Илья Штемлер - Архив
Словом, неудачи посыпались, словно из прорванного кулька. А Гальперин все продолжал занимать кабинет заместителя директора по науке, и никаких не было признаков его ухода. Возможно, и права Шереметьева, всюду у них свои люди, как щупальца спрута.
В тот же день, под вечер, в кабинет явился Хомяков, со своей зобастой физиономией. У Брусницына екнуло сердце, почуял недоброе. А ведь и двух недель не прошло, как в столовой, что на Речном проспекте, Хомяков передал Брусницыну пять сотен. И пивком чокнулись на брудершафт, только что без поцелуев. «Вот что, Толя, извини, друг… Звонил Варгасов. Не мои то были деньги, его. Просто лежали У меня… Словом, денег требует, что-то купить хочет. Придется вернуть должок, завтра же». — «Да ты что, Ефим? — чуть ли не заплакал Брусницын. — Где же я возьму? Тем более завтра. В один ломбард отдал триста пятьдесят. Без ножа режешь, Ефим, лучше бы вообще не приманивал, чем так!» — «Ты мне истерику не закатывай. Я тебя выручил? Выручил, — бабий голос Хомякова звучал скандально-высокими нотами. — Я и сам не думал, что так обернется. Поговори с Варгасовым». — «Как же я с ним поговорю? — трепыхался Брусницын. — Я же его и в глаза не видел. И потом, он вроде в тюрьме сидит? — Брусницын запнулся, подозрительно глядя на Хомякова. — Говоришь, звонил он тебе? Из камеры? Или опять его отпустили?» — «Выпустили его. Совсем. Досрочное освобождение, дружки помогли, — объявил Хомяков. — Так что так, Толя. Раскинь умом и деньги собери. Завтра с утра и зайду».
Давно Брусницын не испытывал такой апатии. Вернулся домой. Зоя встретила его упреками — вечно он где-то бродит, когда нужен. Или опять заглядывал в «Старую книгу»? Конечно, деньги завелись. А тут Катькина школьная врачиха в гости приглашает, муж вернулся, хотят отметить… «Варгасов, что ли? — пролепетал ошарашенный Брусницын, и, собираясь, он не преминул попенять жене, хотелось как-то унять волнение: — Хорошо ты увязываешь свои принципы, удобно, — канючил он. — То устраиваешь мне выволочку за Гальперина, то летишь на вечеринку по случаю выхода преступника из тюряги». Но Зоя его отбрила: «Человек вышел из заключения, он уже не преступник. И потом, мы там вкусно поедим, черт бы тебя побрал с твоей зарплатой. Хорошо, хоть шубу выкупили из ломбарда. Интересно только, где ты деньги взял?» — «От твоих упреков и на большую дорогу выйдешь», — уклончиво ответил тогда Брусницын. А жаль, надо было признаться, что влез в новый долг, на этот раз к подсобному рабочему Хомякову. А почему не признался? Постеснялся. Самый сильный стыд это стыд перед близкими людьми. Брусницын был не в силах перечить Зое, несмотря на то что после истории с Гальпериным с ним несомненно что-то стряслось, точно высунулся наружу чертик, таившийся много лет. Визит к Варгасову тяготил Брусницына не только перспективой унизительной просьбы, но и вероятной встречей с Хомяковым. И верно, Хомякова он увидел сразу. Тот стоял в прихожей под нетерпеливым взглядом какой-то старушенции. Заметив Брусницына, Хомяков пьяно поздоровался и произнес:
— Вот, Дарья Никитична, надо было вам с Анатолием Семеновичем иметь дело в архиве. А вы на Чемоданову наскочили.
— Будет тебе, Ефимка. Справку свою получила и ладно. А ты шел бы домой, надоел, — ответила старушенция.
Брусницын сухо кивнул, снял пальто, повесил на крючок. Помог и Зое управиться со своей шубой, пахнувшей нафталином… Более он с Хомяковым в тот вечер не встречался — то ли сам ушел Хомяков, то ли выперли за раннее пьянство. А вот Веню Кузина, врача, он приметил. Тот сидел среди гостей, в углу стола, и, помахав чете Брусницыных рукой, что-то шепнул сидящему рядом черноволосому мужчине лет пятидесяти. Черноволосый посмотрел на Брусницына, улыбнулся, показывая крепкие широкие зубы, и жестом пригласил осваиваться, не стесняться. «Варгасов!» — решил Брусницын, мужчина ему понравился.
Брусницыных усадили на мягкие плюшевые стулья с изогнутыми спинками красного дерева. Пододвинули тарелки, поставили рюмки с бокалами… Освоившись, Брусницын оглядел стол и оробел. Боже ж ты мой, чего только, оказывается, не родит родная земля, чего не производит?! Что ж, надо приступать, подумал Брусницын в полной растерянности — с чего начать.
«Ты начни с меня, — шепнула Зоя. — Положи мне красной рыбки. И салат из креветок, да икорку не забудь, черную, она ближе», — Зоя ориентировалась быстро. Брусницын великодушно, но не без досады, справился с заданием и остался один на один со своими интересами. Он с нетерпением пережидал очередное словоизлияние, славящее достоинства хозяина дома, выбирая глазами, что бы еще умять, и, едва опрокинув рюмку, бодро наседал на следующее неизведанное блюдо. Так, путем проб и ошибок, он остановил выбор на жареном судаке и домалывал третий кусок, когда тамада Веня Кузин предложил и ему произнести тост. «Вот те на!» — испуганно подумал Брусницын, вращая глазами, как кролик, схваченный за уши. Он поднялся под развеселыми взглядами почти трех десятков гостей, в костюмчике-букле с пионерским хлястиком и голубой в искорку сорочке. А на него в благосклонном ожидании смотрели прекрасно одетые незнакомые мужчины и женщины, уверенные в том, что случайных людей в этом доме не бывает…
— Я работаю в архиве, — выдавил Брусницын.
— Где, где? — послышались голоса.
— В архиве! — с хмельным вызовом выкрикнула Зоя, словно хотела подчеркнуть, что не все прощелыги, есть и труженики.
Брусницын приободрился. Ему хотелось понравиться хозяину дома, был свой интерес.
— Я работаю в архиве, — повторил он окрепшим голосом. — И смею вас заверить, встречал в документах описание многих диковинных яств. Предки наши умели потчевать друг друга.
— И было чем, — одобрили голоса.
— И было чем, — повторил Брусницын. — Так вот, я хочу выпить за тех, кто сегодня нам преподал урок того, что реальность куда более впечатляюща, чем любой документ, — и он повел рукой в сторону хозяина дома и его круглолицей жены.
Этот тост ему и припомнил Варгасов. Потом, когда поутихли чревоугодные страсти и гости отвалили от стола.
— А вы, Анатолий Семенович, хитрец, — Варгасов дружески обнял оробевшего Брусницына за мягкие покатые плечи и повел в свой кабинет. — Ловко вы меня достали своим тостом, изящно.
— Что вы, Будимир Леонидович, — убито произнес Брусницын. — Я и не думал, тем более…
— Тем более, что у вас есть ко мне щепетильный разговор, — подхватил Варгасов и засмеялся.
Брусницын вздохнул, с надеждой и облегчением.
Кабинет произвел впечатление. Старинный стол на резных округлых ножках был завален папками, вырезками, книгами. Письменный прибор с двумя массивными чернильницами под куполками добротной бронзы с болотной патиной, что отгораживали фигурку маленького императора со скрещенными на груди руками и треугольной шляпой у ног. Дерево за спиной императора служило пеналом, а из шляпы торчали резинки. Пресс-папье, настоящее пресс-папье с ручкой-колоколом, такое не часто встретишь в современном доме. И вообще весь кабинет, с тяжелым гардинным штофом, с рядами книг, изысканных, с золочеными корешками, бронзовым ветвистым деревом-светильником под темно-зеленым гамбургским стеклом, выглядел давно забытой оперной роскошью… Брусницына кабинет смутил, он как-то не ожидал такой изысканности в доме человека с сомнительной репутацией. «Неужели он так нуждается в моих пяти сотнях? — подумал Брусницын. — Ну и сквалыга. С чего же начать?» — злость й зависть спутали мысли, он даже прикрыл глаза.
— Мне передал наш общий знакомый Хомяков, что у вас сегодня сложности с деньгами, Анатолий Семенович, — мягко произнес Варгасов.
Брусницын криво усмехнулся и жалко повел плечами.
— Допустим, не только сегодня, — проговорил он. — Понимаете… оклад скромный. И жена работает бухгалтером. — Он слышал свой жидкий, чужой голосок и был противен сам себе. — Жду повышения, есть надежда. Замдиректора по науке уходит на пенсию.
— А вы его подталкиваете, — обронил Варгасов.
В его тоне улавливалась нотка брезгливости, тихая, незаметная, словно звук пикколо в большом оркестре.
Ах, этот сплетник Хомяков, обомлел Брусницын и пробормотал, оправдываясь:
— Почему же так? Я…
— Ну не бескорыстно же вы его тогда припечатали. Сами говорите, что ждете повышения. Бескорыстно наживают врагов только дураки. А у вас был такой тост, Анатолий Семенович… в гибкости вам не откажешь, — казалось, Варгасов играл с Брусницыным, словно кошка с полузадушенным мышонком. — Ну да ладно, все мы не ангелы. Садитесь, Анатолий Семенович.
Брусницын опустился в кресло. Только сейчас он обратил внимание на картины, что висели на стенах. Вспомнил разговор с Веней Кузиным, в поликлинике. Тут и впрямь настоящий музей — в добротных черненых рамах красовались пейзажи, портреты, жанровые сцены. Темный лак в благородных трещинах говорил о том, что путь картин в этот кабинет был сложным и долгим.
