, провел пальцами по вискам, легко коснулся их губами.
— Не тревожься ты, — тихонько молил он.
— Да нет, я не тревожусь! — и засмеялась ласково, покорно.
— Тревожишься! А ты не тревожься, — нежно упрашивал он.
— Не буду! — утешила она и поцеловала его.
Пришлось одолевать крутой подъем на утес. Они взбирались наверх добрых четверть часа. Добравшись, наконец, до ровной, поросшей травой площадки. Пол сорвал шапку, утер пот со лба и перевел дух.
— Теперь мы опять на ровном месте, — сказал он.
Тяжело дыша, Клара села на травянистую кочку. Щеки ее разрумянились. Пол поцеловал ее, и она уже не сдерживала радость.
— А теперь я отчищу твои туфельки и приведу тебя в порядок, чтоб ты могла показаться на глаза приличным людям, — сказал он.
Он стал на колени у ее ног и с помощью палки и пучков травы принялся за дело. А Клара запустила пальцы в его густые волосы, притянула к себе его голову и поцеловала.
— Что ж прикажешь мне делать, — засмеялся, глядя на нее. Пол. — Чистить туфельки или забавляться любовью? Отвечай!
— Все, что я пожелаю, — ответила Клара.
— Сейчас я твой чистильщик и больше никто!
Но они все смотрели друг другу в глаза и смеялись. Потом целовались частыми легкими поцелуями.
Потом Пол поцокал языком, совсем как его мать, и сказал:
— Когда рядом женщина, никакое дело не делается, скажу я тебе.
И опять принялся отчищать туфли и тихонько напевал себе под нос. Клара потрогала его густые волосы, а он поцеловал ее пальцы. И все трудился над ее туфлями. Наконец они стали выглядеть пристойно.
— Вот и готово! — сказал Пол. — Ну не мастер ли я приводить тебя в приличный вид? Вставай! Ты сейчас безупречна, как сама Британия.
Теперь он почистил собственные башмаки, вымыл в луже руки и запел. Они пошли в поселок Клифтон. Пол был без ума от Клары; каждое ее движение, каждая складочка одежды восхищали его, бросали в жар.
Старушка, у которой они пили чай, глядя на них, развеселилась.
— Вот бы денек выдался для вас получше, — сказала она, хлопоча у стола.
— Да нет! — засмеялся Пол. — Мы все говорим, до чего он хорош.
Старушка глянула на него с любопытством. Какая-то особая привлекательность была в нем, он весь светился. Его темные глаза смеялись. Он поглаживал усики, и в движении его было довольство.
— Неужто вы и впрямь так говорите! — воскликнула она, и ее старые глаза просияли.
— Правда! — засмеялся Пол.
— Значит, денек и впрямь неплохой, — сказала старушка.
Она все хлопотала, не хотелось ей уходить от них.
— Может, еще хотите редиску? — предложила она Кларе. — У меня есть в огороде… и огурец тоже.
Клара зарумянилась. Она была сейчас очень хороша.
— От редиски я не откажусь, — ответила она.
И старушка весело засеменила из комнаты.
— Знала бы она! — тихонько сказала Клара Полу.
— Но она не знает, и это только доказывает, что мы хотя бы с виду вполне чинная парочка. На тебя глядя и архангел бы ничего дурного не заподозрил, и я, конечно, тоже ни на что худое не способен… так что… если от этого ты мило выглядишь, и людям отрадно на нас смотреть, и самим нам радостно… что ж, мы их, в общем, не так уж и обманываем!
Они опять принялись за еду. Когда они собрались уходить, старушка застенчиво подошла к ним с тремя георгинами — они уже распустились, были аккуратные, как пчелы, и лепестки в красных и белых крапинках. Довольная собой, старушка остановилась перед Кларой со словами:
— Не знаю, может… — и старческой рукой протянула цветы.
— Какая прелесть! — воскликнула Клара, принимая цветы.
— И все ей одной? — с укором спросил старушку Пол.
— Да, все ей одной, — широко улыбаясь, ответила та. — На вашу долю и так хватит.
— А я все-таки один у нее попрошу, — поддразнивал Пол.
— Ну это уж ее дело, — с улыбкой сказала старушка. И весело сделала книксен.
Клара притихла, ей стало неловко. По дороге Пол спросил ее:
— Неужели ты чувствуешь себя преступницей?
Она глянула на него испуганными серыми глазами.
— Преступницей? Нет.
— Но, похоже, ты думаешь, что поступила дурно?
— Нет, — сказала она. — Я только думаю, если б они знали!
— Если б они знали, они перестали бы нас понимать. А так, как сейчас, они понимают, и им это нравится. Какое нам до них дело? Здесь, где только деревья и я, ты ведь вовсе не чувствуешь, что поступаешь дурно?
Он взял ее за плечо, повернул к себе лицом, заглянул в глаза. Что-то его заботило.
— Мы ведь не грешники, а? — сказал он, беспокойно нахмурясь.
— Нет, — ответила Клара.
Он со смехом ее поцеловал.
— По-моему, тебе нравится твоя крохотная доля вины, — сказал он. — По-моему, в глубине души Ева была очень довольна, когда понурясь уходила из Рая.
Но Клара, хоть и притихшая, вся светилась, и он радовался. Когда он в поезде один возвращался домой, оказалось, он безмерно счастлив, и соседи-пассажиры необыкновенно милые, и вечер прекрасен, и вообще все замечательно.
Дома он застал мать за книгой. Здоровье ее пошатнулось, и лицо стало бледное, цвета слоновой кости, чего прежде Пол не замечал, а уже потом запомнил навсегда. Она ни разу ему не пожаловалась, что чувствует себя неважно. В конце концов, думала она, не так уж ей худо.
— Ты сегодня поздно, — сказала она, посмотрев на сына.
Глаза его блестели, он так и сиял. Он улыбнулся матери.
— Да, я был с Кларой в Клифтонской роще.
Мать снова на него посмотрела.
— Но ведь пойдут разговоры, — сказала она.
— Почему? Известно, что она суфражистка и все такое. А если и пойдут разговоры, что за важность?
— Конечно, может, ничего плохого в ваших прогулках и нет, — сказала мать. — Но ты ведь знаешь, каковы люди, и уж если она попадет им на язык…
— Ну, я ничего не могу тут поделать. В конце концов, их болтовня не так уж безумно важна.
— По-моему, тебе следует подумать о Кларе.
— Я и думаю! Что могут сказать люди?.. Что мы вместе гуляем. Мне кажется, ты ревнуешь.
— Ты же знаешь, не будь она замужем, я была бы рада.
— Что ж, дорогая, она живет с мужем врозь и выступает с трибуны, а стало быть, все равно выделяется из общего стада, так что, сколько я понимаю, особенно терять ей нечего. Нет, собственная жизнь для нее ничто, а раз ничто — грош цена такой жизни. Теперь она со мной… и жизнь обрела цену. Значит, она должна платить… нам обоим придется платить! Люди слишком боятся платить, они предпочитают умереть с голоду.
